Субъективно
Половина населения пятимиллионного Каракаса живет в трущобных районах. И в России доля ветхого и аварийного жилья только растет.
На прошлой неделе я познакомил читателей с историями о том, как богатели страны. А сегодня – две истории о том, как в то же время другие страны катастрофически беднели. Но если первые стремились в полную силу использовать шансы, которые даёт рыночная экономика, то вторые как бы соревновались в том, как этими шансами пренебречь. Обиднее всего то, что вторым путем идет и моя страна.
Гуманитарная катастрофа в Венесуэле напоминает канун распада СССР. Голода нет, однако есть дефицит продуктов и других товаров по государственным ценам. По рыночным все купить можно, но это безумные деньги. Зарплата профессора химии в университете Каракаса – 40 тыс. боливаров, или $45, масса людей получает минимум в $20, а цены на все такие же, как сегодня в Москве, если не выше. Люди часами стоят в очередях просто в надежде, что в магазины что-то завезут. Не хватает риса, муки, мыла, сахара, даже туалетной бумаги. Но если без мяса обойтись можно, то без лекарств – далеко не всегда. Смерть от нехватки медикаментов в госпиталях стала явлением, как ни страшно это звучит, обыденным.
Нет даже наличных денег – за обналичкой (по $3–15 в день) в банки выстраиваются огромные очереди. Электричество подается с большими перебоями. Это плоды социализма по Чавесу. При нем национализировали основную энергокомпанию, установили заниженные цены, потребление резко подскочило: почти бесплатный ресурс незачем экономить. Построенное Чавесом на нефтедоллары социальное жилье для люмпенов вообще не оснащалось электросчетчиками. Все разворовано. Вот и приходится винить засуху. У венесуэльцев, впрочем, хватает природного оптимизма даже на это отвечать известной шуткой: "Что будет с Сахарой, если туда придут социалисты? Нехватка песка!"
Экономическая суть этого социализма проста: нерыночная система с регулируемыми – справедливыми! – ценами на базовые товары, как правило, в несколько раз ниже рыночных. С различными программами в пользу бедных. С экспроприацией частного бизнеса в пользу государства – как в России.
Увы, чавизм не работает. Зато созданы предпосылки для коррупции – чиновник, имеющий доступ к дешевому рису или доллару, может стать миллионером, перепродавая товары по ценам рынка. Дыру в бюджете затыкают, печатая деньги и раскручивая инфляцию. Конкуренцией в экономике не пахнет.
Нынешнюю ситуацию в Венесуэле вполне можно назвать предреволюционной. Спорадические бунты пока благополучно подавляются. Для разрешения ситуации критически важен другой фактор – на чьей стороне будет армия. Но Чавес, а потом и нынешний президент Мадуро подкупили армию. Военные захватили массу компаний, в том числе и через подставные структуры.
Мадуро из семьи профсоюзного лидера, и сам пошел по той же стезе, поработав сначала водителем автобуса. Самым же влиятельным выходцем из армейской среды в окружении Мадуро считается экс-спикер парламента Венесуэлы (ушел с поста в начале 2016 года) Диосдадо Кабейо. Основным занятием армии всегда был контроль наркотрафика из соседней Колумбии, но сегодня – это её основная забота. Местные эксперты убеждены, что армия рано или поздно сдаст Мадуро. В самом худшем случае он досидит до конца своего срока в 2018-м. В стране главный ресурс – нефть, зависимость от трубопроводов глубока, контроль государства над ними сильно влияет на жизнеспособность групп, контролирующих месторождения. Впрочем, экономическая логика не всегда превалирует над политической. Многие эмигрировали из страны – в США и Европу поехали преимущественно те, у кого там есть родственники. Остальные часто выбирают Чили. Однако оптимисты остаются в Венесуэле, поскольку видят большие перспективы страны в случае кажущегося почти неизбежным сворачивания чавизма. И хотя смеются над карикатурами с превращением венесуэльского флага в зимбабвийский, сами, видимо, в худшее не верят.
Вот и Аргентина сто лет назад была вполне сопоставима по уровню развития с США: молодые, динамичные нации, с плодородными землями и прекрасными перспективами. Сейчас сопоставление двух стран может показаться шуткой. США стали сверхдержавой, а Аргентина числится вечным банкротом.
Различия в экономическом развитии Северной и Южной Америки были заложены еще в позапрошлом веке. Если в Штатах на новых территориях практически бесплатно предоставляли права собственности на земли проживавшим там семьям, то в Аргентине земля попала в руки кучки лендлордов-аристократов. К 1937-му 95% фермеров не владели землей, на которой работали, зато 1% лендлордов были хозяевами 70% всей земли. Ну, почти как в современной России. В итоге плодородные земли Аргентины так и остались полупустыми: население страны сконцентрировалось в столице, даже в XXI веке 35% живет в Буэнос-Айресе.
