Точка зрения
Напряжение в отношениях России с США достигает предельных величин. Хотя сказать трудно, есть ли пределы у плохих отношений, но расплеваться с Западом мы уже успели, и не один раз. Не один раз уже сказано, что мы встали с колен, что отныне страна наша готова проводить суверенную политику и отстаивать свою позицию на международной арене.
Мы – другие. Но другие ли мы?
Ещё несколько десятилетий назад можно было ответить на этот вопрос утвердительно. Действительно, советская цивилизация при всей её вторичности («Догоним и перегоним!») была всё-таки самостоятельной ветвью развития человечества. При всей её закомплексованности она существовала как отдельный организм – была способна жить сама по себе, автономно.
Но в последующие после крушения Советского Союза годы с нами произошли труднообратимые изменения: мы потеряли автономность и стали частью единого глобального пространства, пронизанного внутри тысячами нитей и артерий, разорвать которые невероятно сложно, если не сказать: невозможно.
В этом плане слова Обамы о том, что Россия есть региональная держава, наполняются естественным смыслом. Наша страна в глобальном едином пространстве не является центром – ни экономическим, ни финансовым, ни культурным, ни научным. Она в большей мере провинция, куда все достижения цивилизации приходят, за редким исключением, извне.
В числе лидеров Россия как поставщик энергоресурсов. Но рядом с нами Саудовская Аравия, Кувейт, Иран – страны, далёкие от технического прогресса, также преимущественно потребители благ цивилизации.
Военная составляющая нашей страны, доставшаяся нам от Советского Союза – одной из двух сверхдержав, в недалёком прошлом ожесточённо конкурирующих за лидерство на мировой арене, в своём гипертрофированном виде есть источник всех наших достижений и трудностей.
С одной стороны, она не даёт нам занять то скромное место в табеле о рангах, что полагается нам согласно сегодняшнему состоянию нашему. Занять и жить спокойно, как Чехия или Казахстан, сосредоточившись на внутренних проблемах, не проецируя себя вовне, как истинная провинция.
С другой стороны, эта составляющая позволяет России присутствовать на мировой арене как центру силы и решать многие проблемы в свою пользу. И это независимо от вклада в глобальный мир. Естественно, такое положение вызывает ропот ведущих экономик и желание задушить нарушителя существовавшего, как им кажется, всегда порядка.
В ответ мы говорим: мы – другие.
Слово «другие», кстати, предполагает намёк на исключительность, ту самую, о которой с таким упоением в 2014 году говорил американский президент выпускникам военной академии в Вест-Пойнте:
«Соединённые Штаты были и остаются единственной нацией, без которой невозможно обойтись».
«В 21-м веке самоизоляция Америки является немыслимой».
«Мы не можем позволить себе игнорировать то, что находится за пределами наших границ».
«Нужно считаться с международным мнением. Однако Америка никогда не должна спрашивать разрешения, чтобы защитить наших граждан, нашу землю или наш образ жизни».
В чём же наша исключительность?
А наша исключительность, видимо, в том, чтобы противостоять их исключительности. Стоять на пути силы, считающей весь мир своей вотчиной, присвоившей себе право решать, кто прав, кто виноват. Решать, казнить или миловать.
Вели ли бы мы себя так, находясь в государстве, чья экономика скована санкциями, не имея той самой военной составляющей?
Вряд ли… Недаром говорится: против лома нет приёма, если нет другого дома. А потому, что бы там не верещала охочая до европейского комфорта публика, военную составляющую нашу надо холить и лелеять. Лучше уж быть Верхней Вольтой с ракетами, чем Югославией или Ливией под ракетами.
Благодаря военной составляющей мы и есть другие.
Но другие ли?
За годы, что прошли после крушения Советского Союза, Россия стала частью финансовой системы США. Транснациональные корпорации обслуживают нашу потребность в электронных расчётах. Банкоматы, использующие их карты, стоят везде – от крупнейших мегаполисов до самых захудалых райцентров. Государственные резервы России хранятся в американской валюте и ценных бумагах правительства США, не говоря уже о том, что там же, на западе, прячет от греха подальше свои нажитые непомерным трудом сбережения российская элита.
За постсоветские годы Россия стала частью глобального потребительского рынка. К нам хлынули товары со всего мира. Собственные производства были сметены этим потоком, лучшие – скуплены транснациональными корпорациями. Промышленность, да и сельское хозяйство сократили объёмы производства до минимума. Можно сказать, что они не выдержали конкуренции, а можно – что они были поставлены изначально в проигрышные условия. Так или иначе, но сегодня потребительский рынок России есть место реализации товаров, произведённых преимущественно за рубежом.
Интересно в этом плане провести аналогии с профессиональным спортом. В российском футболе, баскетболе и прочих зрелищных видах давно уже тон задают иностранцы. Они – лидеры своих команд, их покупают за баснословные деньги, им платят огромные зарплаты. И всё это при том, что, казалось бы, спорт – это развлечение, хобби, забава. Ну, нет у нас кудесников мяча – пусть играют те, кто хочет стать кудесником. В любом случае с «Барселоной» тягаться нашим клубам бессмысленно. Так чего ж деньги- то швырять направо и налево, покупая товар совсем не высшего сорта?
