Продолжение. Начало в №№ 20, 22 и 24.
Крест. Сентябрь 1996 года
Напротив бывшего райкома партии в годы Великой Отечественной войны школьниками и детьми блокадного Ленинграда, вывезенными в Бердюжье, был разбит сад на пустыре, образовавшемся после разрушения каменного храма Рождества Пресвятой Богородицы. Его называют районным садом. Тима сказал, что новую церковь надо строить на прежнем месте. Вдоль и поперек прокопал я канавы с целью найти фундамент, но только мелкий щебень по всей площадке. Посторонний старик, долго наблюдавший за моими хлопотами и слышавший громкие наши с Тимой разговоры, вмешался:
– Ничего не найдете, всё основание ломами разбили и вывезли на гать, да пустое, в первую же весну весь щебень затянуло в трясину.
Надежным ориентиром оказалась братская могила жертв кулацко-эсеровского мятежа 1921 года, так до последнего времени называли крестьянское восстание против советской власти. Давно замечено, что могилы эти чаще всего устраивались прямо перед алтарной частью уже обезглавленных церквей, как предпоследняя издевка над верующими и утверждение своего постоянства. Действительно, щебеночные россыпи иссякали перед самой могилой.
Но нашим планам не суждено было сбыться. Епископ Димитрий, бегло просмотрев бумаги, остановился на фотографии.
– Чей это храм?
Я объяснил. По бороде епископа скатилась слеза:
– Господи! Как рука поднялась на такую красоту?!
Когда же узнал, что мы вознамерились поставить новую церковь на месте порушенной, резко возразил:
– Место это не тревожьте, даст Бог, поднимется Россия, окрепнет духом народ и вернется к этому храму на прежнем месте.
Площадку мы подготовили быстро, по правилам следовало освятить камень с каноническим текстом, что церковь заложена в таком-то году от сотворения мира, благословлена таким-то архипастырем. Камень я нашел в отвалах заводика дорожных строителей, но выбить на нем что-либо было совершенно невозможно. Саша Кислов только руками развел: нет такого инструмента, но по моей просьбе выбил год: 1996.
Для освящения места строительства будущей церкви нужен крест, он именуется водружальным. В местной столярке мужики хохотнули:
– Да мы тебе его за полчаса сколотим!
Пришлось уточнить, что крест должен быть массивным, около трех метров, из полубруса, изготовлен без единого гвоздя – так велел Тима. Мужики замешкались, пришлось добавить, что расчет по работе, и только деньгами, это их особенно огорчило.
Мне подсказали, что у нас нет права без решения специальной комиссии начинать строительство, и не имеет значения, что место это изначально церковное. Члены комиссии, понимая серьезность момента, были очень важны и не согласны, то есть в самом начале стало понятно, что хотелось бы убрать церковь из центра села: тут школа, районная администрация, милиция через дорогу. Хорошо, что я привез Тиму, без него убеждения не получилось бы, да и весь этот совет мог закончиться скандалом, потому что я не умею доказывать очевидное. Тима умел, потому спокойно и убедительно говорил с чиновниками, и с ним соглашались. За документом мне советовали прийти завтра, но знание поговорки о горячем железе толкнуло на немедленный визит, бумагу выправили, и остаток дня я собирал подписи и печати.
Тима хорошо знал отца Сергия, настоятеля Ишимской Никольской церкви, который был благословлен владыкой на освящение места строительства нашей церкви, он назначил молебен на полдень. Большой фанерный щит в центре села извещал об уникальном событии, и народа собралось много. Когда мы с отцом Сергием, матушкой Надеждой и дьяконом Павлом выезжали из Ишима, накрапывал дождь, меня он испугал, но на полдороге тучи разбежались, и солнце улыбнулось. Отец Сергий заметил, что это хорошее предзнаменование.
Машина остановилась перед входом в сад, женщины встретили священника хлебом-солью, я побежал за крестом, который схоронен был до поры в укромном месте. Когда подошел к кустарникам, отделявшим меня от собрания, остановился: нельзя мне рисоваться на людях, я дал себе слово заниматься строительством и быть в тени. Подбежал Тима, взволнован:
– Службу надо начинать, где же ты с крестом?
– Не могу я перед народом, Тимофей Павлович, вы же знаете!
– В таких случаях – давай мне.
Он не взвалил на плечо, он гордо, как хоругвь, понес огромный крест в руках, вышел на люди, тут подбежали молодые, перехватили. Я никогда не забуду этого шествия: 83-летний старец с непокрытой головой и пущенной по ветру бородищей несет впереди себя трехметровый крест. Много позже я сказал об этом Тиме, он улыбнулся:
– Это такая радость, сынок…
Все было в диво для наших людей: богатое одеяние священника, хоть двухголосое, но церковное пение, каждение ладаном и неожиданное обращение «Братья и сестры!». Еще в дороге я попросил отца Сергия не упоминать мою фамилию, на что он улыбнулся и сказал, что назовет только имя, и этого достаточно, ибо все мы у Бога по именам. Он благословил на созидание храма «раба Божия Николая со товарищи». Поставили в готовую лунку и окропили святой водой крест, священник благословил собравшихся и пожелал скорейшего исполнения их замысла. Люди понесли ко кресту букеты, и скоро он по самую нижнюю перекладину был завален цветами, их положили и на камень. Я все время был рядом с Тимой, хотя он постоянно отлучался, чтобы помочь священнику.
В обратную дорогу вместе с гостями поехал и Тима, он все время говорил с отцом Сергием, мне не все было понятно, да и вслушиваться нельзя – дорога требует внимания. Зато, когда остались вдвоем, Тима долго молчал, что вообще на него не похоже.
– Ты могилы у Никольского храма видел? Конечно, мы же вместе поклонялись. Помнишь, лежат у алтаря созидатель храма сего, купец Черняховский, и священник отец Феодор, я его знал, так вот, священник прослужил в церкви двадцать пять годов и тем получил право быть похороненным. Ты пойми, какая тебе доля отпущена, и соответствуй. Ты, поди, и на исповеди ни разичку не был? Надо исповедоваться, прежде чем приступать, это святость, не баню строить собрался.
На подъезде к райцентру можно было свернуть на Уктуз, но Тима попросил доехать, посмотреть, как там крест. Он по дороге несколько раз сомневался, не осквернят ли святыню, и даже предложил до весны крест убрать.
– Народ смутный, время тяжелое, столь годов без Бога живут, детки совсем отбились, надругаться могут.
– Тимофей Павлович, напрасно вы так, крест все-таки. А я каждое утро проверять буду, если что – немедленно уберу.
На том и сошлись.
У креста никого не было, много цветов даже на площадке, еще – огарки свечей. Тима снял шляпу, которую почему-то называл голубятник, встал на колени и шепотом произнес молитву, я нелепо стоял рядом.
– За тебя молюсь, – отряхивая брюки, сказал он. – В таких случаях слово скоро доходит до Господа. А таперича вези меня домой.
И мы поехали.
Продолжение следует.
