Господь отмерил ей долгий путь. 27 ноября старейшей жительнице Заводоуковска Екатерине Алексеевне Андреевой исполнился 101 год. Вдова участника Великой Отечественной войны, она ждёт и никак не дождётся обещанной благоустроенной квартиры.
– Очки хоть и привезли, а я в них худо вижу. Зрение вострое было и слышала, а теперь вот недослышу и недовижу. Горе-то како пришло! А нога совсем отказала. Подсекается и не идёт вовсе. Настенька меня поддерживает… – то ли жалуясь, то ли извиняясь, встретила Екатерина Алексеевна меня, приглашённого к ней её наипервейшей помощницей и, случается, сиделкой – 25-летней правнучкой Настей. Было это два месяца назад. Они тогда намеривались послать жалобу «в верха» и зазвали помочь сочинить это письмо.
Сидящая за колченогим столом у оконца бабушка посунулась было доставать многочисленные награды, но я попросил документы на дом. Впрочем, «дом» громко сказано: там и смотреть-то не на что. А историю обращений в инстанции, дабы улучшить жилищные условия престарелой женщины, изложила её правнучка. Началась она ровно год назад, когда справить 100-летний юбилей Екатерины Алексеевны вот в эту самую избушку-развалюшку прибыли высокие гости во главе с главой (уж извините за невольный каламбур) администрации городского округа Александром Анохиным. Именно тогда во всеуслышание было ей обещано скорое переселение в квартиру со всеми удобствами. Она же, представьте себе, отказалась: мол, зиму ещё перекантуюсь, есть которые и похуже живут.
– Начальник-то приезжал… – вступила в разговор, поняв о чём речь, Екатерина Алексеевна, – я говорю: ну я прозимую здесь ещё, дрова были. А он говорит: ну ладно, бабушка, весной фатеру дадим. Вот и весна прошла и осень другая проходит…
– Погодите, баба Катя, погодите. А дрова вам помогают приобрести? Скидка какая, а, может, и даром?
– Никто мне не помогает. Вот только нонче советская власть (так она называет районный совет ветеранов. – А.П.) холодильник купила. Более никто не пособлял, а всё надо нанять. Пенсия, спрашиваешь, милок? Всяко. Когда десять, когда одиннадцать. Я ведь всю жизнь проробила в колхозе – до войны и после войны. За трудодни. Хлеб, правда, давали нам. Надеть было што, куды вдаль робить, меня и пихали, потому что в доме свекровка хозяйство вела. А хозяина мово, Кетова Григория Петровича, убили. Это когда война пришла, в перву очередь их туды и турнули. В Бигиле они есть все – на памятнике. А этот, который вторым мужем стал, через четыре дома от нас жил, угадал на Восток. Там только немного повоевали с Японией. Пришёл домой, а баба евоная ушла замуж. А я жила со свекровкой и никуда, только работала и работала – день и ночь. Он пришёл с фронту, а баба-то раз ушла, так вот мы с ним и сошлись. Наверно, годов тридцать ещё прожили. Умер. А звали его Андреев Семён Захарович, я, вишь, в его фамилию перешла. Он говорит: чё мы будем как ухажёр с ухажёркой жить, давай в сельсовет. Ну, нас там и записали. А со свекровкой я поделилась, отдала часть добра. Столько лет я с ней прожила, и дом ей оставила. Ещё овечек пару, остальных – себе, раз мне надо мясо сдавать. Он в тракторной бригаде бригадиром был, хлеба много получал, мы завсегда скотину держали. Стая большая и задворье: есть, где держать.
