В мае 1949 года мне, тогда ученику седьмого класса Нижнедевицкой средней школы, предстояло сдавать выпускные экзамены.
Вышло так, что перед самым их началом моего отца, работающего третий год ответственным редактором районной газеты, неожиданно перевели в другой районный центр Воронежской области – Алексеевку. Наша семья тут же поехала туда, а мне пришлось остаться в Нижнедевицке до конца экзаменов.
В бывшую нашу квартиру, состоящую из небольшой комнаты и кухоньки, въехала семья ветеринарного врача Музыки. Мама договорилась с новыми хозяевами, что на время экзаменов я поживу у них, и оставила кое-какие продукты, смену белья и предметы туалета. Но уже на другой день после отъезда нашей семьи вдруг выяснилось, что освободившаяся квартира предназначалась другим людям, и что ветеринар занял ее незаконно. Без церемоний и судебного исполнителя их в одночасье выселили, о чем я узнал, возвратившись из школы.
В сенях для меня была оставлена только стопка учебников. Новая хозяйка на мои робкие вопросы ответила, что ничего не знает, и заявила, чтобы я поскорее забирал свои книжки и убирался с глаз долой на все четыре стороны.
Так я в четырнадцать лет неожиданно оказался на улице без каких-либо средств к существованию. Всё оставленное для меня мамой исчезло неведомо куда. Денег у меня тоже не было. Погоревав, я устроился ночевать в сарае, где до недавних пор обитала наша комолая корова Белка, которую родители увезли с собой. Мне повезло хоть в том, что у новых хозяев не оказалось никакой скотины, и потому никто не возражал против моего временного пребывания в бывшем хлеву. Я натаскал в более или менее сухой угол сарая, над которым еще сохранилась непроницаемая для дождя соломенная кровля, остатки Белкиной подстилки и устроил себе некое подобие ложа, а под голову положил несколько учебников.
Надо сказать, что в моем импровизированном жилище ночами и в дождливую погоду было еще довольно прохладно, а никакой теплой одежды мне не оставили: ведь никто и в мыслях не мог допустить, что мне придется стать бездомным и обретаться в сарае. Одежда моя, к тому времени изрядно поизносившаяся, состояла из гимнастерки и брюк, перешитых из бывшего отцовского офицерского обмундирования. А из обуви у меня были вконец разбитые кирзовые сапоги с отставшими спереди подошвами. То и дело приходилось подшивать их мягкой медной проволокой, которая, к моему огорчению, перетиралась очень быстро.
Днем в сарае было достаточно светло, что позволяло нормально готовиться к экзаменам. Зато по ночам, в непроглядной темноте, становилось жутковато из-за наглой возни крыс совсем рядом со мной и от тоскливых протяжных криков сычика, регулярно прилетавшего на крышу сарая. Плохо спалось и на совершенно пустой желудок. Не знаю, удалось бы мне тогда выжить да еще и сдать на «отлично» все экзамены, если бы не друзья-одноклассники и их сердобольные родители, сами жившие в большой нужде в то суровое голодное время. Меня поддерживали и подкармливали, чем могли, Алик Татарских, Толя Рево, Стасик Иванов, Вася Шаталов, Степа Дробышев, Толя Шутов и даже Саша Храмов, который сам тогда был не очень сытым детдомовцем. Однажды он принес мне кусочек хлеба с ломтиком вареного свиного сала, вкус которого запомнился навсегда. Жив ли кто-нибудь из них, моих дорогих одноклассников? После совместных занятий с ребятами у кого-то из них дома меня иногда оставляли ночевать, но я, по-мальчишечьи стесняясь, чаще все же уходил спать в свой неуютный, дурно пахнущий сарай.
Так проходили день за днем. Уже были успешно сданы первые два экзамена, когда кому-то из нашей вечно голодной компании пришла в голову проклятая, как оказалось потом, идея, сразу показавшаяся всем нам чрезвычайной заманчивой: насобирать в лесу за Гусевкой, на месте бывших боев, снарядов и мин, отыскать которые тогда не составляло никакого труда, чтобы изготовить из их начинки взрывные устройства для глушения рыбы в глубоких омутах нашей речки Девицы. Не ведаю, как теперь, а тогда еще имелись такие места, где водилась довольно крупная, по нашим понятиям, рыба: красноперки, лещи, голавли, щуки и окуни – предметы вожделения постоянно голодных пацанов. К слову, не брезговали мы грачиными и сорочьими яйцами, не говоря уже о съедобных растениях.
Утром следующего дня компанией из шести человек мы отправились за взрывчаткой. Стояла прекрасная солнечная погода, какая обычно бывает на Воронежщине в такую пору. Над зеленеющими полями там и сям разливались серебряные трели жаворонков. У нас было веселое, дурашливое настроение, несмотря на то, что на всех имелся лишь один небольшой кусок ситного хлеба и две бутылки колодезной воды. Зато зеленого дикого лука росло на полях, сколько душе угодно!
