Из истории развития отечественного просвещения известно, что задолго до появления школьного образования грамотность народных масс на Руси была весьма нередким явлением. Так, еще в XII веке «мастера грамоты у себя «в жилье» или «в домах родителей» за плату обучали детей чтению, письму и счету. В XIII–XIV веках эта форма обучения охватывала уже группы детей, которые собирались у одного «мастера».
С началом образования Московского государства (XV–XVI вв.) частной педагогической практикой занимались как люди духовного звания, так и светские, в том числе из простого народа. В результате грамотность на Руси, особенно в северных ее землях, была распространена широко.
В Сибири грамотные люди встречались уже среди первых поселенцев, в том числе среди крестьян. Совершенно очевидно, что до начала XVIII в., то есть до появления духовной и светской школ, это были люди, получившие азы грамоты в пределах частной практики. Однако и с открытием школ сибирские чиновники, служилые люди и состоятельные горожане предпочитали обучать детей дома или у частных учителей.
Известно, что вопрос о школьном начальном образовании для крестьян, особенно в Сибири, где не было земства, решался долго и трудно. Однако после 1884 г. здесь начали открывать церковно-приходские школы, а с мая 1891 г., – «домашние школы грамотности» и «вольные крестьянские школы», которые фактически были организованы сельскими обществами еще в 50-е годы. Это были примитивные одногодичные школы грамоты при одном учителе. Тем не менее они имели одно преимущество перед школами церковно-приходскими: теперь элементарной грамоте могли обучаться дети даже самых малых и самых отдаленных деревень.
Таким образом, государство возвратилось к испытанной веками форме элементарного народного образования.
Современная историческая наука, опирающаяся в основном на письменные источники, не располагает конкретной информацией о том, как именно было организовано обучение детей в «домашних школах грамоты», каким был контингент учащихся, какой – материальная база и т.д.
Наши полевые материалы – воспоминания сибирских русских старожилов, записанные в начале 60–80-х годов ушедшего века в деревнях Тюменской области – позволяют в какой-то степени ответить на эти, а также другие вопросы, касающиеся истории развития просвещения в сибирской крестьянской среде.
«Тогда ведь учили по избам. Школ-то еще не было, на дому учили». «По избам ходил учитель». «У кого ученик, там неделю учат. Ну, кормят уж его. Он учит в избе, где и живет», – вспоминает старейший житель д. Быковой Вагайского района Василий Петрович Симонов.
Таким образом, «школы грамоты» были подвижными (в пределах деревни) с единственным учителем, которому жилье, пропитание и денежную плату предоставляли родители. При этом жилье на неделю становилось и классной комнатой для группы учащихся.
Со временем община стала выделять для занятий особое помещение. В роли учителей, по свидетельству наших информантов, выступали представители духовенства.
Крестьянские школы этого типа были в основном предназначены для обучения детей чтению, письму и счету и в этом смысле в какой-то степени разрешали жизненно важную для крестьян потребность в практической грамоте, особенно в Сибири, где развитые крестьянские промыслы, как известно, были ориентированы на рынок.
Но не только житейский практицизм крестьянина был фактором, способствующим развитию просвещения в сибирской деревне. Надо принять во внимание и такие качества сибиряка-старожила, как любознательность, ум, стремление овладеть предметами и явлениями цивилизации.
«Я вот радела учиться. Научилась. Читаю, как грамотейка»; «Как грамоте охота было учиться, да не учили»; «У меня братовья учились, а меня не отпустили. Я плачу: «Мама, отпусти!».
Уместно вспомнить в этой связи слова выдающегося отечественного лингвиста И.А. Бодуэна де Куртенэ: «Ни у гориллы, ни у шимпанзе мы не находим… даже следа интеллектуального удовлетворения от знания и познания. Жажда знаний и стремление к ее удовлетворению свойственны только человеку, и человеку высокоорганизованному, сознательному».
Однако стремление крестьянских масс к просвещению приходило в противоречие с целым рядом обстоятельств общегосударственного, общинного, семейного характера (материальная необеспеченность, крайняя бедность родителей, выполнение детьми трудовых обязанностей, массовые детские болезни, отсутствие школ или мест в них). Наши материалы свидетельствуют, что эти же факторы были причинными и в Сибири. Так, одной из причин, затрудняющих доступ к образованию, была высокая плата за обучение в школе «на дому». «Раньше че, думашь, грамоте не учили? Капитал-то малой был. Дак если учить отдавать, надо корову продать. Учителю – три рубля на месяц. Корова стоила 10 рублей». Поэтому учить детей в таких школах могли только состоятельные крестьяне.
