Мело уже несколько дней подряд. Ветер не утихал. Казалось, в небе кто-то невидимый остервенело рвет огромную перину. Выхватывает из образовавшихся прорех содержимое и швыряет в стороны. Густой белой массой снег валит, засыпает деревья, дома, заплоты, мосты и буераки. Дороги не видно давно. Суровая нынче выдалась зима.
– Жмет, крепко жмет, – запирая за собой дверь одной рукой, а другой прижимая к груди березовые дрова, бормочет Александра. – Крещенские морозы еще покажут себя. Не зря кот лапами мордочку захватил. К стуже, Васенька, к стуже это.
Котяра будто услышал хозяйку, приоткрыл один глаз, словно в знак согласия, потянулся и, вновь обхватив широкими лапами нос, задремал. Александра железной клюкой отворила раскаленную заслонку печки, бросила на груду пылающих углей полено, оно вспыхнуло. Каким-то таинственным желтым всполохом озарилась изба. Потянуло жаром. Стало хорошо и уютно.
Вдруг постучали.
– Открыто, – щелкнув выключателем, отозвалась хозяйка. Дверь отворилась. Густое облако пара лениво и виновато вползло в дом и тут же ускользнуло куда-то под печку. У порога стояли девчушки.
– Здрасьте.
– Здорово, коль без шуток, красавицы. Чего мнетесь? Коли пришли в такую стужу, значит, нужда приказала.
– Баба Шура, нам сказали, вы гадать умеете, а крещенские вечера – лучшее время для этого, – пролепетали гостьи.
Замотав руки в передник, Александра с лукавой улыбкой осматривала девчат.
– Им сказали. Уж так повелось исстари на Руси-матушке в сельских житницах: кто старше, тот ученее, к тому идут и с просьбой пособить в беде, – пробормотала она. – Да вы, ластоньки, разболокайтесь, тепло в избе-то. Печь давно топится, слышите, гудит? Чаевничать станем. Гадать, правда, не гадаю. Не умею, да и грех это. Но скажу вам: за всю свою жизнь – а прожила я, слава богу, немаленько – гадала один-единственный раз.
– Расскажите, баба Шура, – защебетали девчушки.
Хозяйка вздохнула и начала рассказ:
– Было это во время войны. Жили мы тут же. Девок полно в деревне, а мужиков не было. Воевали они. А мы молодые, мечтали, конечно, о красивой любви, о подвенечном наряде, о семье, детях. Хоть и доставалось нам: лес валили, дрова рубили, сено заготовляли, шили, пряли, вязали. А в деревне у нас в ту пору жила одинокая старушка. Прослышали мы, что она ворожить мастерица. Бабы к ней захаживали, про мужей своих и сынков погадать. Вдовы не вылезали от нее, в надежде на чудо, просили карты раскинуть. И вот мы, молоденькие совсем, в эту же пору наладились к ней.
Жила она, как сейчас помню, у речки на самом краю деревни, где теперь мост положен. Приняла нас бабушка Фрося добрым словом. «Научу, – говорит, – чего не научить, коли в гадании разумею. Только ведь, девоньки, дело это шибко серьезное». И поведала она, как все должно пойти. Страшно нам стало, но и любопытно заглянуть в свое будущее. Натопили у бабушки баню, дров своих принесли. И вот в двенадцатом часу ночи отворили двери предбанника. Заранее обговорили очередность в гадании. Надо было в одиночестве и полной темноте, в сорочке, без креста, с расплетенной косой войти в баню, сесть на лавку, зажечь свечу, поставить перед собой зеркало и в тишине долго смотреть на свое отражение.
Первой пошла я. Вхожу в баню, темно, как в преисподней. Запалила свечку и стала глядеть в зеркало. Вижу себя да черноту. Потом отражение мое стало туманиться – то ли от дыхания, то ли от жара. Но бабушка наказывала ни в коем случае глаз не закрывать. Долго сидела я, иногда даже казалось, что девки ушли. Нет, думаю, я-то не убегу, буду тут, покуда свеча теплится. И вдруг где-то – далеко так, далеко – что-то зашевелилось. Я обмерла. А точка все ближе и ближе, и, что самое удивительное, отражения моего вовсе не стало. Из точки тем временем вырос силуэт человека. Парень ли, мужик, непонятно. В шинели, коренастый, в талии перепоясан широким офицерским ремнем. Запомнила кожаную портупею и походку. Смело так шагал, будто знал, куда идет, и главное – зачем. Бабушка наказывала, когда увидите лик суженого, разом опрокидывайте зеркало и убегайте. Но я не могу и рукой пошевелить. А образ в зеркале все явственнее, лицо серьезное, задумчивое… И глаза… Они-то как бы и разбудили меня. Вот тут я и опомнилась да не зеркало опрокинула, а свечу. В полной темноте чувствую холод по всему телу, будто в прорубь шагнула, кинулась я в предбанник и закричала. Девки перепугались. Начался переполох. Я на босу ногу надергиваю пимы, шаль на голову, и мы побежали к бабушке в избу. И на расспросы ничего не могла вымолвить, кроме одного слова: «Страшно».
Закончилась война. И вот однажды развешиваю я белье в огороде. Утро было какое-то необычное, чистое, с тихим снегопадом. Вдруг вижу в этой густой белой мгле идет солдат в шинели. Смотрю, и кажется, будто знакомо все мне в этом человеке. Подошел, здоровается и смотрит так задумчиво. Просто околдовал своим взглядом. Спросил, как пройти в контору. Показываю, а он взял руку мою, приложился губами к ней, поблагодарил и сказал на прощание: «Мы непременно встретимся». И снова показалось, что видела я где-то этого красивого лейтенанта. Два дня спустя свиделись с ним у клуба. Дорожка, протоптанная среди высоких снегов, была узкой, и один из нас должен был сойти в сугроб. Лейтенант смело взял меня за талию, поднял, перенес через себя и поставил на дорожку. «Михаил, – представился тут же, – а вас как величают?». «Саша», – и надо бы уйти, но взгляд распахнутых синих глаз удерживал. «Саша, могу ли я надеяться на роль провожатого нынче, когда закончатся ваши дела в клубе? Или он у вас уже есть?». «Нету никого», – только и могла прошептать я. Провожатым он был у меня только зиму, весной посватался, и мы расписались. И только тогда я вспомнила о своем гадании и поняла – именно его, Мишеньку, увидела я той крещенской ночью в зеркале. Прожили мы в любви и согласии, и очень часто вспоминаю слова той бабушки Фроси: «Чего ворожить да гадать. Незачем это, да грех, что ни говори. В судьбу, девоньки, лучше верьте. Она ведь и на печке найдет, когда надо».
Вот и выходит: заглянула я наперед в судьбу, а она нашла меня на огороде. Вот так все и было. Знают про это в деревне, вот кто-то и решил, что я мастерица гадать. И если уж не терпится погадать, что ж, несите дров, топите баню.
