ДАЛЁКОЕ–БЛИЗКОЕ
Он с детских лет мечтал стать агрономом. Но судьба распорядилась так, что почти всю жизнь проработал милиционером. Зигзаг биографии определила война.
Михаил Сидорович Костко лучшие годы своей жизни трудился в милиции. Эта работа, по его романтическому убеждению, была одной из самых нужных и добрых. Кто, как не «дядя Степа, милиционер» придет на помощь, защитит хорошего человека от бандита, поймает грабителя, очистит улицы от хулиганов?
– Мой папа для меня и моих брата и сестры был именно таким – «освободителем» нашего общества от всякой шантрапы и уголовников, – говорит старшая дочь Михаила Сидоровича, Людмила. – Когда началась война, ему было около 16 лет. Всех мужиков забрали в армию, а он остался практически единственным в деревне, кто мог пахать на тракторе. Тем и занимался. Но в 1943 году его призвали по возрасту, и новобранец Костко прошел ускоренную подготовку в пехотном тюменском училище, потом – курсы десантников под Москвой. Воевал в Прибалтике – Литва, Латвия. Награжден медалью «За отвагу».
В начале 1945-го гвардии сержанта Костко ранило, после лечения в госпитале дали кратковременный отпуск, и он поспешил в свою родную деревню Понизовку Велижанского района. Не успел очухаться, как военкомат в связке с местным отделом внутренних дел стали уговаривать фронтовика пойти работать в милицию. Настойчиво убеждали тем, что в глубоком тылу возник невиданный разгул мошенничества, грабежей, а ловить преступников некому – в милиции почти никого, все на войне. Ты, дескать, Мишка, в здешних краях свой, быстро всех воров переловишь. Давай, соглашайся, войне все равно конец…
И он согласился. И честно работал, невзирая на многочисленные трудности. А через много лет стал делать наброски, чтобы написать книгу своих воспоминаний, поделиться бесценным опытом милицейских будней. Мечтал издать рукопись под неприхотливым заголовком «Записки участкового». Эти бесхитростные, «неловкие», но искренние страницы до сих пор хранятся в домашнем архиве.
Участковый Велижанского района – первая милицейская должность Михаила Костко. А что это значило? В район входили деревни, население которых дружило десятилетиями: Понизовка, Михайловка, Чугунаево. До войны ходили в гости пешком, парни выбирали невест из соседних деревень, как так и надо. Люди друг друга знали в лицо, считались соседями, пять-семь километров по бездорожью не были помехой в общении.
Из записок участкового Михаила Костко: «Поймали вора, который утащил из колхозного склада большой куль муки. Прихожу на допрос – сидит мой друг Петька. Увидел меня, заулыбался: мол, Мишка, чо это? Неужели засудишь? А у меня сердце сжалось. Знаю, что у них семья большущая голодом сидит, не от жадности он эту кражу совершил – от нужды и бессилия, кормить-то детей надо, но нечем. С другой стороны, он не один такой, что же, всем воровать? Прямо не знаю, что делать, то ли вступаться за него, то ли нет. Все же решил: «Дружба, Петя, дружбой, но поступать буду по правде».
А настоящая правда, в отчетливом понимании Михаила Костко, была только одна – закон. Он и взялся ему безоговорочно служить, чтобы неповадно было кому-то его нарушать.
Кстати, семья, где родился Михаил, была большая – семь детей, он – третий ребенок по возрасту. И питались они, вплоть до 1950-х годов, лепешками из лебеды, супом из крапивы, так как все продукты (напомним, кто не знает) – молоко, мясо, зерно – надо было сдавать государству.
Из записок участкового: «Приехал в Понизовку к родителям. Ужинаем. Вдруг заходит жившая по соседству тетка Марфа и давай рассказывать, как ее племянник удачно стибрил в колхозе тушу козы. Я чуть не подавился супом. Говорю: «Тетка, иди лучше домой, и чтобы я никогда не слышал о проделках твоего племянника, а то угодите оба в тюрьму». Она мне: «Ой, Мишка, ты чо, совсем с ума рехнулся?». Я ей: «Какой я тебе, тетка, Мишка? Я – сотрудник милиции, запомни!».
Через год Михаила Костко перевели в областное УВД – следователем по особо важным делам. К этому, помимо его добросовестного и успешного служения, были и другие причины. Он имел семь классов образования – достаточно высокий уровень для того времени на фоне всей страны. В Тюмени он раскрыл дело об очень крупных хищениях на одном из местных предприятий.
Из записок участкового: «Вызвал на допрос директора торга как свидетеля. Стал «прижимать» его вопросами, он – туда-сюда, заерзал. Чувствует, что уже не свидетель, а фактически обвиняемый. Вскочил со стула, давай орать: «Ты, мальчишка, подотри сопли! С кем связался? Еще поплачешь от меня!». И – к выходу. Я спокойно ему: «Не спешите. Вас без моей подписи на пропуске из здания не выпустят». Он растерянно вернулся на место, обмяк. И вскоре все рассказал».
