Старики... И всё-то им не так. Ворчат, поучают. Обидчивы и капризны, как дети. Недаром молвится: «Старый, что малый».
Как-то психолог Антон Коваленко сказал мне слова, которые я запомнил накрепко: «Когда ухаживаешь за больным человеком, необходимо не просто терпение, а долготерпение. И доброта. А душевные силы для этого надо черпать в мысли о том, что рядом с нами беспомощный и родной человек, и что никого из нас не минует старость. Не раздражайся, когда он бывает слишком разговорчивым или, наоборот, замкнутым, подозрительным… Ведь его поведение чаще всего обусловлено заболеванием, возрастными изменениями психики или обострением черт характера. Старики обычно не любят, чтобы ими руководили. Если необходимо проявить настойчивость, делай это мягко, деликатно»…
Старики постоянно у нас на глазах: в автобусах, магазинных очередях. С авоськами, сумками, ведрами. Или как в песенке: «У подъезда кто сидит каждый день обычно?.. Бабушки, мы вас уважаем, только как вас понять, мы, увы, не знаем». Понимать и ценить – это, наверное, самое трудное в отношениях с людьми вообще, а в отношениях со старыми – особенно. Не всегда хватает терпения, внимательности к тем, кто намного старше нас. Стыдно бывает потом за себя, что скупились на доброе слово, на ласку и нежность к самым близким, к самым родным, единственным и любимым людям…
А уходят они тихо – мало кто заметит, разве что родные, кто хоронит…
В XII веке великий князь Киевский Владимир Мономах, «сидя на санях» (перед смертью), завещал своим сыновьям: «Старых чтите, как отца… Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны».
...Даже когда идет дождь, старичок этот, всегда чисто выбритый, в неизменной фуражке, аккуратной рубашке и заплатанных брюках, затянутых по-армейски, прихрамывая, спешит с очередным письмом к почтовому ящику. Ему 78 лет, голова давно стала белой, как первый снег. Он приходит сюда раз в неделю перед заходом солнца. И то, как он, уже чуть сгорбленный тяжестью лет, с легкостью и, видимо, с радостью и надеждой закрывает козырек синего ящика, как возвращается уже неторопливо, о чем-то раздумывая, похоже на святой ритуал. Кому эти письма? О чем он размышляет? Почему-то думается, что пишет их дедушка себе сам. Дом, где живет он с дочерью, зятем и внуками, находится на горе. Но воду старик берёт не из колонки рядом, а из чистейшего колодца под горой. Тянет большую флягу на колесах один, как Сизиф – свой камень в гору. Дочка, наверное, ругает его потом… Неугомонные люди – эти старики. Не сразу поймешь их житейскую мудрость. Но что бы мы без них делали?
Бабушка сошла с автобуса: за плечами рюкзак с огромной тыквой, в обеих руках – полные сумки.
– Как же вы такую тяжесть несёте? – спрашиваю свою попутчицу.
– Что ты, сынок, мы привычные. В войну натаскались на заводе, а сейчас вместо зарядки. С дачи вот добираюсь. Не пропадать же добру.
– Теперь бы отдыхать больше надо, – возражаю ей.
– Мне уж семьдесят – отдыхать некогда. – Что-то роблю – живу. И жить ещё больше хочется. Охота посмотреть, что дальше будет. Ну, давай мои котомки, спасибо, пришла, вот дом.
И откуда в них этот жизнеутверждающий энтузиазм? Может, оттого, что не хотят они себя считать списанными? Потому и жажда жизни в них ярче и сильней. Вспомнилось стихотворение Василия Казанцева «Разговор со стариком».
– По годам – уж скоро смерть,
А умирать не хочется.
– А отчего не хочется?
– Да охота посмотреть,
Чем всё это кончится.
– Что же всё?
– Ну, всё кругом,
Что на свете деется.
– Что ж на свете деется?
– Ну, грохочет в небе гром.
Рожь, пшеница сеятся.
– Грозовые льют дожди,
Дует ветер стыльный…
Окончания и не жди.
Будет так, как было.
– То, как было, – я видал.
Это мне известно.