В глубоком лесном логу наши штурмовики-Илы раздолбили в пух и прах немецкую танковую колонну, поэтому он был забит искореженной боевой техникой. Там мы довольно быстро отыскали то, за чем пришли: две толовые шашки, несколько небольших разнокалиберных снарядов и хвостатых мин. К вечеру, голодные и обремененные тяжелым смертоносным грузом, возвратились в город. Избегая посторонних взглядов, отнесли свои трофеи в укромный уголок школьного сада, где и спрятали все в густых кустах на берегу ручья. Договорились собраться здесь же в десять часов утра и разбрелись по домам. Надо сказать, что реальная угроза беды миновала нас, еще когда по дороге в город мы вывернули взрыватели у двух снарядов. А вот у третьего их оказалось два с сильно проржавевшей резьбой, и на их извлечение у нас просто силенок не хватило.
Утром я проснулся в бодром настроении на своем соломенном ложе. По-быстрому сбегал под обрыв к речке, умылся и, не утираясь, возвратился в сарай. Прихватив с собой учебник Киселева и тетрадку, отправился к месту условленной встречи, где мы намеревались заняться изготовлением взрывного устройства, а только потом – подготовкой к экзамену. Мой путь пролегал мимо низенькой подслеповатой лачуги, в которой жил с матерью и горбуньей соседкой Толя шутов. И надо же было тому случиться, что именно в тот момент, когда я проходил мимо его жилища, сам он появился на пороге и, заметив меня, очень обрадовался:
– Послушай, Юрка, вот ты-то мне как раз и нужен! Как говорится, на ловца и зверь бежит! Знаешь, сегодня у меня решительное свидание с дамой сердца, к тому же у нее – день рождения, – он любил выспренние выражения. – А, как известно всему просвещенному миру, в таких случаях обязательно нужны свежие цветы, и лучше всего – розовые или красные пионы. Именно такие во всем нашем городке произрастают только в палисаднике у аптекаря. Цветы он принципиально не продает, да, к слову, денег у меня все равно нету. Так что, улавливаешь, придется их попросту экспроприировать. В связи со сказанным, у меня к тебе безотлагательнейшая просьба: ты постоишь на шухере, пока я добуду несколько пионов…
– Ты прости, но мне некогда: тороплюсь к Толе Рево, чтобы хорошенько подготовиться к экзамену по алгебре! – попытался было я освободиться от настойчивого приятеля. Он был на несколько лет старше меня и уже открыто ухаживал за Люськой, не боясь наших насмешек по этому поводу. По правде сказать, мне не очень-то понравилось предложение участвовать в предприятии сомнительного свойства: какое-никакое, а все же воровство! А с другой стороны – как нарушить законы товарищества?!
– Ты что же, дружок, не хочешь помочь мне в таком пустяке?! Нет уж, голуба ты моя, как ни верти, а я тебя никуда не отпущу до тех пор, пока мы не добудем пионов! Вот только после этого пойдешь к Толе. День длинный, и времени хватит для подготовки! – возразил он, цепко удерживая мою руку.
Как я не отнекивался, он упорно настаивал на своем. Делать нечего, пришлось уступить силе и согласиться, чтобы поскорее отвязаться от него: ведь близилось время назначенной встречи в саду! Всего через четверть часа мы были на месте. Я почесывал загривок хорошо знакомого нам аптекарского пса, а Толя, крадучись, перелез через забор и уже успел сорвать три распустившихся розовых пиона, когда раздались один за другим несколько взрывов. У меня похолодело сердце. Оттолкнув пса, я опрометью бросился бежать к месту, где мы с ребятами уговаривались как раз в это время встретиться.
– Куда же ты? В чем дело?! – неслось мне вдогонку…
Не чуя под собой ног, мчусь к саду. А навстречу мне с нечеловеческими воплями несется Кыса, держа в руке другую, почти оторванную по локоть руку, болтающуюся на каких-то бесформенных обрывках кожи и сухожилий. Он с головы до ног в крови, за ним на траве остается ярко-красный след. Пытаюсь остановить его, оказать помощь, узнать у него, все ли живы? Но он, с выпученными от боли и страха глазами, проносится мимо.
– Там! Все они – там!!!
Бегу дальше и вижу: возле выступающего из земли железобетонного кольца колодца, установленного здесь во время оккупации немцами, обхватив голову руками, сквозь пальцы которых сочится кровь, лежит ничком и кричит что есть мочи детдомовский пацан лет семи-восьми. Он находился довольно далеко от места взрывов и, спрятавшись за колодцем, наблюдал за действиями моих товарищей, которые прогнали его от себя. Один из осколков снаряда разорвал ему ушную раковину. Быстро перевязывав ему голову его же рубашкой, мчусь дальше…
Продолжение следует.
