Из всех бунинских рассказов больше всего люблю "Холодную осень". У прожившего полжизни вдали от России Ивана Бунина всё немножко "осеннее": светлое, прохладное, трезвое, чуть грустное.
Девочка-дворянка, имение, сад, сын соседа и стихи под тёмными ветвями. А в июле – война. И дальше всё война, война, война, голод, чужбина… И девочка быстро становится сиротой, изгнанницей. Растит чужих детей. Выполняет в Болгарии, Сербии, Ницце самую чёрную работу. А оставшись к старости совсем одна, живёт только светлыми, русскими воспоминаниями об убитом женихе:
"После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
– Удивительно ранняя и холодная осень!
Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, – мы знали какой, – и это было трогательно и жутко…
Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально-блестящими звездами. Он, приостановясь, обернулся к дому:
– Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему, светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер...
Он, помолчав, медленно выговорил:
– Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.
Я горько заплакала..."
Тридцать лет прошло после его смерти. Тяжёлых, долгих и, казалось бы, совсем ненужных тридцать лет. И не пишет Бунин, зачем они были ей, тихой, маленькой женщине. Но когда героиня скупо рассказывает про "все то волшебное, непонятное, непостижимое ни умом, ни сердцем, что называется прошлым", думаешь: должен же был кто-то в этом водовороте и хаосе революции обогреть пожилого военного "редкой, прекрасной души", к которому она прибилась с тоски, "торгуя на углу Арбата и рынка", должен же был кто-то поднимать его племянника, после того как муж умер от тифа на корабле в Турции, надо же было кому-то растить оставленную на её руках маленькую девочку.
"Девочка давно выросла, осталась в Париже, стала совсем француженкой, очень миленькой и совершенно равнодушной ко мне, служила в шоколадном магазине возле Мадлэн, холеными ручками с серебряными ноготками завертывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками; а я жила и все еще живу в Ницце чем бог пошлет...", – без всякого упрёка вспоминает одинокая, никому теперь не нужная женщина.
Единственный в её жизни любимый человек ушёл, завещав жить и радоваться, а чему? Может быть, тому свету первой любви, что тридцать лет хранила она без него на земле. Иначе вроде бы и не было русского мальчика, что хотел навсегда запомнить вечерние окна дома, сад, стихи под тёмными ветвями.
"Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Все-таки был. И это все, что было в моей жизни – остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждет меня – с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. "Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне...". Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду".
Давайте и мы с вами поживём и порадуемся этой светлой и холодной осени, людям, добрым и угрюмым, жизни – такой, которая нам досталась.