А как будет – не видал.
Вот и интересно.
Не суетная погоня за завтрашним днём и не пережитое прошлое, а день сегодняшний как неминуемая реальность заставляет, наверное, многих стариков жить, а не проживать. Не отсюда ли берут начало и размеренность жизни, и крепкая воля, и величайшее терпение?
Меньше повезло из нас тем, у кого не было родных бабушек и дедушек – умерли они очень рано. Но согревали в детстве своим стариковским теплом чужие, ставшие дорогими и близкими. Их уже тоже нет, и хочется помянуть добрым словом отдельно.
Что, если не великая жажда жизни, позволило моему деду Луке Андреевичу, инвалиду без обеих ног, одному поднять и прокормить семерых детей? С 1917 года он служил в Красной Армии стрелком. В 1921-м демобилизовался по инвалидности: белочехи шашками отрубили ему ноги по колено. Бабушку Марию, тогда первую красавицу в деревне, он взял в жены вдовой с двумя девочками. А от совместного брака на свет появились пятеро: Анна, Валентина, Евдокия, Иван и самый младший – Александр, мой отец. Когда в расцвете лет от горячки угасла Мария, отцу моему было два годика. Вскоре от туберкулеза умерла первая девочка, а следом и вторая – от потери крови (когда вытаскивала из печи тяжелые формы с хлебом, разошелся шов после только что сделанной операции по удалению аппендикса). Остались на руках Луки Андреевича пятеро детей…
Началась война, а с ней до сибирской деревни Иски Чебаковой добрались голод, болезни, нехватка во всём. Все работали для фронта. Отсюда вывозили самолетами в бочках вяленую рыбу, моченую клюкву, бруснику, голубику, калину и рябину, отправляли жители и пушнину, вязаные свитера, варежки, носки.
Горести, чередой обрушивавшиеся на семью, Лука Андреевич принимал смиренно. Уныние считал за тяжкий грех. Передвигался дед на култышках-обрубках ног и на руках. На долблёной из единого дерева лодке-батике отправлялся через рукотворные протоки на дальние озёра охотиться на уток и гусей, глухарей, рябчиков, зайцев. На реке Иске у самого дома крепил фитили, поднимался на озеро Ситничное и там ставил сети. И каждый раз возвращался с дичью или полным батиком золотистых карасей. Заботился о детях, сам варил и стряпал для них. Постоянно что-нибудь мастерил, столярничал, подшивал валенки, вязал сети, заправлял патроны. Тем и жили, пока старшие, рано потерявшие мать, и не по годам повзрослевшие, не стали работать. Кто в рыболовецкой артели, кто в леспромхозе. А безногий дед ещё и грибы собирал корзинами, и клюкву с голубикой привозил мешками – всё на той же узкой и вёрткой лодочке…
У дедушкиного друга Фёдора Заякина была одна нога – таким он с фронта вернулся, когда Великая Отечественная ещё не закончилась. Теперь два друга добывали пропитание для своих семей вместе. Однажды они вернулись с рыбалки с окровавленными руками, а в батике у них лежал огромный, матерый волк. Оказалось, зверь бросился на них с берега, но мужики-инвалиды одолели его. Деревенские частушечники сразу запечатлели это событие:
Дядя Фёдор и Лука:
На двоих одна нога –
Завалили волка.
Умер Лука Андреевич в возрасте 65 лет от простудного заболевания. Никогда не курил и не пил. За всю жизнь никто не слышал от него плохого слова, а тем более матерного. Самым ругательным было: «Язви тя». Всегда был с книгой, прочитал их бессчетное количество. Осталась память от деда: сделанный его руками деревянный округлый на крестовидном подножии очень крепкий стол, который и сейчас верно служит мне. Да ещё книга – самое первое издание 1942 года ещё незаконченного «Василия Теркина» Александра Твардовского.
…Вижу в цветном сне дедушку Луку. Он на батике с веслом-коротышкой продирается узкой копью под густыми ивовыми арками к дальнему озеру Летнему, где золотистые караси самые вкусные… Дед неспешно плывёт по глади огромного озера и улыбается мне. А я ещё не родился…
