Анастасия Осянина – ветеран труда, долгожительница. Она свидетельница того, как будущий промышленный гигант – ЗИМ – в военное время превратился в ад на земле. Маленькая хрупкая женщина, волею судьбы несшая на плечах бремя тылового рабочего. К сожалению, Анастасии Андреевны не стало в феврале 2012 года, но ее рассказы навсегда останутся в наших сердцах.
ЗИМ, снаряды и образование
В доме Анастасии Андреевны по-советски уютно; половицы покрыты свежей краской, на столах белеют накрахмаленные скатерти. Она встречает меня с радушной улыбкой, проводит на кухню.
– Вы хотите услышать о военных годах ЗИМа? – спрашивает Анастасия Андреевна. – Сегодня часто говорят про Великую Отечественную – это хорошо. Про тыловиков упоминают вскользь. Это плохо. Людям интересны ратные подвиги, трудовые стороной обходят. А зря. Я расскажу вам, как нас бомбили. Это было страшно.
В сороковых Горьковский автомобильный завод, с чьих конвейеров нынче сходят известные «Волги» и «ГАЗели», именовался заводом имени Молотова. Еще на первых порах, когда вместо жилых районов и заводских корпусов стоял заболоченный пустырь, ЗИМ давал людям рабочие места. А рабочее место в то время – «путевка в город», в якобы беззаботную, в отличие от деревенской, жизнь.
Анастасия Андреевна такой путевкой воспользовалась. Еще до войны.
– Сложно было в деревне? – спрашиваю.
Осянина улыбается. Смотрит, будто сквозь меня. Понимаю – это взгляд через туман времени. В мир, где люди, как теперь говорят, строили коммунизм, светлое будущее для себя, детей и внуков.
– В городе, конечно, было легче, – отвечает Анастасия Андреевна. Улыбка сползает с морщинистого лица. – Там квартиры, образование. У нас в семье всегда к образованию стремились. Трудно было получить его в деревне в то время. У меня и моей матери – только воскресная школа. По тем меркам мы уже считались грамотными: писать, считать умеешь – и хорошо. А в городе – наука. Хотя тогда многие не об этом думали. О жилье больше.
– А вы о науке?
– О ней. Но не случилось. Работа ест время. Потом война… Она ест все.
От села Деяново, что в Пильненском районе, до Горького – сто тридцать три километра. До города добирались, как придется: иногда на попутных машинах, но чаще, в теплое время года, по реке.
– Я помню, как началась война, – рассказывает Анастасия Андреевна. – Не помню только, что в голове было. Наверное, завод. Кругом – болотина, в цехах еще не было крыш, трудились на открытом воздухе. Жили в Соцгороде, его еще в тридцатых построили. Я работала сначала на танках, а потом уже на снаряды перешла. Для катюш. Руки зябли, ноги коченели, а мы работали. Потом, когда начались бомбежки, стало еще тяжелее.
Тени на кирпичной стене
Нижний Новгород – ныне город-миллионник – в период с 1932 по 1990 гг. носил имя великого русского писателя Максима Горького. Попасть сюда было непросто, он имел статус города закрытого. Не удивительно: здесь выпускали продукцию военно-стратегического значения; в годы Великой Отечественной отсюда на фронт поступало топливо, танки, автомобили, самолеты.
Нацистское руководство прекрасно понимало значимость города для Советов. Поэтому артналеты совершались регулярно. С немецкой педантичностью бомбардировщики «раскатывали» в пыль целые кварталы. Горьковчане поднимали заводы из руин, и работа продолжалась.
– Мне повезло. Первый раз, когда фашисты решились бомбить, я была на родине, в Турбанке. Отпуск взяла. Ночью мы услышали гул двигателей, высыпали во двор всей семьей. А потом увидели громадное зарево. Если сейчас выехать за город и посмотреть в сторону Горького, сможете наблюдать марево от фонарей. Представьте себе такое же, только раза в два гуще. Оно плясало, как от громадного костра.
Вздохнув, Анастасия Андреевна продолжает:
– Я вернулась на завод. Первое, что увидела, – разруху. В воздухе коромыслом висела пыль. Глаза ело гарью. Вместе с другими уцелевшими рабочими меня отрядили разгребать завалы. У-у-у… натерпелась я тогда. Руки в кровь – это ерунда. Но запах! Стояла жара, и тленом пахло так, что кушать нормально не могла еще долго. Представьте, садишься за стол, а в носу эта вонь стоит. До сих пор её иногда слышу. Такое из памяти не сотрешь.
– Налеты совершались часто?