Потом этот предприимчивый, но вороватый делец-наглец предлагал следователю Костко любую на выбор взятку: рулоны мануфактуры (шерсть, шевиот, бархат и т.д.). Даже золотые слитки. Говорил: «Парень, ты же молодой, у тебя вся жизнь впереди, ты потом поймешь, что зря стараешься. Ну, посадишь меня, но жизнь-то вокруг не изменится. А так и мне свободу, и себе жизнь обеспечишь». Но Михаил Сидорович Костко был на 250 процентов убежден, что если Гитлера победили, то уж преступность-то в советской стране подавно победим. И наступит желанная эра коммунизма…
Это был 1949 год. Голодное после войны время, ни продуктов, ни товаров. На месте нынешнего здания областной Думы располагался рынок, где не столько продавали, сколько меняли. Тапочки – на булку хлеба, юбку – на кулек крупы. На этом фоне следователю по особо важным делам было где «разгуляться», т.е. применить знания и опыт. Но негде было жить. А уже родился первый ребенок в молодой семье. И Михаил Костко попросил направить его туда, где есть квартира. И вскоре отправился в поселок Аксарка – центр Приуральского района, что за Полярным кругом.
Это был поселок ссыльных, в основном раскулаченных, а также сосланных за политические взгляды. Весь поселок состоял из одной улицы, растянувшейся вдоль берега Оби. Местное население милицию откровенно ненавидело, поскольку нужно было регулярно являться на отметку, подтверждать, что никуда не сбежали, живут на месте ссылки. Начальником Приуральского районного отделения милиции Костко стал в 24 года. Пять лет в этой должности были для него особой школой. Здесь он поседел за считанные недели в 27 лет, а до этого стал терять слух – повлиял суровый климат. На допросах один из закоренелых уголовников, попавшийся в очередной раз, давал каждый день разные показания. А закон в то время был такой, что без признательных показаний самого преступника дело не могло считаться раскрытым, даже если все улики подтверждали вину. Этот матерый уголовник решил просто поиздеваться над туговатым на ухо молодым начальником милиции.
– Ты, начальник, не слышишь ни хрена, – скалясь, говорил он, – вот тебе вчера и послышалось не то. А ведь я говорил совсем другое…
И так – не одну неделю. Костко потерял аппетит и сон: продумывал все детали того дела, искал возможности припереть преступника, заставить его признаться. Применять силу – это не выход, ведь уголовник на суде обязательно заявит, что показания из него выбили. Да и не в характере Михаила Сидоровича было работать такими методами. Хотя порой не совсем к законным, по- житейски хитрым, способам прибегать довелось.
Из записок участкового: «Попались по делу двое. Все улики явно против них, но пройдохи упорно не признаются, каждый врет напропалую. Решил прибегнуть к хитрости. Попросил одного из своих сотрудников залезть в шкаф в моем кабинете, вызвал обоих, якобы на очную ставку, а дежурного предупредил, чтобы минут через пять вызвал меня к телефону (он был один на всю милицию). Когда вышел из кабинета, эти двое давай между собой обсуждать детали, что да как, куда спрятали краденое. Зашел, для близира поспрашивал их и велел увести. Сотрудник из шкафа вылез и все услышанное мне пересказал. А там – дело техники. Вызываю одного арестанта на допрос и говорю: «Ты вот тут мне лажу гонишь, а дружок-то твой во всем признался». Он: «Вот, сука!». И все в подробностях рассказал. Вызываю второго, то же самое говорю. Так и «раскрутил» безнадежное дело. Хотя, конечно, номер со шкафом – это противозаконно. Но иначе добиться желаемого результата – отправить злоумышленников в колонию – никак».
По признанию многих коллег-сослуживцев, работа следователя была для Михаила Сидоровича, прежде всего, работой ума. Он раскрывал даже самые «мертвые» преступления. И в преступном мире, как ни странно, его тоже знали именно с этой стороны.
Из записок участкового: «Помню, приехал в село, где год назад произошла крупная кража со склада. Следов – никаких. Дело числилось нераскрытым. Стал вызывать жителей, вел протоколы допросов и чувствую – «мертвяк», даже ума не приложу, что делать. Вдруг является мужик и даёт признательные показания. Рассказал, как грабил, куда спрятал награбленное. Тонко все организовал – опытный рецидивист. Поехали в места схронов, все нашли. Когда дело закрыл, спрашиваю его, почему он решил признаться. А он и говорит: «Да я тут у дружбана жил, вместе когда-то сидели. Он и говорит: мол, слушай, если сам Костко приехал, он все равно докопается, лучше делай чистосердечное, меньше дадут».
После Аксарки Михаил Костко три года работал в Нижнетавдинском райкоме партии инструктором. Сделал операцию на ухе (в Москве только начинали делать такие операции, и он согласился стать подопытным пациентом). Поступил заочно в Высшую школу милиции в Москве, но заканчивал учебу в Омске – там открылся филиал. Будучи уже юристом с высшим образованием, работал начальником Нижневартовского РОВД – город только начинал строиться на месте старого поселка, а первыми строителями были условно освобожденные. Затем возглавлял РОВД Советского района – нового, лесопромышленного, созданного на стыке Березовского и Кондинского районов. Костко всегда умел брать ответственность на себя. Хотя и в Советском на его плечи легла нелегкая ноша: требовалось не только сплотить вновь созданный коллектив, но и многих, очень многих научить азам милицейской науки.
На пенсию Михаил Сидорович Костко вышел в чине майора в 1973 году – по выслуге лет. Признавался, что мог бы еще работать, но не стал. Он с горечью понял, что до поставленной цели – коммунизма – как до Луны или еще дальше. И преступность, увы, не уменьшается, а титанические усилия отдельно взятого честного мента положения не спасут.
Трое взрослых детей и внуки гордятся своим отцом и дедом. А к людям в милицейской форме до сих пор относятся с уважением.
НА СНИМКАХ: Михаил Костко (слева) перед отправкой на фронт; 1973 год – перед выходом на пенсию.
Валерий АРБАЛЕТОВ /фото из семейного альбома/