Но даже в состоятельных семьях образование было привилегией сыновей. Прагматичный крестьянин не видел резона в том, чтобы учить дочерей: «Че их учить – ребятам письма писать!».
За этим несерьезным, с нашей точки зрения, аргументом скрывалась не только сила традиции – дорожить сыновьями, от которых зависело материальное благосостояние крестьянской семьи, и не только средневековое отношение к женщине, но и потребность крестьянской семьи в детском труде, особенно – в труде девочек, которые с раннего детства начинали готовить себе приданое, помогать семье в нескончаемых домашних хлопотах. «Я не училась, потому что пряжу надо было прясь».
Не имея возможности получить даже самое элементарное школьное образование, крестьянские дети, и прежде всего – девочки, находили иной путь к просвещению – самообразование. Результатом такого обучения было овладение элементами чтения, письма и счета, иногда – только техникой чтения. «Я самоуком научилась читать и писать», – рассказывала нам талантливая крестьянка Марфа Галастифоновна Фомина. Точно так, урывками, используя любую возможность, минуты отдыха, овладевали азами грамоты некоторые другие дети. Бывало, что обучали друг друга дети одной семьи: «Мы возьмем букварь, залезем на полати, друг дружку учим».
Среди наших информаторов были люди одаренные, обладающие незаурядной памятью: «Мне бы с моей памятью учиться да учиться, а войны да положение не дозволяло».
Через самообразование овладевали азами грамоты, уже будучи взрослыми, те крестьяне, особенно мужчины, которым не довелось учиться в детстве. «В Перву германску служил. Три года находился. В боях был. Ушел – вовсе одной буквы не знал. А вот там подучился. Письмо хотелось написать. Военно дело учил и свою науку», – рассказывал Яков Иванович Одинцов.
Таким образом, сам уклад жизни, а также сила общинных и семейных традиций и социальное неравенство были внутриобщинными факторами, ограничивающими возможности крестьян в получении даже самого элементарного образования.
Откуда же у деревенского человека, обремененного ежедневными заботами о хлебе насущном, изнуренного тяжелым физическим трудом, стремление учиться грамоте, жажда знаний, интерес к книжной культуре? Думается, не последнюю роль в этом отношении сыграла православная церковь, которая никогда не была на Руси апологетом невежества. Еще задолго до учреждения церковно-приходских школ, опираясь на авторитет таких святителей IV–V вв. н.э., как Василий Великий и Иоанн Златоуст, она проповедовала необходимость для народа просвещения, осуждала родителей, которые не отдают своих «чад» в учение. Так, известный книжник XVII в. Иван Хворостинин наставлял: «Учение – это и мудрость, просвещающая очи сердечные, опаляющая неистовство самовольных устремлений; зажженная свеча освещает храм входящим – разум образованного человека наставляет каждого на пути к добродетелям…». Доказательством действенности церковного научения являются, например, слова «Плача пермских людей» по епископу Стефанию Пермскому, создателю пермской азбуки, крестившему коми-пермяков и обучившему их грамоте: «…благодаря тебе мы от тьмы избавились, благодаря тебе мы свет познали».
Наши информанты также расценивали образование как начало, просветляющее личность, как путь к ее развитию, как окно в большой мир, а безграмотность – как признак духовно неполноценной личности: «Одно – ученые люди, а другое – темные люди»; «Мы – народ темный»; «Неграмотный человек не урод, а полуурод»; «Ученье – свет, а неученье – тьма»; «Грамотной человек все видит…»; «Мы не ходили в школу – так и живем тумаками…».
Таким образом, свидетельства живых субъектов исторического процесса, носителей традиционной русской культуры Сибири конца XIX – начала XX в. позволяет конкретизировать некоторые известные науке факты, касающиеся истории развития народного образования в дореволюционной Сибири. Но, пожалуй, самое главное преимущество нашего источника в том, что он содержит информацию об отношении крестьян к образованию, просвещению как компоненту культуры.