У нас дом крестовый был – две комнаты и кухня. В город перебрались, сперво по фатерам шаталися. Там продали за восемь тысяч, а здесь дерьмо купил за семь, да сам перекрывал ещё. Стена-то уже разваливается, так вот её отец (кивает на Настю), внук мне приходится, стену мал мала заделал. Тут потом жили и жили и никуда не попали. Теперь-то хозяину, раз фронтовик, дали бы фатеру. А он умер в 74-м году. Мне потом Горбунов Павел Владимирович, он наш, деревенский, а в городе работал, он ко мне приехал и сказал: Катерина, я тебе на Тюменьсельмаше (Заводоуковский машзавод – А.П.) дам общагу женскую. Я говорю: Паша, я ещё могу здесь, огород у меня да поросёнка держу, а со старухами мне не ужиться. Потому что всю жизнь работала на земле и от земли не уйду. Вот и осталась тут в гнилье-то, самого схоронила, а самой уж некуда. А Горбунов Паша умер уже, и баба его умерла, и сын Лёня умер в Тюмени. Хорошие у него сыновья были, ещё один остался Серёжка. Сестра Пашина, Шура, тоже чё-то умерла. Все умерли, а я не поехала. Вот и осталась в своей избёнке век доживать.
Девичья-то фамилия? Да, Печёрина я была, родимый, Бигилинская. Тятя много вырастил нас, дураков, десять штук нас было – пять девок и столь же парней. Они из армии пришли, так молодыми убрались чё-то на тот свет. Попростывали. Да раньше ведь ещё война была: белые с красными воевали, братья-то и попали в полымя. Я была самой малой, от матери осталась на шестом году. Тятя овдовел, да кто за него пойдёт с пятерыми на руках, старшие-то уже женаты были. Я потом везде и путалась. Сноха, которая ушла замуж в Комарово, меня с собой взяла, шесть лет у них прожила. В Омске брат был родной, там служил, там женился, там и жил. Тятя отписал ему, что шибко худая в Бигиле жизнь: засуха. Я в городе прогостила месяца два-три, пожила и домой засобиралась. Вот так и замуж вышла в Яковлевой. Вон у меня бумаги (указывает на стол), это наверно от Путина. Меня проздравляли к каждому празднику. У меня наград-то шибко много. Здесь уже награды получала. Во время войны не очень-то давали, а я бедовая была, много работала да слушалась. Так у меня и Сталина есть медаль. Дайка-ть бумажник (Насте), я ему представлю… Там у меня ещё в коробке этих книжечек полно. А учиться не училась. Неграмотна. Расписаться свою фамилию Андреева могу, да и ладно.
Сколько лет дому, говоришь? Наверно, сто годов. Хотя, поболе, наверно. Развалина. Когда у меня хозяин шибко захворал, сказал: Катерина, мне уже всё равно не подняться, а ты застареешь, и кады сама занеможешь, так только на Светку, вот её мать (кивает на Настю), которая мне племянница, отпишешь избёнку, обещание обязательно на неё сделай. Я как поехала на себя-то бумаги заводить в райсобес, так девушки мне обещание на неё сделали, и я сберегла, они на себя и перевели избушку.
Счас как живу? Оно ладно, Настя мне натаскивает в сенки дров, а из сенок полена по два да по полену перетащу в избу, да так и зимую. Печку-то уже без деда переправили, плохо, но ещё греет. Я тепло люблю, а его час всё выдувает. Вот и ныне придётся как-то зимовать. Смерти вот, вишь, нет. Молодые умирают, а мы, старые, живём. Живу, да ещё молоко беру кажну неделю. Возят нам из Пономарёвой по банке. Молоко беру, мясное беру, пельмени ем, всё съедаю. Вот ещё картошки мне накопали. Из райсобеса-то ко мне ходит девушка Марина, в понедельник и четверг. Завтра она опять придёт. Воды принесет флягу и хлеба. Да, попрошу картошку, шесть ведер, спустить в подполье. Сама не могу залезти, не гнётся нога-то. Каждый день таблетки глотаю и ногу мажу. А не мазать, так вовсе она не ходит, подсекается и всё. Ломана была у молоденькой. Годов шастнадцать, наверно, было. С отцом поехали дрова валить. Спилили берёзу-то, «беги!» он кричит. А я, берёза куды повалилась, туды со слепу и побежала. Прибило меня, но не так шибко. Врачи-то всякие были в Бигиле. Вызвали врача, и он сложил ногу, забинтовал, долго лежала. Ладно, тятенька тогда ходил за мной.
