От Уральска до Лбищенска – степь да степь... Ехали мы туда на попутке поздним вечером в кузове грузовика. Наступала душная полынная ночь, где-то впереди шла гроза, сполохи то и дело озаряли далекий край земли. Казалось, вокруг никого нет, кроме нас, безнадежно заплутавших среди черноты и полыни, пустившихся вдогонку за огненным трепетом.
– И что вы туда едете? – спросил меня кто-то из попутчиков.
– Посмотреть, где погиб Чапаев. К своему стыду, о Ватерлоо мы знаем больше, чем о Лбищенске.
– Лбищенске? – переспросил попутчик.
– Ну, о Чапаеве. Лбищенск, однако, мне больше нравится.
– Да-а... Хотите анекдот?
Этот анекдот, «бородатый», затасканный, как тряпичная кукла, приходилось слышать много раз, и снова подумалось – почему же о Чапаеве слагают анекдоты, почему именно Чапаев стал ходячим их персонажем, а не Якир или Троцкий, то есть личности, игравшие более главные роли в гражданской войне, чем обыкновенный начдив, каких только в одной армии Фрунзе было множество.
Невольно вспомнился роман Д. Фурманова, скучный, написанный плохим языком... Я так и не могла дочитать его до конца, Чапаеву не повезло с «бояном», так посредственно воспевшем его подвиги. Как жаль, что о легендарном герое написал не Лев Толстой, как написал он, например, о Хаджи-Мурате.
Степь полышет жарой, берет за глотку, словно пытаясь отстраниться от свидетелей своих грозовых вакханалий, ее пир – это ее пир, и ты, совсем недавно покинувший скорый поезд, – чужак здесь, пришелец. За чем пришел? Что тебе надо знать? Все уже давным-давно поросло трын-травой.
Вот те на! Гроза-то не уходит от нас, а, наоборот, приближается. Более истово, более жутко разливается ее огненный вал над горизонтом, вот уж сквозь тарахтенье грузовичка слышна тяжкая громовая поступь. При непрестанных молниях, страшно озаряющих громады облаков, вдруг чувствуешь, что небо – это твердь, что там кто-то ходит, проламывая ее. Внезапно при очередной вспышке судорожно мигают очертания каких-то строений.
– Чапаев! – выглянув в открытое окно кабины, возвещает радостно водитель.
С окраин Лбищенск похож на обыкновенный казахский аул. Те же мазанки, те же пустынные, тесные, без единого деревца и кустика улочки. Вокруг – несусветная пыль, мухота, скука... А где же белокорые березовые рощи, через которые неслись полчища белоказаков, чтоб захватить и уничтожить горстку чапаевцев в известном фильме братьев Васильевых? Где картинные палисадники, заборы, дачные стежки-дорожки? И тотчас одергиваешь себя, глумясь над собственным наивом – конечно же, свой шедевр братья Васильевы снимали не здесь, а где-нибудь в ином месте, возможно, в Подмосковье. Точно не знаю, за достоверность утверждений не ручаюсь, всего лишь сравниваю среднерусскую флору, показанную в кино, с местной «достопримечательностью».
Городишко скуден, сир, насквозь продут степными сквозняками и далеко отстал от позолотного Уральска, где, между прочим, есть почтенный особняк с мемориальной доской, извещающей, что сюда захаживал сам великий разбойник Емельян Пугачёв.
В центре Лбищенска разочаровываешься снова, очутившись среди панельных нагромождений. Где же тут казацкая станица? И не поймешь, то ли Голышманово, то ли Называевск...
Хозяин, начальник местного рыбнадзора, к которому мы приехали, тут же выставляет на стол эмалированный таз черной икры. Супруга его тащит из погреба ледяную, с прозрачной серебристой искрой водку и тушу самой царь-рыбы, так славно воспетую Виктором Астафьевым. Он – бывший боцман военно-морского флота, она – актриса не то ферганского, не то наманганского драматического театра, к исходу войны так романтично затесавшаяся воевать в Закарпатье с «лесными братьями» и счастливо унесшая ноги после того, как ее жениху «братья» отрубили голову...
Пока идут тары-бары, гроза ломится в окна, поливая их будто кровью, и все явственнее, навязчивее, неотступнее чувствуешь где-то в своей душе гул войны, грохот конницы, визг и свист бойцов, буханье пушек... Лбищенск, Чапаево... Это все равно то самое место, где погиб наш любимый герой. Давайте припомним, как мы смотрели фильм о нем. То в детстве. То в юности, то уже седыми людьми, особенно в детстве, вскакивая со скамеек в клубишке, молили при его роковой переправе: «Давай! Давай! Еще немного, еще немного!..». Ведь знали, что утонет, а все равно молили. Мы плыли через Урал вместе с ним. И вот досада – его убили, а мы выплыли. А как мы ненавидели белых пулеметчиков и готовы были разорвать их в клочья, когда подоспевшие чапаевцы вершили праведную месть.