– Порядочно бомбили, – кивает Анастасия Андреевна. – Днем и ночью. Нас, сормовчан, ленинцев. Но мы держались…
От налетов заводчане спасались, что называется, по ситуации. Иными словами – кто где успел спрятаться. Над городом поднимался тревожный вой сирен, люди бежали в подвалы. Потолки часто не выдерживали, рушились на головы, заваливало выходы. Самое тяжелое время приходилось на ночь – в темноте, суматохе легко заблудиться, погибнуть под обломками, или от раскаленной шрапнели.
Поэтому теплу квартир предпочитали холод леса.
– Мы уходили в сторону старого кладбища. Спали прямо на земле, костров не разводили, – вздыхает ветеран. – Это выматывало похлеще бомб. Когда вокруг тебя смерть, к ней быстро привыкаешь. И цену своей жизни назначаешь невысокую. Многие оставались в городе. Завалит, убьет, об этом голова уже не думает. Главное – выспаться. Разве на ледяной земле выспишься?
Анастасия Андреевна делает паузу. Задумчиво смотрит в окно. Там, за стеклами в деревянных рамах, – нижегородская осень. Автозавод тонет в золоте листьев. Сложно представить, что семь десятков лет назад эта прекрасная земля стонала под разрывами гитлеровских бомб.
Воронки, рытвины зарастают – остаются едва различимые шрамы. Я смотрю в голубые, будто дымом подернутые глаза Анастасии Андреевны, и становится понятно: в человеческой душе ямы от снарядов не засыпать.
– Мы притерпелись к бомбежкам. Для нас они стали как для вашего поколения град. Неожиданно, неприятно, имеются последствия, урон какой-то. Но и только. Пережить можно. Война – как дерево. Пускает корни – не выдерешь – и быстро становится частью пейзажа. Мы с подругой Ниной Мишиной научились немцев не бояться. Как-то раз, в середине дня, заныла сирена. Рабочие от станков двинулись к убежищам. А нам, мы же молодые, горячие, скучно в подвале сидеть. Вот и не пошли вместе со всеми. Глупые… Отправились в библиотеку, представляете? Книжки читать.
Приходим, садимся за стол. Только я в руки второй том «Тихого Дона» взяла, как снаружи началась катавасия. Первым же взрывом выбило стекла. Пол под ногами охнул, и все кругом перемешалось, замельтешило. Нас отбросило в сторону, к стене. Потеряла сознание. Как только пришла в себя, вижу – кругом кровь. Лужи крови, представляете? Меня и Нину осколками стекла изранило. Смотрю на коленки свои, руки, а из них стекляшки торчат. Как иголки у ежиков.
Нам повезло. Доставили в госпиталь, заштопали, дали отлежаться. А потом – снова на работу.
Но это еще ничего… Как-то бомба угодила в наш цех. Меня, слава Богу, не было. Там снаряды напалмовые, ну, вы представляете. Рвануло так, что пламя к небу поднялось. Когда справились с пожаром, увидели одни головешки. Ни людей, ни станков. Я потом слышала, что уцелела только кирпичная стена. Она потрескалась от жара, вся черная, в копоти. И на этой черноте – человеческие тени. Все, что осталось.
Анастасия Андреевна поджимает губы, смотрит в опустевшую чашку. Дрожащие руки сжимают тонкий фарфор.
– Вот так, – говорит она. – Да, вот так все и было…
Налог на конфеты
В декабре 2010 года Анастасии Андреевне исполнилось сто лет. Дата круглая, и администрация автозавода решила поздравить юбиляра. Конфетами и денежной премией. Ветерану, помимо всего, выдали наградной листок, где перечислили её заслуги.
Но праздник омрачила нежданная оказия: из пенсии Анастасии Андреевны государство взяло налог. И с премии, и с конфет.
– Ерунда это все, – смеется ветеран. – Ну, право же! День рождения отметили хорошо, гости-то бывают нечасто. За пять тысяч им спасибо. А что налог взяли… Так разве дело сокрушаться о подобном, после того как над тобой немцы летали? И не такое переживали. К жизни надо с юмором относиться, тогда и она станет улыбаться чаще.
На лице Анастасии появляется улыбка. Она заправляет непослушную седую прядку под ситец платка.
Честно говоря, готовясь к встрече с ветераном, я ожидал некоторых трудностей в общении. Все-таки возраст у Анастасии Осяниной почтенный. Но за порогом автозаводской «однушки» меня ждал приятный сюрприз.
– Шахматы, – шепотом делится секретом ветеран. – Все дело в шахматах. Это – разминка для мозгов. Я их для себя после войны открыла. Правда, серьезно ими не занималась, не до того было.
– Жалеете?
– Немного. Соперничество, оно как плетка. Подстегивает!
