Дарья была обыкновенной девчонкой, жадно верила во все хорошее. Первой девкой на деревне она не числилась, потому как высоким ростом, угловатым телосложением и грубоватым лицом смахивала больше на молодого парнишку. И силенку, кстати, имела не девичью. Без роздыха тяжеленным колуном могла Дарья нарубить два-три кубометра дров. Да и прочих работ на домашнем подворье не гнушалась.
– Мужиком бы ей уродиться, – судачили про меж собой деревенские бабы.
Дарья любила справедливость. Если случалось иногда, что кто-то в деревне на ее глазах обижал слабого, она всегда приходила на помощь. Когда же местные шалопаи не хотели понимать доброго слова, могла и силой угомонить. Даже взрослые мужики уважали девушку и откровенно побаивались ее. Завидев Дарью, выпивохи враз меняли «пластинку», прекращали базар и матерки.
Девушка по натуре своей была не такая, как все. Почти не замечала того, что другие называют мерзостями жизни. И еще одну странность имела: любила летать во сне и охотно рассказывала об этом окружающим. Снилось ей, что парит над землей, чуть касаясь тверди ступнями. Проснувшись, верила уже наяву, что где-то там, за горизонтом, затаилось светлое будущее, и оно непременно придет, если не сегодня, так уж завтра точно. Стало быть, ради этого и надо жить!
Хотя и росла она в крестьянской семье, однако не было у девчонки особого радения по сельскохозяйственной части. Не доставляло ей удовольствия возиться на огороде, да и скотный двор, откуда всегда пахло навозом и прелой затхлостью, навевал на нее тоску. Среди домашней обыденности – надоедливых кур, коз-проказниц – душа ее не находила простора. Дарья была уверена, что светлая даль не может прятаться за картофельной ботвой и капустными кочанами. Будущее манило ее радиопередачами, залетными молодыми людьми из города, которые по случаю наведывались в деревню. Они казались девушке представителями совершенно иной жизни, более значительной, нежели у нее. Училась Дарья неважно. На уроках часто была рассеяна, пропускала слова учителя мимо ушей. Она мысленно летала по классу, легонько отталкиваясь носками танкеток от дощатого, давно уставшего скрипеть пола.
Дарья едва дождалась, когда окончит восьмилетку. Расставшись со школьной скамьей, заявила родителям, что к осени уедет в город учиться на «фельдшерицу» или на «учителку», в крайнем случае, на агронома. Конечно, она врала, но без злого умысла. Родители недовольно выслушали «постановление» дочки, но промолчали. На всякий случай Дарья пообещала возвратиться под сень родного крова, как только получит городское образование. Будет ходить по грязным деревенским улочкам, работать в школе – учить детвору читать, писать или давать больным жаропонижающее. А для себя уже давно решила, что не вернется ни за какие коврижки.
«Конечно, – размышляла она, – надо будет как можно чаще навещать пожилых родителей, помогать им материально». Знала бы Дарья наперед, что судьба иной раз может оказаться хуже злой мачехи…
В городе она оказалась впервые. Медленно шла и читала вывески: «Гастроном», «Промтовары», «Галантерея». Попадались на глаза и такие: «Торговый техникум», «Лесотехнический техникум». И лишь двадцатая табличка привлекла ее внимание – «Железнодорожное училище Министерства путей сообщения». В этих словах: «дорога-путь-железо-сообщение» Дарье вдруг послышалась музыка, которая всегда сопровождала ее «полеты». Так она выбрала романтичную профессию проводницы пассажирских поездов дальнего следования.
На летней производственной практике девушка успела полюбить свои дома-вагоны, поддерживала в них чистоту, создавала уют. Ей нравилось общаться с пассажирами. Случались иногда у проводницы и дорожные романы, но не в обычном, пошлом смысле этого слова – с водочкой-закусочкой. Нет, это были задушевные разговоры в пассажирском купе за стаканом вечернего чая. О тоске и боли своего сердца рассказывали Дарье одинокие старички, мужчины зрелого возраста, у которых разладилась семейная жизнь. Слушая многочисленные рассказы о чужой жизни, возможно, и вымышленные, Дарья каждому желала добра и счастья, горячо уверяла собеседников, что светлое завтра вот-вот придет, и будет оно прекрасным…
Многочисленные желдоринструкции, уставы и обязанности курсантка изучила основательно, нареканий от преподавателей не имела. В начале зимы в училище организовали секцию вольной борьбы с элементами самбо. Приглашали не только юношей, но и девушек. Желающих освоить мужской вид спорта оказалось немного. Неугомонная Дарья записалась в секцию первой. Тренер, оглядев рослую девушку, решил испытать ее силенку.
– Подойди-ка, – велел он Дарье. – Согни правую руку в локте и поставь ее на край стола. Я сделаю то же самое. Это будет у нас, так сказать, силовая пережималка. Чья ладонь первой коснется верха стола, тот, стало быть, и проиграл. Согласна?
