Уходя на пенсию, человек, вопреки реалиям, довольно быстро забывает или старается забыть о возрасте. Сам того не замечая, он превращается в дитя малое, делая первые робкие и неумелые шаги в жизнь. В новую, короткую жизнь по имени СТАРОСТЬ.
Месяц прошел или чуть больше, как унесли на погост Николая Громова. Похоронив отца, дети, не мешкая, повели спорный разговор о переезде матери из Ханты-Мансийска к ним, при этом каждый, конечно, тянул к себе, не тая желания получить надежную няню для собственных детей и внуков. Анна Афанасьевна и сама понимала, что связь с этим городом потеряла всякий смысл, и каждый день, каждый предмет в доме лишний раз напоминали ей о Николае, не проходящей болью отдаваясь в душе.
Выбор был сделан неожиданно быстро. Из Урая позвонила дочь Светлана, известив о том, что вместе с мужем-англичанином намерена съехать на постоянное место жительства в город Ливерпуль, на родину супруга.
Говорила, что уезжать ей очень не хочется, но судьбе не прикажешь. Жалко оставлять квартиру, которую только что благоустроили, и дачу на берегу чудного озера продавать тоже жалко. Хотя кто ее купит? Рынок недвижимости в Урае насыщен под завязку, а задарма отдавать не хочется. Мать, не смотри, что старенькая, ее-то проворности и молодые позавидуют, вот и пускай хозяйничает себе на новом месте. На том и решили.
Бывает, я иногда забегаю к Анне Афанасьевне по-соседски, так, без определенной надобности, просто навестить, проведать. Нечасто у нас, молодых, получается: так просто взять и зайти, чтобы просто проведать. Попрятались люди в своей скорлупе: они никому не нужны, и им, выходит, тоже никто не нужен. Такая вот жизнь непонятная.
Тетя Аня в разговорах со мной, бывает, поругивает нынешнюю власть, но исключительно из чувства классовой стариковской солидарности. Потому что она как-никак человек здравого рассудка и твердой памяти, что не позволяет одни, не вписывающиеся в общее настроение моменты, отбрасывать, а другие, вписывающиеся, напротив, выпячивать, как выпячивает нищая на паперти свои увечья, уродства и болячки.
Тетя Аня в каждый момент помнит, что пенсия у нее, выписанная государством за девять детей, не считается трудовой, а скорее утешительной. Но на скромную жизнь хватает даже без льгот и доплат. Она уже достаточно полно усвоила, что живет почти в самом центре маленького, вылизанного до блеска городка, имея в собственности на одного человека двухкомнатную квартиру, что по нужде не надо лететь во двор и бегать по воду к колодцу – все под рукой. Дом, правда, говорят, не новый. А поди тут узнай, если все этажи из бетонных плит, чего им будет-то? Главное – комнаты большие, кухонька ладная, даже с газом. В случае чего все это можно с учетом скидки обратить в приличные по любым меркам деньги, за которые легко купить новенькую однокомнатную. И еще останется столько, сколько ей, старушке, ни при каких обстоятельствах не потратить, если, конечно, в стране не наступят очередные «форс-мажорные» неполадки. Сложные мысли тети Ани с хозяйским разумением аккуратно выстраиваются в ряд, и лицо ее в эти мгновения делается серьезным, даже с заметным оттенком суровости.
Кроме всего прочего, помнит тетя Аня (бабой Аней не называю – шибко сердится), будто вчера это было, как везли их с мужем в ссылку, какими подавленными они были и словно неродными во время этого крестного пути. Помнит, как в переполненной людьми тобольской церкви впервые в жизни увидела смерть – сначала одну, а потом еще много-много, как на ее глазах красноармейцы убивали отца за недоброе слово о власти. Она успела привыкнуть к смерти, как, бывает, неверная жена привыкает к побоям, и маленькое ее сердце, окаменев, перестало расти, отчего в нем уже с тех пор мало места осталось для излишеств, хотя главную свою функцию этот орган до сих пор выполняет на редкость ответственно.