Со своим хозяином вторым мы крепко жили. И до войны у меня очень хороший мужик был. Я его пьяного не видела, только жаль – десять всего лет прожили: летом война. Взяли его, так я ездила даже на Вагай. Он отбил телеграмму, сперва-то их на Восток чё-то послали, оттуда и везли. И мы поехали, много нас, баб-то. Узнали: поезд, мол, только на Вагае остановится. Там с ним и повидалися в последний раз. Он тоже неграмотный был, бедный, всё в колхозе робил с молодых лет. Маленько чё-то, с год или поболе повоевал. Мне письмо присылал начальник ихний. И похоронку. Мать у его тоже старенька была, так, наверно, ей отдала похоронку-то, как за этого вышла. Вот не помню, почему и нет похоронки у меня. Я всё пережила, всю нужду. Мужика два, а детей бог не дал. Дал, да тут же отнял. В колхозе тогда работала, не боялась работы. А послал меня председатель колодец чистить, надо бадьи подымать с глиной. Меня маменька, свекровка моя,… не отпускала: откажись, куды ты такая пойдёшь с пузом-то. А я как ему скажу, что мне нельзя: тогда ведь стыдилися от работы отлынивать. Ну, повытаскивала глину-то тяжело, да и угодила в больничку. Вот и нету деток. Что от первого хозяина, что от второго родить уже не могла. Чужих растили, это потом уже. Одного выращивали, он уехал. Другого вырастили. Где они сейчас? Толька умер уж после Сёмы, хозяина. И Сёму-то не хоронил, потому что сидел: с бабой жил да разодрался. Потом приходил. Так я его не приняла. Говорю: тебя вырастили, дед был бригадиром, выучил на тракториста, вот и живи, а я сечас одна и мне спокой нужен. Они, вишь, нынче пить стали. Тут койка была, так одеколон под койку запихнёт, вроде лягет – ничего. А потом ночью из горлышка, видно, выпьет и трусит, чё попало (невесело смеётся). Опять приходил. А у него уж парнишка женатым был от первой бабы. Я говорю: ты теперь дедушко, давай иди к своим, и снова не приняла.
Одна-то я прожила в спокое. Столько лет одна. В 74-м году у меня Сёма умер, схоронила его, жила, никто меня не учитывал, не материл, не ругал. Чё сварю – поем. Вот так и прожила. Состарилась. Кто его знает, какая смерть-то придёт! И когда она придёт.
Слушая её простой без хитростей разговор, всё пытался понять, получить ответ на вопрос, заданный в своё время одним из совестливейших писателей русских Василием Макарычем Шукшиным: был ли в их жизни какой-то большой смысл? В том именно, как они её прожили. Или – не было никакого смысла, а была одна работа, работа… Или смысл в том, что это была работа на государство. За «палочки» в ведомостях и грамоты в сундуках, считай, за бесплатно. Государство наливалось мощью, разбогатело, и что ему до стариков, не скопивших имущества к смертному часу. Нынешнее поколение свою жизнь понимает совсем иначе, а, говоря прямо, гребёт под себя. Но мне ли осуждать нынешних, когда вот она, перед глазами, беспомощность праведного прошлого, ничего не поимевшего от трудов своих.
Здесь можно бы поставить точку. Но совсем иным виделось мне завершение этой истории. Ожидалось, что свой 101-й день рождения Екатерина Алексеевна встретит в благоустроенной квартире. И не потому что была обещана, она ей положена как вдове участника войны. Но с ноября прошлого года всё складывалось как-то незадачливо. Немного запоздали с оформлением документов. В итоге Е. Андреева оказалась в городском округе 21-й в очереди на получение сертификата, а область выделила их на округ 20. Правда, блеснула надежда. На исполнение указа Президента от 7 мая 2008 года «Об обеспечении жильем ветеранов Великой Отечественной войны 1941-1945 годов» области дополнительно выделено 65 миллионов рублей. Это значит, что Екатерина Алексеевна может получить заветный сертификат к Новому году. И дай бы Бог, чтобы новый срок ожидания стал последним, ибо при её возрасте совсем не тот это случай, когда обещанного три года ждут.
