Спешите признаваться своим мамам в любви! Не стесняясь высоких слов, не стыдясь слёз и возраста. Пока они живы.
Память светла. Она выплескивает на берег самые теплые воспоминания. Вот мы с мамой в нашем саду. Три яблоньки – шатер над головой, где нам можно укрыться и сквозь сито листьев увидеть… Вечность. «Мама, а Бог есть?» – спрашиваю я. «Конечно. И Он все видит, все знает», – коммунистка, верная идеалам марксизма-ленинизма, она могла бы сказать иное. Но даже тогда, в далекие семидесятые годы, была православной по вере, крестилась неумело и шепотом говорила мне, чтобы ни за что, ни при каких обстоятельствах не выдавала я домашнюю тайну: моя бабушка Наталья была из семьи церковнослужителя, а дедушка Нестер – репрессирован и этапом сослан в Баку. Все смешалось тогда в нашем доме: тома Ленина и Брежнева и молитвы на вырванных из тетради листах, сахарница с записками о здравии и упокое и крестик под скатертью, партбилет и свидетельство о моем крещении.
Я не забуду тот день. Крестили меня в Тобольском храме. И крестной была моя тетя, учитель русского языка и литературы, кристальной честности и порядочности человек – Любовь Нестеровна Тенюнина. Они с мамой, как две курицы-наседки, стояли рядом и повторяли за батюшкой молитвы. Я задрала голову и с любопытством рассматривала купол. Ангелы пели на небесах. Святые бесстрастно взирали на нас сверху вниз. Потрескивали свечи… Вселенная открылась перед моими глазами! Мама остановилась перед лампадой, обняла меня. Я поняла: Господь-Вседержитель – не просто слова, и никуда не деться от «родовой» памяти.
А вот другая «картинка» из жизни. Мама готовится к Рождеству. В то далекое застойное время в этот христианский праздник к нам в гости приходили богомолки-божьи одуванчики. В большой комнате пахло ладаном, я на цыпочках подкрадывалась к двери и смотрела, как самая ветхая из них, баба Луня, читала Псалтырь. Незнакомый церковно-славянский язык почему-то казался таким родным, что становилось даже жарко на душе. Мама угощала бабулек, давала и мне кутью и яичницу и просила помянуть мою бабушку Наталью – она умерла как раз в Рождество. Я с радостью «поминала» и бежала на улицу. Мама… Это было так естественно, так незыблемо, что она рядом. Как Родина, как мир, как жизнь. Это она приучила меня читать книги взахлеб. Благо, книжек хватало и в домашней, и в Исетской районной библиотеке, которой мама заведовала. Молоденькие библиотекарши дневали и ночевали у нас. Практиканты жили на квартире. И это было некое библиотечное сестричество. Делились последним. А когда мама уезжала в командировки по селам, ее «девчонки» оставались приглядывать за мной. По сути, мама стала и для них матерью. «Лина Нестеровна, без вас так скучно», – щебетали они вокруг нее. До сих пор ее «девочки» звонят нам, поздравляют с праздниками. А в день похорон чуть ли не всей капеллой провожали ее в мир иной.
Тяжело вспоминать последние ее часы на этом свете. Она словно чувствовала, что уйдет. За неделю до смерти пригласила свою «гвардию». Та приехала. А на следующее утро у мамы случился инсульт.
Всегда буду винить себя за то, что, прикрываясь работой, сразу не вызвали скорую, не прибежали к ней по первому зову. Впрочем, все было предрешено. Она знала, что так будет.
– Посмотри в окно, какая красота! Клен скоро уснет, – она оборвала фразу. И как прошелестела – Я тебе не обуза?
Лист сорвался с ветки, спикировал на землю и затих. Я посмотрела в небо. Птица, словно в замедленном кадре, летела и все не могла долететь. «Обуза, – начала я. И тут же осеклась. – Но ты нужна нам!». Не те слова. Не те. Вечность дохнула холодом с ноябрьского серого неба. Я закрыла окно. Маме было трудно дышать. Она отвернулась. «Уже скоро, – спокойно и четко произнесла она.– Там меня ждут». И впала в беспамятство. Наверное, за все годы жизни я только в тот момент поняла, каких слов от меня ждала мама. И упаси вас Бог опоздать с ними. Никогда, слышите, никогда не простите вы себе того, что не сказали их вовремя: «Мама, я люблю тебя!».
