Ну вот, теперь я могу спать спокойно. Потому как знаю, что к 2030 г. буду съедать свинины на 27,8% больше по сравнению с 2011 г. Сомнения здесь излишни: эти, а также другие очень впечатляющие цифры есть в прогнозе долгосрочного развития России, который на днях утвердило родное правительство.
Меня просто восхищает точность. Надо же, на 17 лет вперед уловили десятые доли процента! Но, если честно, червячок сомнения точит. Ведь прогноз делали те же самые люди, что предсказывают текущие показатели. В этом году они обещали, что ВВП вырастет на 3,7%, однако первый квартал преподнес такую пилюлю, что неделю назад Минэкономразвития вместо роста нарисовал падение ВВП до 2,4%. А замглавы ведомства господин Клепач, экстраполируя «успехи» первых месяцев на год, и вовсе оценил рост ВВП в 1,7%.
Это уже ни в какие ворота не лезет. Такой мрак смотрится отвратительно на фоне более дорогой нефти, чем ожидали, когда предсказывали рост ВВП. Тем более что падение потянуло за собой и другие сферы. Например, февральский показатель роста промышленности, пересчитанный на год, составил около двух процентов. Грозит снижение притока инвестиций, оборота розничной торговли и, что печальнее, – доходов населения.
На последнее обстоятельство эксперты обращают особое внимание, поскольку вперед опять выплывает политика. Неравенство в распределении благ замороженная экономика оборачивает для большинства населения стагнацией. Так, совокупный прирост зарплаты в России в 2006-2012 гг. распределялся следующим образом. Примерно 47% приходилось на пятую часть самых обеспеченных, еще 21% – на 20% просто обеспеченных, а для 60% победнее оставался всего 31% общей прибавки. Это означает, что рост ВВП около 3% последние не заметят.
Не бедствует лишь одна категория трудящихся: топ-менеджеры. Особенно – госкорпораций. Их зарплаты в прошлом году выросли на 20-30%. Так, в нефтянке, в зависимости от должности и размера компании, от $790 тыс. до $8 млн, в тяжелой индустрии – от $300 тыс. до $8 млн, в комбанках (топ-30) – от $270 тыс. до $10 млн.
Нельзя сказать, будто лучшие умы не думают, как вывести страну из тупика. В конце марта, например, состоялся первый Московский экономический форум, задуманный как площадка для такого рода мозговых штурмов. Например, академик Руслан Гринберг, директор Института экономики РАН, сказал, что «общепринятые подходы в управлении экономикой – как политические, так и практические – себя не оправдывают. Праволиберальная идеология, на которой основывалась экономическая политика многих стран, в том числе и России, привела к депрессии, которая обещает быть затяжной. Выход ученый видит в «капитализме с человеческим лицом», то есть в социальном рыночном хозяйстве. Государство должно вернуться в экономику, но не в виде бюрократического пресса, что наблюдается сейчас, а исполнять социальные функции. Правда, когда журналисты поинтересовались, как это сделать на практике, выяснилось, что в завершенном виде программы не существует. Ученые-экономисты РАН готовят свои предложения президенту, но говорить о деталях рано.
А нынешние вливания бюджетных денег в инновации несут одни неприятности. Счетная палата РФ нашла, как выразился аудитор, «мягко говоря, значительный объем нарушений» в деятельности госкорпорации «Роснано». Одновременно Следственный комитет высказывает все новые претензии к проекту «Сколково». Чиновникам и примыкающим к ним бизнесменам, высиживающим инновационные «яйца», впору посочувствовать. Трудно, а может, и невозможно в атмосфере поголовного воровства создавать оазисы, принципиально отличающиеся от общего фона.
Насколько страна готова к наступлению по всему фронту, показывает реализация одного из предвыборных указов кандидата в президенты Путина о создании в стране 25 млн высокопроизводительных рабочих мест (ВПРМ). Насколько мне известно, пока соответствующую программу разработали только для Свердловской области аналитический центр «Эксперт-Урал» и Высшая школа экономики и менеджмента (Уральский федеральный университет).
Прежде всего, экономисты обнаружили полное отсутствие методологии. Нет ни четкого определения этого самого ВПРМ, ни критериев, по которым его распознавать. Отсюда пляшут остальные неизвестные. Исходя из российской практики, от 6 до 8 млн руб. колеблется создание одного ВПРМ. Надо учесть, что двигаться придется по двум направлениям: модернизация ВПРМ на действующих предприятиях, а это одни затраты, и строительство заводов на основе современного технологического уклада, а это совсем другие инвестиции. Во втором случае проблема еще и в том, что за 20 лет в стране просто разучились такие заводы строить.
