Заголовок с претензией, не так ли? Как если бы я написал: русский – единственный и неповторимый, или, скажем, какой-нибудь там немец или француз. Пришлось бы еще доказывать, чем же они так уж неповторимы. Но в нашем случае в заголовке – чистая правда.
Впервые я встретился с ним в далеком уже 1982 году в Тикси, где работал инспектором-гидрологом Тиксинского гидрометцентра. Был август, самый стабильный по погоде и самый теплый месяц в Арктике, когда тундра, полыхающая разноцветьем в июле, уже приобрела свой привычный бурый цвет, но под незаходящим еще ночным солнцем весело поблескивают радужные ручейки, бегущие с недалеких гор.
В том августе в Тикси съехались-слетелись представители арктических управлений гидрометслужбы, чтобы обсудить свои насущные вопросы, поделиться опытом, да и просто пообщаться. Полярники, если только они не совсем зеленые новички, как правило, знают друг друга, зимовали вместе в Арктике или Антарктиде, поэтому есть им что вспомнить, о чем поговорить.
Артур Чилингаров, тогда еще только запустивший в обиход свою знаменитую бороду, рулил всем процессом. Как-никак член Коллегии Госкомитета СССР по гидрометеорологии и контролю природной среды. Его давно все знали, далеко не новичок в Арктике, за спиной нашумевшая комсомольско-молодежная дрейфующая станция СП, руководство Амдерминским управлением; впереди, это понимали уже тогда, перспективное будущее. Когда слово взял коренастый человек в очках, с небольшой бородкой и стал сыпать терминами, разворачивать ватманы с графиками и схемами, я невольно заслушался. Речь была неспешной, формулировки точными. Не оборачиваясь, он попадал указкой в нужную кривую или цифру. Он знал все наизусть!
– Кто это? – спросил я у соседа.
– Да это же Бардин из Певекского, – ответствовал тот. – Ты что, его не знаешь?
Я не знал, но в перерыве мы познакомились. Мне предстояла командировка в Певек, и я стал расспрашивать его, что да как. Он отвечал охотно, с уточняющими деталями, столь необходимыми в арктических командировках. Изредка взглядывал на меня сквозь толстые минусовые линзы, и в этом взгляде я читал – не волнуйся, поможем… Как отмечают все, кто знал Геннадия Ивановича Бардина, это желание помочь тем, кто рядом, он пронес через всю свою жизнь. А жизнь (вернее, тот, кто пишет наши судьбы) вела его по дороге, ни до, ни после не ведомой больше ни одному ханты. Он был и остается единственным и неповторимым.
Родился Бардин в 1932 году в пыльном полусонном Тобольске в… остроге. В том самом Тобольском печально-знаменитом централе. Каким ветром занесло сюда из Кондинского района родителей – неизвестно. Но отец, полуграмотный ханты, был ни много ни мало заместителем начальника тюрьмы, а мама – русских кровей – обучала заключенных грамоте. Такая вот родословная, такая вот судьба. Такие были годы.
О детских годах осталось мало подробностей. Знаем только, что с 1941-го по 1946 годы Гена учился уже в Сургуте у известного педагога А.С. Знаменского, который на всю жизнь привил маленькому ханты любовь к книге и жажду познаний до неистовства, что особенно очевидно будет в конце его жизни. Но до этого еще далеко, а пока…
А пока вырисовывался непростой характер пацана. По невероятному везению, в скудные предвоенные годы купили ему игрушечную пожарную машину, и он тут же проверяет ее в деле – устраивает в доме неигрушечный пожар. Обошлось. Купили деревянный пистолет – из шкафа достается мамино платье, несколько манипуляций ножницами – и готова шикарная портупея. О последствиях сих инноваций, как сказали бы сейчас, история умалчивает.
