В зауральских дубравах, по 55-й широте, гулял листопад. Вкрадчивый шорох листьев слышался повсюду. Золотая осень покидала нас и, отступая к полуденным краям, увлекала вслед за собой перелетную птицу.
Осенний вечер сибирских равнин – великий художник. Прижавшись плечом к стволу березы, я ласкал взглядом затушеванные пастельными красками лесные острова. Они по всему периметру обнимали скошенное поле пшеницы. Колосья, сваленные комбайнами в длинные, почти в версту, валки, были прижаты к земле. Обмолачивать бесполезно. Зерно еще мягкое. На нем жадно жировала перелетная птица.
В урочный час где-то в лиловой глубине бескрайней равнины прозвучал чей-то одинокий выстрел. Звуку не хватило сил раскатиться по суходолам. Он был округл и быстро растаял, не достигнув небесного зенита. Сидящий рядом со мной товарищ встрепенулся. Ружейный удар спугнул тишину. В сердцевине хлебного увала заговорили сторожевые гуси. Им ответили другие, подхватили третьи, и сразу загомонила вся птичья стая. Крики птиц звучали все громче и дружней. В них стали вплетаться пронзительные голоса казарок, и, наконец, над гаснущей желтизной поля потянулась первая тройка гусей. Тяжелые птицы прочертили низкую траекторию и ушли в какие-то свои сизые дали. Василий проводил гусиную ватагу взглядом и привстал.
– Вот этой же дорогой полетит и вся остальная птица.
– Так поползли же скорей наперехват!
Я повесил на шею подсумок с патронами, перекинул в правую руку ружье и, согнувшись в три погибели, зашуршал по жнивью на четвереньках в сторону той невидимой линии, которую только что обозначила гусиная тройка. Через минуту оглянулся. Василий уже догонял меня. Теперь мы дружно двигались в одном направлении. Но не успели преодолеть и половины задуманной дороги, как вдруг все гуси дружно поднялись на крыло. За спиной раздался предупреждающий возглас.
– Ложись! Летят!
Я прижался к земле всем телом и только тогда позволил себе оглянуться. Такого мне видеть еще не приходилось. В фиолетовом небе одновременно возникли сотни черных силуэтов.
Ах, этот сладкий миг удачи! Стволы выбирали смутные цели. Мушек было не видно. Поводка. Выстрел. Теперь надо поскорее перезарядить переломки, пока не вся еще птица миновала наши ухоронки.
– Я потерял патронташ! – Василий с лихорадочной поспешностью ощупывает вокруг себя щетку стерни. Я бросил ему свой подсумок.
– Бери!
Мы успели сделать еще по одному выстрелу и встали. Поистине охота – это одна из вековых мужских утех! Да и не только. В моей семье тогда было пять человек, а в каждой руке я нес по гусю. Приварок! Поднял с земли одну птицу и мой товарищ. Густые синие сумерки полностью накрыли нас, когда мы, возбужденные стрельбой, подошли к мотоциклу.
В зал своего дома я вошел с пылающим от счастья лицом. Торжествующим жестом поднял перед собой добытых птиц и начал рассказывать жене все, что я увидел и пережил. Сидя в кресле перед телевизором, она молча повернулась ко мне и стала слушать. Наконец я перевел дыхание и замолчал, ожидая ее похвалы.
– Ну, все, теперь нам отсюда уже никогда не уехать. Гуси, козы, кабаны, – заметила она упавшим голосом.
Предсказание сбылось. Городская, она до конца своих дней прожила со мной в сельской местности.
Когда я оглядываюсь в то близкое и такое уже прекрасное далеко, почему-то щемит в груди. Это было беспокойное время. Время сбывшихся и несбывшихся надежд. Для счастья было достаточно иметь чистую рубашку да запас сухих дров в поленнице. А все остальное у нас тогда было.
