Из Салехарда на остров Белый мы добирались долго. Сначала самолетом, вездесущим АН‑2, до Мыса Каменного. Потом… Все. Дальше и ветеран северных просторов, ошпаренный всеми ветрами и морозами, не летел. И хотя дело было летом (август года 90‑го). Просто дальше не было посадочных площадок даже для самого неприхотливого в мире самолета. И мы на неделю зависли в Мысе Каменном. Мы – это я, автор этих строк, и кинооператор Тюменского областного телевидения – тогда еще не «Регион-Тюмень» – Валерий Лобастов.
Арктику я люблю давно, с тех самых пор, когда мне посчастливилось впервые оказаться там. А было это в 1977‑м. Когда самолет Москва–Тикси приземлился в тиксинском аэропорту, и я увидел снег и мороз, и моего старого друга Мишу в состоянии легкого изумления.
На горизонте сияла какая-то звезда. «Это что?» – спросил я его, еще не отошедший от полета. «Да Полярная же звезда», – бодро и неправильно ответил он. Это был самый ранний ноябрь, мы с моей первой женой прилетели из осенней еще желтолистой Москвы, теплой и материковой, в Арктику.
Первые острые впечатления… Из аэропорта до поселка мы шли вездеходом, другого транспорта просто не было. Среди мешков, пассажиров – красивых девок и биндюжного вида мужиков, усталых авиаторов и народа непонятного происхождения, было почему-то совершенно уютно. Друг Миша что-то рассказывал под агрессивный лязг гусениц, да что я мог тогда услышать? «Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…».
Арктика – это то, что постепенно делает тебя своим рабом. Ну, что может быть хорошего в бесконечно однообразном белом пространстве? Это не Альпы в своем разноцветии, это не Кавказ в своей неповторимости. И не Италия в своей изнеженной женской красоте. Арктика – она нависла над северными территориями мира просто потому, что она существует. Ты можешь сломаться в Арктике, ты можешь привыкнуть к ее законам, ты можешь попытаться изменить ее законы, но из этого ничего не получится. Арктика была всегда, а ты откуда взялся, птенец человеческий?
Мы сидели на Мысе Каменном целую неделю. Выходишь на узкий длинный пляж, безлюдный, но красивый, как в Юрмале, и смотришь, как мелкие волны несут полуарктические воды тебе под ноги. Эх, искупаться бы! Но плюс шесть градусов сразу отбивают молодецкую охоту. Просто ходишь, бросая камешки в стылую воду, да смотришь в северный горизонт – туда бы надо и скорей, да когда же будет долбанный вертолет?
Потому что тогда, да и сейчас, до острова Белый можно было добраться только им. Но вертолет туда летал только по заказу руководства оленеводческого совхоза или администрации района, то есть крайне нерегулярно. Короче, сиди и жди. Забавное было время. Как раз тогда, как грибы в добрую пору, стали повсеместно расти видеосалоны с порнухой, страшилками разного рода и прочей доселе не виданной продукцией. Добежала эта волна и до Мыса Каменного. И поэтому вечером, совершив променад по пляжу, мы с Валерой шли смотреть очередную версию, как правило, тупую «Эммануэль». Рядом сопели старухи и молодицы, недоросли и пенсионеры мужского пола. Это был краткий период кинематографического сексуального просвещения общества. В очень демократическом варианте. Это потом стали задаваться вопросами: а можно ли это, а можно ли то? Тогда все было можно.
Но северный зуд все нарастал. И когда нам сказали на местной авиаточке – завтра будет вертолет до Белого, мы быстренько собрали свои нехитрые пожитки и стали на «товсь». Видели ли вы когда-нибудь, как садится МИ‑8? Сначала как бы со всех сторон раздается тихий ровный гул. Он постепенно нарастает, как неумолимое влечение к рядом сидящей молодухе, сельской продавщице, которая уже успела угостить тебя, заманив в свой безмужицкий дом. Потом ты видишь сам вертолет, он приближается, все больше показывая тебе свое беззащитное брюхо. А гул все ниже, как и сам вертолет. От этого почти инфразвука внутри тебя возникает небольшая, впрочем, контролируемая паника. Тебя спасает разум, который говорит: это все для тебя, не бойся. Вот ты и не боишься.
И мы полетели. Дырг-дырг-дырг – так воспринимается полет вертолета пассажирами, потому что он постоянно дергается. Однажды, еще в Якутии, я летел в вертолете, где один из пассажиров – местный эвен – разлил на полу вертолетной кабины, будучи пьяным в сиську, канистру бензина. И этот бензин, литра три, периодически путешествовал от носа вертолета к корме – туда-сюда. Почему не убрали? Потому что боялись – малейшая искра от трения сапог о пол, возможно, со стальными подковками, может вызвать взрыв. Хотя корпус вертолета дюралевый, искрить не должно. Тогда почему они горят? Эта боязнь нас и спасла.
