Субъективно
Почти два века назад французский экономист Фредерик Бастиа написал остроумный памфлет-жалобу свечников на несправедливую конкуренцию Солнца. Подписанты просили палату депутатов запретить в домах окна и тем самым защитить свечных дел мастеров. Абсурдность подобной логики видна по сей день. Достаточно сослаться на пресловутое импортозамещение.
Поговорить о конкуренции подталкивают два оперативных повода. На прошлой неделе появился глобальный рейтинг конкурентоспособности Всемирного экономического форума: среди 138 стран Россия заняла 43-е место. Это выше Италии и Португалии, но хуже Панамы или Индии. Впрочем, хвалиться нечем. Мы пропустили вперед основные азиатские и даже африканские страны по таким важнейшим критериям, как эффективность товарных и финансовых рынков, а также состояние институтов. Напомню, что в последний критерий входят защита прав собственности, коррупция, оргпреступность, независимость судов, надёжность услуг полиции, фаворитизм в решениях правительственных чиновников, бремя госрегулирования и т. п. В последнее время частный бизнес криком кричит, изнемогая от этих прелестей госкапитализма. Чиновники вплоть до президента страны сыплют заверения о желании справиться с негативом, однако ситуация в лучшем случае не меняется.
На прошлой же неделе доклад о конкуренции обнародовала Федеральная антимонопольная служба. За последние 15 лет доля государства в активах с приемлемых для развитых стран 35% удвоилась до 70%, а некоторые эксперты говорят, что цифра еще больше. «Мы насоздавали госкорпораций в различных отраслях, они монополизировали рынки. Я приводил пример с дорожной отраслью: монополизация подрядов за какие-то полтора года увеличилась в три раза», – говорит Игорь Артемьев, глава ФАС. Премьер Медведев по итогам заседания распорядился, чтобы все отрасли до марта согласовали с Минэкономикой и ФАС свои программы развития конкуренции. И тут же разрешил «Роснефти» приватизировать «Башнефть». Кроме того, что эта операция сводится к перекладываю денег государства из одного кармана в другой, она только усиливает монополизацию отрасли. Даже Андрей Белоусов, помощник президента страны по экономике, оценил: глупость какая-то. Вот вам и защита конкуренции! В этом решении премьера нет ничего удивительного: политика правительства, по словам Нобелевского лауреата по экономике Фридриха фон Хайека, отражает интересы тех людей, которые могут с небольшими затратами извлекать для себя выгоду из политического процесса.
Адам Смит еще в середине XVIII в. назвал конкуренцию мощным двигателем экономики. Век спустя другой классик Дж. С. Милль писал: «Лишь благодаря принципу конкуренции политическая экономия имеет право притязать на научный характер». Однако многие современные экономисты не без ехидства говорят о смитовской «невидимой руке рынка» и государстве в роли ночного сторожа. Дескать, всё это было присуще детскому возрасту становления рыночной экономики. Вот я читаю пассаж известного российского экономиста: «Рыночная экономика времен Адама Смита давно замещена в странах Запада тем, что Джон Гэлбрайт называл «планирующими корпорациями». То, что российские экономисты и наблюдатели принимают за частный «рыночный» бизнес, на самом деле является элементом разветвленной корпоративной сети. Крупные сбытовые сети задают и поддерживают технологические стандарты и уровень обслуживания. Организуя сбыт, сети организуют и поставщиков, подтягивая их до своих высоких стандартов».
Обратите внимание на последнюю фразу о корпоративных сетях, которые «подтягивают поставщиков до своих высоких стандартов». К ней я вернусь чуть ниже, а пока познакомлю со взглядом на конкуренцию выдающегося экономиста и философа Людвига фон Мизеса. В своем капитальном труде «Человеческая деятельность» век спустя после Милля он пишет, что конкуренция появляется уже там, где начинается жизнь – то есть на каждом шагу. Поскольку в природе еда дефицитна, то выживают те животные, которые лишают пищи других. Однако среди людей борьбу не на жизнь, а на смерть устраняет сотрудничество в рамках разделения труда. Пекарь не выпечет свои булки без муки, приспособлений и инструментов, которые сделали для него другие мастера. А все они носят одежду и обувь, изготовленные еще кем- то. Это и есть общественное сотрудничество, порождающее партнерство и взаимозависимость.
Но и здесь не все так уж благостно. Всегда были и будут позиции, на которых один человек окажется выше остальных. И хотя некоторые довольствуются малым, но всегда находится масса людей, стремящихся найти только свое место в обществе, где они превзойдут соотечественников. Это и есть вторая сторона общественного сотрудничества: социальная конкуренция. Если мы захотим придумать состояние общества, в котором её нет, пишет Мизес, то можно представить себе конеферму, «где племенные жеребцы не стремятся показать себя в выгодном свете, когда владелец отбирает производителя, чтобы покрыть свою лучшую кобылу».