Следующий шаг вызывает новую оторопь: создание одного ВПРМ в базовых промышленных секторах автоматически тянет за собой появление, по одним данным, 1,95, а по другим – 5 рабочих мест в смежных непромышленных секторах. А это дополнительные инвестиции, рассчитывать которые опять же предстоит по весьма туманным критериям.
Наконец, в стороне остаются кадры. В реальной экономике создают и ликвидируют рабочие места параллельно. Значит, с одной стороны, нужно готовить работников соответствующей квалификации для этих самых ВПРМ, а с другой – предусмотреть, как переучивать и куда устраивать людей с ликвидированных рабочих мест. В свердловской программе это пока что белое пятно. Демографическая ситуация в области такова, что за 9 лет экономически активное население сократится на 8-9%. Даже при оптимистическом сценарии внутрироссийской миграции.
Но при всех неизвестных авторы свердловской программы все-таки прикинули: частные инвестиции при равномерном годовом финансировании должны вырасти вдвое, а из федерального бюджета и внебюджетных фондов – почти вчетверо. Последнее вряд ли возможно, поскольку наполнение российской казны мизерное. Поэтому и выполнение предвыборных обещаний президента на 85% перекладывается на регионы.
Между тем программа свердловчан показывает, что без помощи государства ее не потянуть. В рамках программы, например, есть проект «Новые рынки». Его цель – содействовать сбыту продукции, произведенной на ВПРМ. Для этого предстоит мониторить потенциальные рынки других регионов и в соответствии с их спросом настраивать свою систему технологического прогнозирования, задающую долгосрочные тенденции развития промышленности.
На осечку натыкаешься уже на первом – мониторинговом – этапе. Дело в том, что только горизонтальные связи дадут полную информацию о тенденциях развития регионов – потенциальных потребителей продукции, которую будут создавать на ВПРМ. А в суперцентрализованном государстве, каким остается Россия, все замыкается на вертикаль. Стало быть, и нет гарантий, что условная Свердловская область на ВПРМ создаст именно ту продукцию, которая будет востребована потенциальными покупателями, и что она гарантированно будет продана внутри страны. Коли так – нельзя рассчитывать и на прибыль, а значит, и на окупаемость всех инвестиций в создание ВПРМ. Выходит, прежде чем за это приниматься, следует отказаться от бюрократической вертикали в пользу настоящего федеративного устройства, что и записано в Конституции страны. Но это пока не предполагается. Во всяком случае – на деле.
Видимо, власти поняли, что 25 млн ВПРМ в таких условиях не создать. Не потому ли еще в сентябре Агентство стратегических инициатив, которое не покладая рук рисует «дорожные карты» улучшения всякого климата, заявляло, что к 2012 г. действовали 12 млн ВПРМ, а в прогнозе социально-экономического развития до 2030 г. уже написано, что к 2011 г. было создано и модернизировано 17,9 млн ВПРМ. Еще немного поднапрячься – и грандиозная цель достигнута!
На самом деле, пишут серьезные экономисты, Россия нуждается не в 25, а в 40 млн ВПРМ в ближайшие 8–10 лет. Причины недостаточной активности ищите в плохом бизнес-климате и слабых институтах, которые подрывают спрос на труд: неэффективная судебная система, плохая защита прав собственности…
И проблема не столько в гарантиях скорости роста экономики, сколько в устойчивости развития (не путать с пресловутой стабильностью). Гарвардский институт государственного управления имени Д. Кеннеди исследовал, в частности, почему некоторые страны поддерживают рост многие десятилетия, а другие все чаще скатываются к стагнации или краху. Оказывается, «коррупция, как и другие формы подмены институтов индивидуальными сделками, выгодна в краткосрочной перспективе, но инфицированная коррупцией экономика в кризисных ситуациях падает сильнее, а восстанавливается дольше».
Однако чиновники всех мастей, исповедующие стратегию «трех Д» – то есть дети, деньги и дело – у них вне России, никогда не будут совершенствовать институты государства всерьез и надолго. Ведь будущее свое и потомков они не связывают с «этой страной».