С 1875 года и до Первой мировой войны аргентинская экономика демонстрировала почти китайские темпы развития. Появившиеся в конце ХIХ века рефрижераторы и резко снизившиеся транспортные издержки открыли для аргентинских фермеров европейский рынок. Производство уверенно выросло, аргентинская говядина появилась на столах европейцев. К концу ХIХ столетия за счет экспорта мяса и зерновых ВВП на душу населения в Аргентине был чуть выше, чем во Франции, и на целую треть выше, чем в Италии. Именно в этот период бума в центре Буэнос-Айреса появились дома, достойные украшать Париж. Однако процветание длилось недолго. На сельском хозяйстве успех страны, в сущности, и закончился. Природное богатство при крайнем неравенстве в распределении собственности стало препятствием для очередного шага – индустриализации. Элита не видела смысла отказываться от спокойной жизни на природную ренту. "Голландская болезнь" по-аргентински оказалась поистине злокачественной. Сейчас здания запущены, мрамор мостовых истерся и растрескался.
А первым звонком к упадку стала Великая депрессия (1929–1939). Из-за всплеска мирового протекционизма Аргентина пережила глубочайшее сокращение внешнего спроса. К концу 1929 года экспорт мяса в континентальную Европу упал по сравнению с уровнем 1924-го более чем на две трети. Реакцией на кризис стал приход к власти в 1943 году популиста полковника Хуана Перона, поддержанного горожанами-рабочими. Причину неурядиц Перон видел в том, что Аргентина стала экономической колонией, экспортирующей дешевое сырье и импортирующей дорогие промышленные товары. Общество разделилось: кучке лендлордов-латифундистов, которые контролировали сельскохозяйственный сектор, ориентированный на экспорт, противостояло большинство населения – горожане, работающие на промышленных предприятиях. Большая разница в доходах побудила Перона сделать ставку на перераспределение, а не на развитие. Городскому пролетариату, электоральной базе Перона, в ущерб остальным предоставили необоснованные преференции. Он раздавал политическим сторонникам должности на госслужбе, социальные льготы, подачки и обещания в обмен на лояльность. Знакомая россиянам картина, не правда ли? Впрочем, как отмечают исследователи, нерешенная проблема неравенства владения активами стала причиной институциональной и экономической ловушки почти для всех латиноамериканских стран.
Параллельно стартовала и масштабная национализация: среди прочего, государство прибрало железные дороги, коммерческий флот, университеты, общественный транспорт. Аргентина при Пероне и после него стала классическим примером экономического популизма. Последствия ударили по всем. Рабочие бастовали, требуя все новых и новых подачек, дефицит бюджета рос, инфляция выходила из-под контроля.
Перон попытался провести модернизацию собственными силами, изолировав Аргентину от внешнего мира. Он в начале 1950-х воспылал любовью к высоким технологиям и заявил, что Аргентина первой добьется контролируемого термоядерного синтеза и семьи получат почти неисчерпаемый источник энергии размером с молочную бутылку. Все прожекты закончились ничем.
Лендлорды подвергли Перона резкой критике. В 1955 году его сменила новая хунта, но ничего не предложила взамен. В 1973 году перонисты вернулись, однако с тем же результатом. К 1976 году страна погрузилась в хаос. И в 1982-м хунта решила поднимать нацию с колен: высадила десант на контролируемые Великобританией Фолклендские острова. Британские морпехи быстро выбили аргентинцев с островов. А вот непосильные военные расходы подкосили бюджет, вынудили правительство печатать деньги, спровоцировав дикую инфляцию: с середины 1970-х до конца 1980-х её среднегодовой уровень превышал 200%, а через 10 лет она дошла до 5000% в год.
В 1989 году новый президент Карлос Менем решил: валютные резервы страны должны полностью покрывать объем национальной валюты в обращении и привязал её к доллару. На первых порах все было успешно: инфляция остановилась, экономика начала расти. Однако идиллия продлилась недолго. Инвесторы не поверили в успех, и в 2000–01 годах начался массовый отток капитала. Население, ставя под угрозу банковскую систему, снимало депозиты в песо и переводило их в доллары. В ответ правительство заморозило вклады на 12 месяцев, дозволяя снимать лишь небольшие суммы. Население ответило сначала массовыми демонстрациями "пустых кастрюль", а потом бунтом и беспорядками. Президент бежал с центральной площади Буэнос-Айреса на вертолете. В 2002 году экономика в долларовом выражении упала почти втрое – это была настоящая катастрофа. И только спустя 12 лет экономика превысила предкризисные уровни.
После провала в начале нулевых и закрытия доступа к мировому финансовому рынку Аргентина вновь стала ориентироваться на свое преимущество столетней давности – сильный сельскохозяйственный сектор. Других мощных источников роста просто нет – в экспорте доминируют продукты растениеводства и животноводства (более 60%). Аргентина вернулась к началу 1900-х – к тому, с чего начинала. Однако конкуренты уже не те, и догнать их будет непросто.
Сто лет назад у США и Аргентины были почти равные перспективы развития – сейчас поезд ушел. Поддержать американскую экономику можно покупкой любой высокотехнологичной электроники, в которой используется интеллектуальный американский продукт. Поддержать Аргентину труднее, разве что покупкой вина или мяса.
Нынешняя отсталость Аргентины – результат разрушительной внутренней динамики экономического падения. Выделить какую-то одну причину провала экономического развития в ХХ веке нельзя. Но главные проблемы – слабые политические институты и плохая макроэкономическая политика. Фискальная и бюджетная политика не были сбалансированы, что вело к гиперинфляциям и дефолтам. Все это – следствия почти столетней истории экономического популизма, романтизации отношений населения и власти.
Игорь ОГНЕВ