– Это можно, – равнодушно ответила Дарья, будто делала это ежедневно. Тренер обхватил ее ладонь своею, готовый к неравному, по его мнению, единоборству. Но не успел он напрячь мускулы, как студентка в мгновение ока и без особого усилия повергла его руку. Тренер сначала опешил, но, памятуя о том, что вокруг много любопытных глаз, быстро взял себя в руки.
Знаменитой спортсменкой Дарья не стала, однако определенных успехов в вольной борьбе достигла.
Замуж Дарья вышла за дежурного по станции. В промежутках между рейсами родила ему доченьку. Новоиспеченным родителям выделили жилье барачного типа, жизнь вроде бы стала налаживаться. Впрочем, любви между супругами не было. Она вышла за него, потому что пора было обзаводиться семьей. Мужа уважал коллектив, за честный добросовестный труд ценило начальство. Он не пил, был домоседом, без ума любил дочь. Возвращаясь из поездки, Дарья знала, что дома на столе ее ждет обед из трех блюд, добротный и по-мужски основательный.
...Годы шли чередой. Она, конечно, старела, добавлялось седины и морщин. Но все еще продолжала летать во сне, а днем тихо улыбалась, погруженная в мысли о светлом будущем. И оттого была счастлива.
И вдруг в одночасье все закончилось. Жизнь Дарьи и жизнь всей страны внезапно опасно накренилась, а потом перевернулась вовсе, и тогда все вокруг поняли – будущее исчезло. То есть у каждого в отдельности, конечно, оставалось его личное будущее, видимое на несколько часов и даже дней вперед, но то общее, большое и ясное будущее, связывающее всех от мала до велика, погибло безвозвратно.
Дарья и муж потеряли работу. Через станцию и прежде проходило два-три поезда в сутки, теперь же, когда встала промышленность, не стало грузов, а люди практически перестали путешествовать. Да и куда ехать, когда смутное время лишило цели и денег. Железная дорога оказалась малоэффективной, как говаривали в те годы чиновники. Станцию Дарьи сделали остановочным пунктом, лишние пути убрали, рельсы растащили на металлолом и сдали за бесценок. Дарья, находясь некоторое время в оцепенении, вдруг поняла, что в доме не хватает еды, а жизнь всей семьи теперь властно угнездилась где-то в районе желудка. И тогда они вернулись в ее родную деревню. К этому времени матери и отца уже не было в живых.
Все время Дарья думала и гадала, почему исчезло светлое будущее. Но сколько бы она ни ворочалась по ночам в постели, не находила ответов на свои многочисленные вопросы. Если бы, допустим, война, и их победили, размышляла женщина, тогда другое дело. Но войны-то не было, слава Богу. Или, допустим, стихия – наводнение, землетрясение или кара Господня. Но Господь, если за что брался, всегда доводил дело до справедливости. Она по-прежнему любила железную дорогу, вспоминала ее стальной блеск, свои вагоны-дома, скрип тормозных колодок у одинокой рассветной станции, открытый миру полет – все это в одночасье было разрушено. Частенько она чувствовала детскую обиду, будто пригласили ее в желанные гости, а после обманули. Теперь если во сне она и начинала летать, ей сразу становилось так больно и тягостно, что просыпалась в холодном поту, плакала и до рассвета мучилась бессонницей…
Стоял ясный июльский день, один из самых жарких за последние годы. Дарья полола грядки. Она подняла голову, чтобы рукой вытереть пот со лба, взглянула на солнце, вскрикнула и стала падать, заваливаясь неловко на левый бок. В последние секунды света поняла, что теряет сознание. Муж побежал по соседям, искал телефон, чтобы вызвать скорую, кричал, что жену хватил солнечный удар. Из районной больницы Дарью выписали с парализованной рукой, нарушенной речью и поврежденным рассудком. Муж с дочерью возили ее к другим докторам три или четыре раза, пока не вывозили все деньги. Дарье ничего не помогло.
Полубезумная, остриженная наголо, она часто без цели бродила по задворкам деревни. Зимой ее много раз видели в нательной рубахе, босой. Некоторые безжалостные люди смеялись над ее несчастьем: мол, так и надо, уж больно гордой она была в свое время. Односельчане жалели ее, вслушиваясь в отрывистую, лающую, трудно понимаемую речь.
– Во-во-о, – показывает Дарья на свою остриженную голову, – хо-хо-хороси, были…
– Волосы хорошие, кудрявые были, – переводят ее мычание сердобольные бабушки. Ласково утешают: – Хорошая ты была девушка, красивая очень!
Оттого, что ее не понимают, жалеют, Дарья горько кривила рот и плакала навзрыд. Она привыкла быть сильной, уверенной, а тут такая напасть. В минуты просветления с удивлением оглядывала себя и опять проваливалась в спасительное забытье.
Так в мучениях прошло несколько лет. Поговаривают, что теперь вроде бы снова обозначается какое-то будущее, называемое скучным словом «перспектива», и что началось некоторое оживление. Станцию собираются расширять, так как грузовых поездов стало следовать по дороге все больше и больше. В общем, жизнь продолжается. Только без Дарьюшки, которая любила летать во сне, ожидая светлого будущего…