И тут мы летим – я, Валера и трое погранцов (там же, на острове Белом, погранзастава). О ней потом особый разговор. Пару раз подсаживаемся где-то, одни погранцы высаживаются, другие садятся. Какие-то постоянные туманы, беспросвет какой-то … короче. Арктика уже началась.
Пролив между Ямалом и Белым был забит льдом. И это август, самый теплый месяц в Арктике. Внизу снова поползла бурая тундра, уже острова. И за что мы только любим тебя, Арктика? Приземлились рядом с погранзаставой. Застава! Звучит-то как! А это несколько облупленных зданьиц, от которых к вертолету бежали прямо-таки партизаны времен Великой Отечественной – в замызганных бушлатах, каких-то кацавейках бабских, в сапогах на босу ногу. Вот они, защитники наших арктических рубежей.
– Вы че, мужики, погранцы, что ли? – спросил я.
– А других тут нету, – ответил один из босяков, тащивший из вертолета ящик с тушенкой. Короче, граница на замке.
От погранцов до метеостанции всего ничего. Там нас и приютили до вечера. А вечером за нами приехал Петр. В Арктике не бывает посторонних звуков, каждый узнаваем. Вот залаяла собака – значит гость какой-то запоздалый у порога моего или неосторожный песец сунул свою остренькую мордочку в собачий загашник, ухватив особо ценную косточку. Загудело по-особому – стало быть, вертолет летит с кем-то или за кем-то, загудело иначе – вездеход идет. И для знатоков у каждого свой звук. Вот и здесь, когда издалека донесся вездеходный рык, радист метеостанции безошибочно определил: «Мирошников за вами бегит!». Это «бегит» меня просто сразило. Уж не донских ли казачьих кровей сей повелитель морзянки?
Петр Мирошников оказался крепким сухощавым мужиком, лицо было, видимо, до конца жизни выдублено арктическими ветрами. Это когда не морщины на лице, а кожа, словно туго натянута. Такие лица сплошь встречаются у представителей северных народов. Своего рода защитная реакция организма. Я как-то парился в бане с одним эвеном. Бьем себя вениками, жара. Я все краснею кожей, а он все такой же белый, как и был. Спрашиваю: а в чем дело? А у нас, говорит, северных, капилляры под кожей лежат глубже, чем у вас. И сверху тонкий слой жира. Поэтому мы и не мерзнем зимой, как вы. Мать честна, как все просто! А бедный Рокуэлл Кент все мучился вопросом: почему же гренландцы не мерзнут в своих легоньких анораках? Надо было просто сходить в русскую баню с эвеном!
«Привет! – сказал Петр, – что, полетели ко мне?». И мы «полетели». После десяти минут ровного хода по неглубокой, но, видимо, постоянной колее местной трассы мы вдруг остановились. Петр вылез из кабины, в его руках я увидел аккуратную кувалдочку. «Пошел охотиться на песца», – мелькнула глуповатая мыслишка. Он подошел к кузову ГАЗ‑71, где на ящиках, прилетевших с вертолетом, примостился я за неимением места в кабине.
– Палец, собака, постоянно выскакивает, – как бы извиняясь, сказал он мне и стал колотить кувалдой по гусенице. Видимо, обыденное дело.
От метеостанции до зимовья Петра было километров пятнадцать, что ли. Нас встретил незлобный собачий лай, упряжные собаки лежали рядом с добротным бревенчатым домом. К дому вплотную примыкал большой крытый деревянный ангар. В ангаре просматривались краснобокий «Буран», пара саней для него да нарта для упряжки. Ну и разные, необходимые для жизни в тундре одинокого человека вещи – портативный электрогенератор, лодка «Казанка» на боку у стенки, развешанные рядом рыбацкие сети. Все на своих местах, ничто не валяется под ногами или вокруг дома, все под крышей. Чувствовалась рука хозяина, любящего порядок.
– Как же ты один справляешься со всем этим?– спросил я Петра.
– А раньше помощник был, ученик, – ответил он. – Проще было. А потом Вася уехал, куда деваться, жить-то надо. Вот и кручусь. Да че, у меня вон и техника, и собаки, дело привычное.
С запада вдруг налетел порыв ледяного ветра, и тут же серой пеленой зависло облако мелкого снега. Август! Впрочем, на 73‑й северной параллели это неудивительно. Как и битый торосящийся лед, практически вокруг всего острова. Ни на лодке, ни на малом катере к берегу не подойти. Потом я вспомнил: пока мы ждали Мирошникова, из окна метеостанции я увидел далеко у северного горизонта маленький из-за расстояния силуэт судна. Уловив мой удивленный взгляд, начальник станции пояснил, что это трасса Северного морского пути в этом месте подходит довольно близко к острову. Это был 90‑й год, тогда СМП еще активно работал, ледоколы делали проводки караванов. Это позже путь обезлюдел, оскудел на суда и почти заглох. А тогда…
Окончание следует.