Так ли это было на самом деле? Чапаев не только при жизни, но и после смерти был легендой, а потом – увы! – и анекдотом. Нынешнее молодое поколение при телевизионных показах фильма братьев Васильевых каждую реплику Чапаева-Бабочкина сопровождает дружным хахаканьем. Да и что греха таить, сам тоже ухмыляешься. А потом спрашиваешь: «Что тут смешного-то?». Проходят годы, десятилетия, но нам по-прежнему странно смотреть, например, «Иваново детство» или «Страсти по Андрею». Или фильмы Александра Довженко.
В Лбищенске есть музей, в котором мало что интересного. Пулемет «максим», ленты к нему, надеюсь, с пустыми гильзами, дабы их не умыкнул «брат-2», выцветшая буденовка, а точнее, «богатырский шлем», изготовленный по эскизу Виктора Васнецова для русской армии, готовой уже вот-вот пройтись парадом по кайзеровскому Берлину в Первую мировую. Еще некие пустяшные предметы армейского быта и так далее. В сквере, даже в то советское время, чувствовались запустение и беспорядок, что невольно подчеркивало плохо скрытое пренебрежение местных жителей к легендарным подвигам славного начдива.
Урал давненько уже изменил свое русло, и тот обрыв, с которого раненый Чапаев пустился вплавь, превратился в пологий скат. Под ним в пойменной траве мутно светятся воды гиблой старицы, тут же пасутся телята и козлята.
Урал здесь совсем неширок, как показали его в кино. Возможно, обмелел... Но бурлив и вероломен он на самом деле. Даже опытному пловцу, не знающему его норов, не посоветуешь вот так с бухты-барахты плыть на тот берег, до которого, кажется, рукой подать. Песчаное дно Урала в рытвинах и промоинах. Можно блаженно брести по колено и вдруг ухнуть с головой в бездонную яму. Уральские побережья щедры и великолепны. Далеко тянутся ленточные леса вековых осокорей, перемежаясь с глухими дебрями ежевики и малины, где много белых грибов, а в протоках, протянув бечеву с берега на берег и привязав к ней лески с рыболовными крючками, за короткое время можно разжиться завидным уловом.
В Лбищенске, который когда-то входил в состав Казахской ССР, проживают в основном казахи. Прямо скажем, о В.И. Чапаеве они и слыхом не слыхали. А кто слыхал, того мало интересуют его легендарная боевая жизнь и гибель.
Русские – скорее всего, сыновья, внуки тех самых врагов, лупивших из максима по лихому начдиву, – говорили разное. Мнение их, однако, сходилось в одном – Чапаева погубила собственная бесшабашность. И не было никаких беляков в черкесках, ловко перерезавших горло недотепам-часовым, и не катилась лавиной конница по «дачному» поселку. Сверкая шашками в сентябрьской тьме. И не бухал из пушки чудище-броневик – ничего этого не было. Все происходило куда проще и, разумеется, куда страшнее, без романтичной киношной подмалевки, на что всегда горазда наша «фабрика грёз», исключая лишь настоящих мэтров режиссуры.
– В поле ездют, – не раз предупреждала чапаевский «штаб» некая доброжелательная аборигенка.
– А! Пущай ездют. Я – Чапаев!
С красным плебисцитом, также положась на «авось», расправились местные удальцы. Уж много горя принесли большевистские утописты казачеству, крепко сидевшему на земле и свято служившему вековым идеалам. В отместку за гибель любимого командира, устроенную чапаевцами, погибло много безвинных людей, как гибнут они во всякой военной заварушке, будь то Лбищенск или Чечня. Красных лихо укокошили яицкие служивые люди. Самих яицких с изощренной жестокостью прижучили «красные кавалеристы, поющие: «Буденный – наш братишка, с нами весь народ!..».
И те, и другие – русские люди. За тех и других болит сердце, зная, что прикончили друг друга самые лучшие, самые отважные и дерзкие, и те, и другие одинаково любили Родину и дрались друг с другом за благо ее. О, как не хватало потом и тех, и других на полях сражений Великой Отечественной войны!
В Лбищенске я была еще раз, но приезжала уже не к Чапаеву. Хотелось написать о фергано-намангановской актрисе Валерии Сергеевне. Оказалась она уже не такой словоохотливой, какой была в первый мой приезд. У нее умер муж, ее славный боцман. О закарпатском женихе – красавце-лейтенанте, увитом желтыми лентами на окровавленной подводе, привезенном прямо к подъезду гуцульского «театра», она говорить отказалась. Догадываясь, что жених – тот самый театральный вымысел, с которым Валерии легче приходилось сосуществовать с грязью и мухами степного Лбищенска, настаивать было бессмысленно. А «Чапаева» смотрю, но уже без упоения крылатой атакой любимого героя. С горечью и скорбью глядишь на офицерский полк каппелевцев и всякий раз морщишься от киношного вранья – такие не бегают, такие умирают стоя, вот так, со стэком в руке и сигарой в зубах.
Теперь, спустя много десятилетий, мы знаем о каппелевцах, которые в сорокаградусные морозы шли на прорыв, чтобы освободить Колчака. Обмороженные до полусмерти, обжигаясь о винтовочные затворы, сдерживали их героический натиск и герои-красноармейцы. И те, и другие сложили удалые головы на сибирских сугробах. Нам же ничего не досталось от того идеала, за который они умирали, кроме тоненькой восковой свечечки, которую мы ставим за упокой тех и других... Тех и других.