Возможно, Гена так бы и рос, как все мальчишки вокруг – свой, ограниченный мирок, жизненная тропка, которую укажут родители, – но тут случилось то, что можно образно назвать явлением путеводной звезды. В школу к Знаменскому характерной походкой вошел, опираясь на палочку, настоящий балтийский матрос. В ленточках и орденах. И рассказал притихшей детворе о довоенных походах, о туманах и хриплых гудках пароходов, о
войне и мужестве моряков.
Вот она, настоящая жизнь! Гена перечитал все книжки о море, какие только смог достать. По вечерам чертил на бумаге маршруты путешествий в далекие моря, по ночам снились ему пенные брызги волн, и он сам, стоящий на капитанском мостике…
Кончилось тем, что после 6-го класса в один прекрасный день он стоял на пристани, готовый улизнуть в Тобольскую школу юнг. В последний момент прибежала встревоженная мама. Побег не удался, но звезда уже вела его к неведомой пока цели.
В 1948 году смышленого юношу направляют аж в город Ленинград, на подготовительное отделение для народов Крайнего Севера в педагогический институт им. Герцена. Большой город, еще хранивший следы блокадных разрушений, свой, особый, питерский дух, новые друзья – вот что формировало душу и мировоззрение юного провинциала. А как же море? А вот как – неимоверным образом он избегает стези будущего педагога и… поступает в высшее инженерное морское училище им. адмирала С.О. Макарова. В знаменитую «Макаровку»! Но на судоводительское отделение, куда так рвался Геннадий, его не взяли: подвело зрение. Так что – гидрометеорологический факультет. Это был не его выбор, это был выбор судьбы.
Когда пишешь о человеке, всегда возникает опасность попасть в ловушку дат и прочих цифирей. Год такой-то, работал тем-то… Но ведь в это время человек жил, страдал или радовался, менял свои точки зрения на разные события, мечтал, встречал других людей, совершенствовался или, что тоже бывало, деградировал. Сейчас, как правило, не ведут дневников, поэтому после ухода человека остаются только даты, профессии, должности, самые значимые события. И приходится домысливать за героя его жизнь. И здесь тоже свои ловушки, потому что домысливание – это все равно подмена истины. Что ж, будем осторожными.
В 1955-м Геннадий с отличием оканчивает «Макаровку», и с тех пор начался отсчет его трудовой деятельности. И вся она будет связана с высокими широтами. Он распределяется работать в ААНИИ – Арктический и Антарктический научно-исследовательский институт, но не в тихую кабинетную камеральную жизнь, а в «поле» – занимается атмосферными явлениями на Чукотке, на мысе Шмидта, в памятном моему сердцу Тикси. Несколько лет арктической полубродячей жизни, а ведь уже была семья... Надо полагать, что «макаровец» достойно показал себя на «северах», потому что в 1962 году он оказывается на «югах» – имеет честь зимовать в составе 8-й Антарктической экспедиции в качестве синоптика. Два года бесценной практики на ледовом континенте. Это была его первая встреча с Антарктидой, но это было только начало.
Жажда познаний вела нашего героя от сугубой практики к необходимой теории. Поэтому он берет «отгул» и на несколько лет погружается в науку – аспирантура ААНИИ, осмысление опыта чужого и своего, три с лишним года он «грыз гранит науки». Итогом стала кандидатская диссертация на тему «Исследование зимних атмосферных процессов в северной Якутии с помощью ЭЦВМ».
Здесь я хочу взять паузу. То есть остановиться, оглянуться. Скажите мне, теперешние студенты, что такое ЭЦВМ? Расшифровываю – электронно-цифровая вычислительная машина. То есть компьютер, по-нынешнему. Но какой это, был компьютер? Заметьте, и слова такого тогда не существовало. А существовали огромные шкафы с огромными бобинами, которые крутились, что-то там помогая вычислять. И этих шкафов в большой комнате было много. Сегодня все это громадье заменяет обычный персональный комп.
