Формируем народную библиотеку
Я никогда не замечала этого за нами, женщинами. Может быть, великая, не стихающая ни на минуту ответственность за жизнь делает нас более ровными, а оттого какими-то усреднёнными, серенькими?
Вот приходят два сантехника, заполняют квартиру запахом месяцами копившегося перегара и жутким сквернословием. На испитых лицах печать вырождения и вместе с тем злое пренебрежение к окружающим. Они лениво ковыряются у стены под окном, с особым удовольствием кидая на пол инструменты, да и вообще у них всё валится из рук. Но вдруг оказывается, что проблема гораздо труднее, чем они думали, и устранить неполадку, скорее всего, не поможет ни хорошее оборудование, ни какие-то другие внешние обстоятельства.
И тут происходит то, что учёный Дарвин когда-то назвал «превращением обезьяны в человека»: разговоры стихают, никаких лишних (тем более скверных!) слов и движений, лица и тела подбираются, даже густой перегар как будто редеет, и начинается настоящая, ни с чем не сравнимая красота мужской трудной работы. Перед вами другие люди, умные, решительные, умеющие понимать друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда. В этот момент они точно работают не за деньги, не за бутылку, а потому что чувствуют что-то такое внутри, что не позволяет им сдаться и уйти, пока заковыристая задачка не будет решена. Азарт! Но не весёлый и шальной, а какой-то вдумчивый, серьёзный.
Такой азарт я часто в детстве видела на лице своего отца, когда, переправившись через Тобол на пароме, мы выезжали на скользкий, усыпанный десятками прочно застрявших в непролазной грязи грузовиков пологий берег. Весной выбраться на тракт от реки было невозможно – исчезала дорога, у самого парома она превращалась в одно большое, бесформенное месиво, а дальше почти километр стоячей, вышедшей из берегов воды. Водители могли «куковать» у застрявших машин неделями, а мы проходили. Почему? Не знаю, но помню, что каждый раз я, сидя в кабине, испытывала одновременно два совершенно противоположных чувства: страх попасться в ловушку бездорожья и гордость за отца. Он не был героем, рационализатором, я никогда не видела его портрета на Доске почёта, но там, где другие надеялись лишь в лучшем случае на трактор, он выруливал, выезжал, почти выплывал, постоянно рискуя залить радиатор водой. Поэтому ему всегда доверяли везти самые важные грузы.
Я вспоминаю это, когда читаю рассказ Короленко «Река играет». Перевозчик Тюлин, ленивый выпивоха, казалось, воплощает в себе всё самое дурное в русском народе. Он поражает автора своей непробиваемой тупостью, безответственностью, нежеланием даже пальцем пошевелить ради других. Но все вокруг его отчего-то уважают. Секрет открылся, когда река начала стремительно подниматься и «играть»:
«Команда нашего судна, таким образом, готова. Иванко, на лице которого совершенно исчезло выражение несколько гнусавой беспечности, смотрит на отца заискрившимися, внимательными глазами. Тюлин сует шест в воду и ободряет сына: “Держи, Иванко, не зевай мотри”. На мое предложение – заменить мальчика у руля – он совершенно не обращает внимания. Очевидно, они полагаются друг на друга.
Паром начинает как-то вздрагивать... Вдруг шест Тюлина касается дна. Небольшой “огрудок” дает возможность “пихаться” на расстоянии десятка сажен.
– Вались на перевал, Иванко, вали-ись на перевал! – быстро сдавленным голосом командует Тюлин, ложась плечом на круглую головку шеста.
Иванко, упираясь ногами, тянет руль на себя. Паром делает оборот, но вдруг рулевое весло взмахивает в воздухе, и Иванко падает на дно. Судно “рыскнуло”, но через секунду Иванко, со страхом глядя на отца, сидит на месте.
– Крепи! – командует Тюлин.
Иванко завязывает руль бечевкой, паром окончательно “ложится на перевал”, мы налегаем на весла. Тюлин могучим толчком подает паром наперерез течению, и через несколько мгновений мы ясно чувствуем ослабевший напор воды. Паром “ходом” подается кверху.
Глаза Иванко сверкают от восторга. Евстигней смотрит на Тюлина с видимым уважением.
– Эх, парень, – говорит он, мотая головой, – кабы на тебя да не винище – цены бы не было. Винище тебя обманывает...
Но глаза Тюлина опять потухли, и весь он размяк.
– Греби, греби... Загребывай, проходящий, поглубже, не спи! – говорит он лениво, а сам вяло тычет шестом, с расстановкой и с прежним уныло-апатичным видом. По ходу парома мы чувствуем, что теперь его шест мало помогает нашим веслам. Критическая минута, когда Тюлин был на высоте своего признанного перевознического таланта, миновала, и искра в глазах Тюлина угасла вместе с опасностью».
Как жаль, что эти искры затухают. Спиваются наши мужики либо (ещё неизвестно, лучше это или хуже) начинают жадно грести под себя всё, что видят, теряя душевную красоту. И лишь во всё более редкие минуты настоящего мужского азарта забывают о водке, карьере, деньгах, статусе, и тогда мы, женщины, замираем, как маленький Иванко, в восхищении наблюдая за тем, что нам не дано.