Советский Союз славился своей наукой. В техническом прогрессе он шёл ноздря в ноздрю с Америкой, порою даже обходя её. Что же сегодняшняя Россия? Мы дожили до времени, когда одной из угроз Евросоюза стал возможный отказ от предоставления новейших разработок. Всю современную технику, станки, медицинское оборудование мы покупаем на Западе. Наша же собственная наука долгие годы осваивала науку выживания, что привело к тому, что огромные университеты с сотнями так называемых учёных не представляют собой серьёзной научной базы.
Всё, что есть передового в мире, поступает к нам из-за рубежа: бытовая техника, телевизоры, телефоны, компьютеры и прочая электроника. У нас есть всё, что душа пожелает, но нет ничего своего. Мы превратились в идеальных потребителей, неспособных что-либо произвести самостоятельно.
И даже там, где нам кажется, что наша отдельная жизнь ещё существует, при внимательном рассмотрении её можно и не обнаружить. Это касается культурного продукта.
Из сотни телевизионных каналов произведённых в России передач наберётся максимум на десяток каналов. Остальное привычно заимствовано на западе. Да и то, что производится у нас, часто бывает калькой с западных образцов. Даже в творчестве привычка заимствовать становится определяющей. Порой эта привычка принимает ничем не объяснимые пугающие формы.
По мотивам американского детективного сериала «Ищейка» за последние два года было снято два российских с аналогичными названиями. В чём фишка – трудно сказать. Был бы американский сериал верхом кинематографической мысли – это понять было бы как-то можно. Но сериал весьма заурядный, и даже актёрский ансамбль в нём гораздо слабее, чем в российских ремейках.
Что уж говорить о заимствованиях в передачах новостных. Многие сюжеты свободно перетекают в наши СМИ. Сюжеты пустейшие – о том, как какой- нибудь Бред Пит встретился со своими детьми, или о том, что у 73-летнего Мика Джаггера роман с моделью из Таганрога.
Но заимствуется не только сюжет – заимствуется сам принцип подбора материала. И на следующий день мы уже узнаём такую же ничего не значащую новость из жизни российской знаменитости.
Заимствуются культурные ориентиры. Кумиры Запада становятся нашими кумирами не потому, что мы их признаём таковыми, а потому, что таковыми они признаны на Западе.
И это констатация безусловной зависимости нашей в области культуры, констатация ориентированности наших ценностных рядов на запад.
В эстрадной музыке это влияние ощущалось ещё с советских времён. «Битлз», «Бони М», «АББА» и прочие без труда проникали через границы и заполоняли танцплощадки и улицы наших городов.
Но музыка их действительно была совершенна и будила в человеке лучшие чувства. То же, что мы принимаем сейчас (взять хотя бы рэп), имеет с прекрасным самую опосредованную связь.
Более того, на уровне заимствования в русском варианте этот стиль принимает предельно непотребные формы, смесь мата и сексуальных подростковых откровений, которые служат для эпатажа и оскорбления слуха окружающих, а уж никак не для эстетического наслаждения.
Почему нам так хочется сказать: «Гуд бай, Америка!»? Но в сегодняшнем глобализированном мире это не так просто. Не так просто отторгнуть то, что является частью тебя, что въелось в привычки, рассосалось под кожей.
Мы переполнены Западом. И не только вещами. Мы переполнены им изнутри: пониманием прекрасного, представлениями о стиле и образе жизни, стремлением достичь качества их жизни. Мы играем в их игры, сидим в их Интернете, отдыхаем на их курортах, смотрим их фильмы, любим их героев. Почему же мы другие?
Мы привыкли к ограничению свободы внутри страны, на уровне социума. Более того – нам нужна сильная личность, регламентирующая наше существование, организовывающая его, являющаяся посредником между нами и властью, для которой закон – что дышло. Используя традиционные для Руси понятия, можно сказать: нам нужен барин. Барин – отец, благодетель, строгий, но справедливый, в любом виде – помещик, председатель колхоза, директор завода, частный собственник.
Нас раздражает несвобода внешняя, видимо, со времён монголо-татарского ига. Мы органически несовместимы с внешней зависимостью, и эта несовместимость на генном уровне сидит как в простых людях, так и в правителях, потому что ужас степной власти испытывали как те, так и другие. Два столетия монгольского ига выработали у нашего народа категорическое неприятие всякой внешней зависимости, даже если эта зависимость не столь катастрофична, как та, что идёт сегодня со стороны Запада.
Западному человеку важна личная свобода, или, по-другому, – свобода личности, свобода слова, свобода передвижения, права человека – то есть всё, что он имеет внутри социума. Ему не нужен сюзерен, в качестве сюзерена для него существует закон.
Для западного человека несвобода внешняя не является проблемой, потому что внешняя зависимость европейских социумов от доминирующей силы, будь то Карл Великий или Наполеон, или Гитлер, или Обама, была их естественным состоянием.
Зависимости, подобной игу, они никогда не знали, а потому не воспринимают внешнюю несвободу так остро, как народ русский. К тому же внешняя зависимость ассоциирована у европейцев с материальным благополучием, которое они имеют, находясь под американским протекторатом.
Эти кардинальные отличия в восприятии мира и не дают нам стать органической частью западной цивилизации. Россия – отдельная ветвь развития человечества, и потому все попытки интегрировать её в европейское пространство обречены на неудачу.
Виктор ЗАХАРЧЕНКО