А дальше Мизес делает принципиальное уточнение: никакое право и никакое государство не гарантирует предпринимателю по своему усмотрению выбирать место в свободной рыночной экономике. Последнее слово всегда остается за потребителем. Дело в том, что в человеческой деятельности конкуренция всегда ограничена редкостью экономических товаров и услуг. Да и правда, зачем тратить ресурсы на несусветное количество туфель (телефонов, планшетов, автомобилей и т. п.) одной модели, если их не расхватывают, словно горячие пирожки? Стоит ли овчинка выделки да еще по этим ценам? И здесь никакой роли не играют привилегии, полученные или выбитые от власти предпринимателем. Если он, не дай бог, промахнулся, не угадал спрос и его масштаб, халтурно сработал вещь да еще и взвинтил цену – плакали его денежки. Свободный рынок оставляет на плаву самых эффективных предпринимателей, способных лучше других угодить главному и единственному судье – потребителю.
Здесь я вернусь к цитате российского экономиста о могущественных корпоративных сетях, которые «подтягивают поставщиков до своих высоких стандартов». А кто, позвольте спросить, эти стандарты задает тем же сетям? Да в конечном итоге всё та же Марь Иванна, которая ходит вдоль бесконечных полок супермаркета и прикидывает, купить вон эту штучку да еще и по такой цене или погодить? Но в любом случае информация о решении потребителя транслируется производителю «штучки», а он, суммируя положительные и отрицательные сигналы сетей, решает, строить еще один подобный завод или вложить капитал в другую отрасль.
Здесь опять слово Мизесу. В другие отрасли инвесторов толкает структура рыночных цен. Ученый особо подчеркивает этот момент, поскольку и его непонимание лежит в основе распространенных суждений на фиктивность конкуренции сегодня. Во второй половине XIX века люди сетовали: невозможно конкурировать с железнодорожными компаниями, поскольку и существующих путей достаточно. Можно их только улучшать, но не строить новые. Однако технологический прогресс на транспорте не остановился. Величина и мощь железнодорожных компаний не задержали появление автомобилей и самолетов. Точно так же сегодня некоторые экономисты рассуждают о большом бизнесе: невозможно поколебать его положение, слишком он велик и силен.
Но смысл конкуренции, продолжает Мизес, не в том, что кто- то имитирует продукцию, выпускаемую другими. Её смысл в том, что она дает шанс обслужить потребителей лучше и дешевле, без помех, создаваемых привилегиями, которыми наделены те, чьим имущественным интересам инновации наносят вред. Новичку, желающему бросить вызов старым признанным фирмам, требуются прежде всего мозги и идеи. Если его проект способен удовлетворить насущные нужды потребителей по более низкой цене, чем прежние поставщики, то он добьется успеха, несмотря на все разговоры о размерах и мощи старых фирм.
Недавно я дискутировал со старым приятелем, и он, вроде не рядовой обыватель, а юрист, выдал еще один упрёк в адрес конкуренции: она, дескать, разрывает социальные связи. И это не новость. Крупный современный экономист Пол Хейне пишет, что конкуренция, предлагая дополнительные возможности потребителям, по сути, увеличивает богатство, а значит – и экономический рост. Но точку здесь ставить рано, не выяснив, что под богатством подразумевается. Это вовсе не горы денег или умопомрачительных вещей. Богатство на самом деле – это ценности людей, а они у всех разные. И если общество устроено так, что подавляющее большинство без особых проблем реализует свои ценности, то социальные связи не разрушаются, а, напротив, крепнут. А вот неоправданное отождествление богатства только с материальными предметами должно быть отвергнуто с порога. Оно бессмысленно. Но высшая ценность, добавляет Хайек, это минимизация власти одних людей над другими. Добиться этого сегодня, утверждает он, способна лишь одна система – конкурентная рыночная экономика. Альтернативой может быть только «мертвящая атмосфера централизации», окутавшая Россию. Она-то и рвет в клочья социальные связи, и тогда общество превращается в стадо баранов, которые бредут неведомо куда. А в качестве мощного бульдозера, рвущего социальные связи, выступают безмерно расплодившиеся госмонополии. Именно они насаждают конфликт интересов, низвергая потребителей в нищету. Сторонники социализма давно твердят, будто монопольные цены, которые чуть не в разы выше средних рыночных – это, дескать, и есть продукт капитализма. На самом деле всё ровно наоборот. Монопольные цены – результат тотального и разрушительного вмешательства государства в бизнес. Однако социализм, утверждает Мизес, неосуществим по единственной причине: в его рамках невозможен какой-либо экономический расчет, а значит, «не во власти человека организовать его как общественную систему», в чем мы и убедились за 70 лет существования СССР. Поэтому «выбор стоит между капитализмом и хаосом».
Хотя даже развитые страны под пагубным влиянием идей о равенстве и безграничной толерантности один за другим сдают принципы свободной рыночной экономики, однако это безумство не коснулось пока конкуренции. Судя по рейтингу ВЭФ, о котором я упомянул выше, даже африканские и азиатские страны, где еще сохраняются допотопные уклады, всё-таки дальше и дальше уходят от общества, описанного Миллем: «Чем глубже заглядываем мы в прошлое, тем более значительно влияние установившихся обычаев на все сделки и обязательства. Причина тому очевидна… Свобода конкуренции – пустой звук для трудящегося населения, живущего в бурном военном обществе… здесь всегда есть господин, кладущий на весы свой меч и предписывающий условия по своему желанию». Но если Милль имел в виду время, когда господствовали ремесленники и мелкие лавочники, то для России сегодняшней обычаем всё ещё остается советская ментальность. Она-то и заставляет страну катиться вспять. Вот только надолго ли пороха хватит?
Игорь ОГНЕВ
