Мы проговорили до шести часов вечера, хозяин пригласил в дом, где бабушка Таня угостила нас чаем с малиновым вареньем, а потом смотрели фотографии и документы. Снимков самого героя было немного, все больше внуки да правнуки, но фото красноармейца в буденновке я попросил для газеты.
– Не захарлишь? Отдашь в редакцию, а там кинут в мусор. А?
– Да нет, Тимофей Павлович, верну сразу.
На том и сошлись.
Весь следующий день до полуночи я писал очерк, отключил телефон и не выходил на улицу, рано утром уехал в Тюмень, в редакцию, снимок сканировали при мне, очерк понравился, тут же загнали в полосу. Вернулся поздно, спал до обеда, когда вышел во двор, соседка, она в больнице работает, окликнула через забор:
– Ты знаешь, что дедушка твой в реанимации?
Его парализовало через четыре часа после моего отъезда.
В палату не пустили, но в открытую дверь видел прикрытое простыней его маленькое тельце и торчащую всклоченную бороду. Врач спокойно сказал, что шансов нет, все-таки годы...
Потом больного перевели в палату, дочь Рая всякий раз встречала меня в дверях и выводила в коридор: спит. Пасха в том году совпала с Первомаем, после службы в церкви пришел в больницу, и Рая открыла дверь: заходите. Тима сидел на кровати, обложенный подушками, я встал перед ним на колени и взял обе руки. Рая спросила:
– Папа, ты узнал, кто пришел?
– Николай.
А голос чужой.
– Узнал! – обрадовалась Рая. – Вот сыновья только что были – не сразу вспомнил.
Я молча глядел в его глаза и не убирал слез. Это был мой Тима, но отстраненный, не чужой, но и не тот, с которым я двенадцать лет был ближе, чем с кем бы то ни было из людей. Неожиданно Тима высвободил правую руку и, делая какие-то жесты, заговорил несвязное. Я закрыл лицо ладонями и вышел.
Я вернулся из дальней поездки и утром в день похорон был в церкви, где стоял гроб. Тима лежал аккуратный и спокойный, будто спал, рядом сидела на табуретке бабушка Таня. На подушечке рядом с орденом Отечественной войны – орден Почета, недавно полученный из рук губернатора Собянина. Больше никого в церкви не было. Странно, но впервые я не испытал знакомого с детства страха.
– Коленька, у него голова набок свалилась, поправь.
Я поправил, пригладил волосы и бороду.
Под колокольный звон его церкви Тиму унесли на кладбище.
Освящение
Сентябрь 1998 года
Все, кто собрался на освящение вновь построенной церкви в Бердюжье, после службы разошлись не сразу, люди толпились у алтаря, заглядывая в приоткрытые двери, где разоблачались назначенный священник и монах из епархии, присланный на предварительное освящение, старухи разглядывали иконы, некоторые из них были храмовыми и, возможно, именно из нашей церкви, разрушенной до основания в тридцатые годы. Тима был очень возбужден, пробегал своим семенящим шагом по свежепокрашенному полу, выходил на паперть, глядел на церковь со стороны. Потом подходил ко мне, говорил тихонько:
– Дай, я тебя поцелую, – щекотал своей бородой мое лицо, радовался и приговаривал: – Свершилось! А я тебе что говорил!?
Со мной творилось неладное, места себе не мог найти, первая служба проходила, как во сне, сердце колотилось, я стоял в сторонке, у открытых южных дверей. Когда священник произнес фразу: «За созидателя храма сего Господу помолимся!», толпа расступилась, я оказался в центре, священник продолжал возгласы, а люди смотрели на меня, некоторые кланялись. В глазах моих потемнело, и слезы хлынули, не в силах удержать рыданья, я метнулся вон из храма и очнулся только в густых зарослях сирени. Что это было? Было счастье, какого никогда до того не испытывал, радость и была еще гордость, что удалось. Хорошо помню накаты этого чувства, хотя был предупрежден Тимой от подобных искусов, ибо это бесы совращают податливую душу. «Запомни, сынок, церкви строит Господь, но руками людей, кого он избрал». Он никогда не ответил мне на вопрос, почему именно мне выпало это испытание, просто отмалчивался, а я не смел проявлять настойчивость.
Продолжение следует.