Неподалеку от города, подле озерка, у нее теперь четыре сотки земли, где она проводит почти все лето. Работу делает своими руками, хотя, конечно, иной раз приходится звать на помощь соседей. А те, тоже пенсионного возраста мужчины, не отказывают, потому что соседка менее всего склонна выклянчивать благотворительность, чем сильно выделяется из основной массы российского старчества. Она расплачивается с наемными работниками исключительно щедро. При этом зачем-то брезгливо поджимает губы, словно столбовая дворянка. Данное качество аналитическими методами не доказуемо, но когда спрашивают: «Афанасьевна, что-то много даешь, может, ты новая русская?» – она неизменно и с неподражаемым высокомерием роняет: «Новые русские, если приглядеться, это такая дешевка. А я из настоящих русских, я, если хотите знать, кулацкое отродье! И тятя с маменькой были кулаками настоящими, не то, что некоторые бедолаги, пропавшие не за понюх. И мы знали, к чему может привести жадность, а потому батраку всегда платили хорошо. Если б все так – черта с два бы у большевиков выгорело…»
Время никогда не идет само по себе, оно обязательно кого-нибудь к чему-нибудь ведет за собой. Вот и у тети Ани когда-то прервется последняя связь с землей, прервется навсегда. В смысле, до того момента, как она сама, во исполнение непреложного закона, сделается землей. И надобно это воспринимать спокойно, как закономерную неизбежность. Но наступает весна, и старушка снова на «даче». Тело, за зиму отвыкшее от работы, скрипит, хрустит и ноет, отказываясь напрягать опасные усилия. Но куда оно денется от команды, которую подает все еще беспокойная голова? Не нынче, так на будущий год она все же исполнит давно созревший замысел, как только наступит окончательное отвращение к этим грядкам и кустам. Ведь и впрямь, нужды в них никакой. Сколько старушке нужно тех овощей, да и какие они, те овощи? Ей нужен сахар, хлеб, чай да маленько колбаски, хотя бы той, что из требухи. А она на грядках не растет, поэтому весь урожай, в конечном счете, достается посторонним людям. Частично Афанасьевна раздает плоды своего труда бесплатно таким же городским старушкам, как она сама, а часть реализует за деньги, примостившись неподалеку от своего дома прямо на тротуаре. Торгует дешево из соображений, понятных только ей. Во-первых, деньги ничего не решают, считает она. А во-вторых, просто любит, чтобы торговля шла не только с прицелом на выручку, но и доставляла удовольствие обеим сторонам, то есть продающим и покупающим. Однако заработанные гроши тетя Аня аккуратно суммирует и получившейся цифрой немало гордится. Это же не пенсия, которую государство дает из жалости, это заработано своим трудом – самый верный способ оправдаться перед своей щепетильной совестью за потребленный общественный кислород и занимаемое естественное пространство.
А когда товар иссякает, становится грустно, что было его так мало – уже привычной стала компания уличных торговок, уже неполной кажется жизнь без этих многочисленных непринужденных общений, во время которых порой доводится слышать такие откровения, какие никогда не услышишь от близкого и даже родного человека.
Зачем я все это рассказываю посреди серьезного размышления о содержании короткого, как вздох, пенсионного отрезка бытия? Чего уж лукавить-то: возрастной рубеж, названный «уходом на заслуженный отдых», в действительности означает уход в небытие. Никакие почести ветеранов труда, медали и цветочки не сгладят ощущение неминуемого завершения пути. Это не трагедия, это даже не повод для сочувствия. Это извечный закон мироздания, изменить который не суждено никому. Одно только может оправдать наше бессилие – это желание обезболить усталое движение стариков к финишу.
– Однажды, – исповедуется мне Анна Афанасьевна, – я чуть ли не целый день проплакала навзрыд. За обедом приучила себя слушать новости по радио. Диктор говорит: английский фермер не захотел усыплять свою любимую лошадь после того, как у нее отняли сломанную ногу. Хозяин попытался смастерить ей протез, но у него ничего не получилось. Тогда он заказал этот протез на заводе. Заказ выполнили, и теперь лошадь не просто передвигается, но и бегает. Играет. А мне уже три с половиной года не могут сделать удобные зубные протезы. Кстати, там же сообщили, что один пожилой француз путешествует по земному шару. Не богатей, обычный пенсионер. Он долго ездил по миру, искал сестру, потерявшуюся во время войны, и нашел-таки ее у нас, в Красноярском крае. Ему вся Франция помогала. А мы, получается, на своей Родине живем, как чужие. Доела свой обед и «побежала» в огород поливать. Потом грядки полоть надо. Сегодня огород – одна отрада. Без него от безделья и одиночества полезешь на стенку. Да и растения жалко. Ты их посадил, значит, должен ухаживать. «Мы в ответе за тех, кого приручили». Знаете, кто это сказал? Сент-Экзюпери. Его в живых нет почти столько, сколько мне сейчас лет, а его мысли меня не устают согревать. Есть у меня еще одна отрада – я страшно люблю читать. Чувствую себя счастливой, если попадется в руки хорошая книга. Она мне заменяет потерянный мир.
Я покраснел, поймав себя на нескромном желании обратить внимание тети Ани на свою персону, ведь тоже вроде из пишущей братии. Она с благодарностью посмотрела, только чуть выше моей головы, на томик стихов Есенина, покоящийся на полке рядом с иконой...
