Памяти Мирослава Немирова

Уход видного бунтующего эстета неожиданно задел за живое. Вроде бы близким знакомым не был мой однокашник по филфаку Тюменского университета. Существо из другого созвездия – ​иного поколения. Я и на родном курсе после армейской службы был не совсем в своей тарелке. Ощущал себя ихтиозавром. Что уж говорить об отношениях с младшей порослью.

Слышал лишь однажды его поэтическое выступление в случайной студенческой тусовке. Отметил про себя – ​какой симпатичный и талантливый мальчик.
«Я на тридцать шесть градусов теплее мира!..» – ​затерялась где-то в закоулках моей памяти звонкая немировская фраза, чтобы неожиданно выплыть сегодня, спустя много лет, при заочном прощании со столичной знаменитостью, в которой уже невозможно признать того симпатичного и аккуратного мальчика из моей университетской юности (судя по видеозаписям в Интернете).

Было тогда в его облике, аккуратном и светленьком, нечто есенинское. Или кедринское – ​из-за очков. Глубину и экстравагантность его метафор ничуть не искажала легкая (в то время) ненормативная эпатажность. Но удерживала от желания углубить знакомство. Может быть, мешал некий привкус соперничества, ведь все мы, студенты филфака, грезили поэтической славой. У меня на счету тоже числилась газетная публикация, где на читательский суд было вынесено довольно неуклюжее лобовое «откровение», перекликающееся чем-то с восхитившей меня немировской фразой (потому-то, наверное, и запомнилась она):

«Я поднимаю нежность на-гора
Из недр души, чтобы не мёрзли
люди.
И верится, что завтра,
как вчера,
Ее теплом обласкан кто-то
будет…»

Потом Немиров потерялся из виду, поскольку мы обитали в разных мирах – ​я готовился к защите дипломного проекта, подрабатывал дворником (обязывало звание отца семейства). Мирослав же «от сессии до сессии» на полную катушку наслаждался хмельным и холостым счастьем младшекурсника. Иногда доносились пикантные известия об очередном скандале – ​такие, к примеру, будто юный студиозус то ли повредил себе позвоночник, то ли сломал ногу, спускаясь на простыне из окна общаги.

«Быть поэтом – ​значит, поссориться с миром», – ​высказался однажды выстраданно и верно Блок. Немиров, кажется, стремился переплюнуть классика. Его ссора постепенно перерастала в беспощадную войну с миром (в фатальном соответствии фамилии). Есенинский скандальный эпатаж, создавший славу не одному поколению имажинистов, футуристов и прочих богоборцев ­отечественной литературы, с возрастом поэта не покидал и, напротив, только усиливался. Процент ненормативной лексики рос в обратно пропорциональной зависимости к проценту гениальных метафорических прозрений. Богемный уклад его быта ничуть не изменился с получением диплома филолога.

Моя жена вспоминает, как однажды в школу, где она работала уже спустя пару лет после защиты диплома, пришёл устраиваться молодой и не очень опрятный юноша. Дресс-кода в те застойные времена еще не существовало, однако директор школы усмотрел в немировских штиблетах, обутых на босую ногу, нечто крамольное и отказал в должности соискателю места учителя русской словесности. Может быть, напрасно. Лишил школу памятной таблички с надписью «Здесь работал…» А с другой стороны, не оставил страну без поэта, поскольку работа педагога весьма далека от лирики. Впрочем, неординарный человек способен привнести в любую рутину дух вольности и привить юным оболтусам любовь к высокому.

Тюмень, увы, упрямо стремилась вытолкнуть мятежного поэта как инородное тело. И вытолкнула. В столицу, где Немиров обрёл статус, достойный его дарования. Жаль только, что есенинский эпатаж затянулся в нем на всю оставшуюся жизнь, мешая таланту проявиться в полной мере. Диссидентское фрондёрство гения должно было породить дантовский ад, но ограничилось площадным призывом «Убей мента!..»

И всё-таки осталось во мне от Немирова ошеломительное осознание того, что и я тоже, оказывается, «теплее мира». Неважно, на сколько градусов. Если во вселенском вакууме царит холодрыга, равная абсолютному нулю (где-то минус 273), значит, я теплее мира даже не на тридцать шесть, а на все триста шесть градусов. Тем важнее, тем ответственнее для меня, да и для всех нас, живущих, использовать свою теплоту по прямому назначению – ​гореть и греть. И за это я благодарен Поэту. Светлая память.

Леонид ТКАЧУК