Но Бардину еще повезло, потому что в институтах помельче все вычисляли или на логарифмических линейках, или на механических крутилках «Феликс», или на грохочущих, как танки на марше, немецких электромеханических машинах «Зоемтрон». С ними работали в берушах, и все равно после все поджилки тряслись. Так что Бардин здесь своего рода первопроходец.
Защитился он в 69-м, потом снова арктическая полоса жизни, пурги и морозы, а вечерами осмысление практического опыта. Но в 73-м снова Антарктида, вторая по счету, но он уже в новом статусе – начальник станции Беллинсгаузен. И опять небольшое отступление. О полярниках, зимовавших в Арктике и Антарктиде, написано катастрофически мало. Мы больше знаем о папанинской четверке 37-го, чем о последующих зимовщиках тридцати полярных дрейфующих станций. Как писал Пушкин: «Мы ленивы и нелюбопытны». Давайте немного просветим население.
Станция Беллинсгаузен, Антарктида. Ханты Бардин – начальник. К нему на огонек заворачивает легендарный Жак-Ив-Кусто. Фотография на память возле указателя – до Москвы столько-то, до Парижа – столько-то. В архиве Бардина хранится якобы долларовая бумажка с портретом вместо Джорджа Вашингтона самого Бардина – «кустовская» шутка. Наши полярники – скромные люди, не афишируют свои деяния, но нам-то кто запретил быть любознательными?
Профессионализм и популярность Бардина растет, и в 1976 году его зовут в Канаду, готовить по линии ЮНЕСКО авиационных метеорологов. Но тут в бой вступила тяжелая артиллерия. Академик Трешников, который долгое время руководил ААНИИ, а значит, и арктическими, и антарктическими экспедициями, делает Бардину предложение, от которого тот не смог отказаться, – возглавить 21-ю антарктическую экспедицию. Так началась его третья Антарктида.
А после Антарктиды у Бардина снова Арктика. В 1979–1985 годы возглавлял Певекское управление. В ту пору мы и познакомились. Но его неистовая жажда знаний неумолимо вела его вперед. В 84-м заканчивает ускоренные курсы Академии народного хозяйства СССР. Зачем ему, полярнику, это? Тем более что в 1986-1987 годах он снова в Антарктиде, руководит станцией «Ленинградская» во время 32-й экспедиции. Неугомонный ты наш, Бардин! А с другой стороны, случайного персонажа на такие должности страна не ставит. Бешеная энергия вела по жизни этого человека. 88-й год– снятие со льда СП-28, в том же году высадка СП-31. И тут же операция по спасению серых китов у мыса Барроу (США)…
Его хватало на все. Но все когда-то заканчивается. Как мы понимаем, Арктика и Антарктида –это не Гоа и не Сочи с Ялтой. Это мороз, пурги, всяческие человеческие неудобства, а главное, если ты начальник, – это ответственность за всех и за все. За все! За жизнь и за смерть твоих людей. А смертей хватало…
В начале девяностых врачи вынесли вердикт: в высокие широты ни ногой! Геннадий Иванович спорить с эскулапами не стал. Он знал – он еще пригодится людям, вернулся на родину и стал заместителем директора по научной работе НИИ обско-угорских народов в Ханты-Мансийске. Пригодилась Академия народного хозяйства! В те же годы он, член Петровской академии наук, ездит в Гренландию на круглые столы по проблемам народов Севера, в Финляндию, в Исландию…
Мы увиделись с ним второй раз в 95-м, в Ханты-Мансийске. В стенах его института. Он был как всегда приветлив и выглядел бодрым. А он всегда был бодрым. Полярники всегда так выглядят, потому что это особый народ. Они не любят говорить о себе. Жаль только, что о них не говорят те, кому это положено по статусу. А его детская мечта сбылась. Он побывал на всех континентах и пересек все океаны матушки-Земли.
Единственный и неповторимый ханты умер 1 сентября 1998 года. Он оставил после себя более 100 научных работ и тысячи километров пройденных земных и морских дорог, которые всегда вели его в высокие широты…
