…Лето 1970 года выдалось удивительным. По ночам шли теплые грибные дожди, а днем ярко светило солнце, и ртутный столбик термометра уже к полудню поднимался к отметке 28-30 градусов. Ранними утрами зеленая трава сверкала россыпью капель росы, а от земли поднимался пар, чтобы к ночи снова выпасть тихим дождем. И только где-то к середине августа дожди прекратились, температура хотя и понизилась, но ненамного. В лугах запахло свежескошенными травами, повсюду поднялись копны первого сена. Синева горизонта расширилась, леса просветлели и открыли взору прекрасные дали, которые манили к себе таинственностью и неизведанностью. Наступало время осенней охоты.
В тот август местом охоты с водителем газика Юрой Парфеновым мы выбрали озеро Байрык, что лежит среди живописных лесов между Нижнетавдинским и Ярковским районами. Это в последнее время с охотников и рыболов стали требовать путевки с указанием конкретного места промысла.
А в те годы ничего такого не было, охотиться, ставить сети или забрасывать бредешок разрешалось на любых водоемах области, правда, в определенных пределах. Например, один человек мог поставить только одну сеть или иметь бредень не более пятнадцати метров длиной. И что удивительно, несмотря на сравнительную бесконтрольность со стороны рыбнадзора, никто не стремился нарушить установившийся порядок. Как-то и места всем хватало, и дичь была, и рыба в речках и озерах. Только ленивый возвращался с охоты или рыбалки с пустым рюкзаком.
Может, потому и водилась дичь, ловилась рыба, что никому и в голову не могло прийти урвать больше, чем мог унести. Личных машин было слишком мало, и большинству охотников и рыбаков приходилось пешком вытаптывать свои ближние и дальние заветные тропы. За промышленной редакцией областного радио, где я в те годы работал, был закреплен видавший виды и намотавший на колеса тысячи километров по различным командировкам старенький ГАЗ-69. Но благодаря усердию и профессионализму Юры Парфенова машина была всегда на ходу и служила нам исправно на протяжении нескольких лет.
На работе знали о моем пристрастии к охоте, поэтому когда в последний четверг августа я сказал, что завтра мне нужно ехать на Байрык, никто не возражал. Отпустили со мной и Юру, разумеется, вместе с машиной. Мы хотели заранее занять на озере места, оборудовать скрадки и спокойно отдохнуть от городской суеты до субботней утренней зорьки, когда будет официально разрешено стрелять уток.
Это сейчас, благодаря построенной ЛПДС «Торгили», от Каскары проложена прекрасная трасса, по которой в считанные минуты можно преодолеть добрую половину пути. А в начале семидесятых, чтобы добраться даже до Торгилей, требовались крепкие нервы и мастерство водителя: ехать приходилось по откосу насыпи строящейся железной дороги Тюмень–Тобольск. И машина постоянно норовила сорваться с насыпи в болото. Как бы там ни было, но часам к десяти мы были уже на берегу озера. Утро тихое и солнечное. Могучие сосны, которые нас окружали, светились янтарным блеском и издавали ни с чем не сравнимый смоляной аромат. Разложив на мягкой хвое свои пожитки, я расчистил место для костра, заготовил рогатулины, на которые подвешивается ведро, а Парфенов спустился к озеру, чтобы зачерпнуть воды. Когда вернулся, весь светился радостью, а человек он по натуре не очень разговорчивый, скорее, замкнутый, и улыбку на его лице увидишь не часто.
– Слышь, Иваныч, карась у самого берега «кипит». Играет так, что камыши ходуном ходят. Может, забросим сетенку. Уху сварим…
– «Кипит», говоришь, – переспросил его. – Ты разжигай костер и кипяти чай, а я тем временем поставлю сети. – Сам спустился в густые заросли тальника и нарубил тычек, потом накачал лодку, вдвоем мы спустили ее на воду.
Эх, если бы я тогда знал, какие проблемы создаст нам эта рыбалка! А тогда, когда оттолкнулся веслом от берега, мысль была одна – поймать хоть немного карасей на уху. Погода стояла безветренная, поэтому лодку никуда не сносило, и с сетями я управился довольно быстро. Даже вода в ведерке не успела закипеть, я уже был на берегу. Присел на старый, полусгнивший пенек, закурил и, подставив лицо разгорающемуся жаркому дню, наслаждался тишиной и покоем, с удовольствием вдыхал аромат плавящихся на солнце сосен. Низко, почти над самой головой, с легким свистом крыльев проносились, возвращаясь с полей, куда они летают по утрам кормиться, тяжелые крякаши. Они с шумом плюхались где-то поблизости в камыши, где, как я знал, имелись многочисленные зеркала и, обозначив свое присутствие кряканьем, успокаивались.
Когда попили чайку, заваренного травами, повалялись у костра на мягкой хвойной подстилке, Юра вызвался перетрясти сети и вынуть из них пойманных карасей. Если этого периодически не делать, то даже несколько попавших в сеть рыбешек могут скрутить ее в веревку. Не прошло и пятнадцати минут, как я услышал его крик:
– Иваныч! Давай быстрее спускайся. Что тут делается!
Подумав, что с напарником что-то случилось, я босиком в несколько прыжков оказался у воды. Лодка была недалеко от берега, и Парфенов с трудом втаскивал в нее буквально нашпигованную карасем сеть. В ней не было ни одной свободной ячейки, она сверкала на солнце серебром пойманной рыбы. Когда была вытащена в лодку вторая сеть и я прикинул количество карася, первоначальная радость от рыбалки сменилась некоторой озабоченностью: а что делать с таким уловом? За два дня до открытия охоты она явно испортится, поэтому обратился к Юрию:
– Что будем делать с рыбой? Проквасить такое количество – грех, ты сам понимаешь. Давай загружайся и вези в город, там разделишь, дотемна еще успеешь вернуться. Надо, Юра.
Конечно, я понимал, как ему не хочется возвращаться в Тюмень. Но и сам он поступил бы так же. В ответ на мои слова Парфенов только пожал плечами: мол, надо, значит, надо.
Когда машина с двумя полными мешками карасей скрылась за поворотом лесной дороги, первой мыслью было снова поставить сети. Но вовремя остановился. Вот ведь жадность! Через какой-нибудь час я снова поймаю столько же. И что с карасями делать? Поэтому потихоньку начал разбирать спутанные сети и вывешивать их для просушки на обрубленные сучки ближних сосен. Солнце поднялось уже довольно высоко. В лесу было жарко и душно. Даже близость воды не приносила желанную прохладу. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, ни одна ветка не шелохнулась, ни одна травинка не дернулась.
Ставить скрадки в полдень не имело смысла, да и нельзя: птица встревожится и перелетит в более далекие и спокойные места. Скрадки ставятся ближе к ночи, и то очень тихо и осторожно. Поэтому, чтобы скоротать время до возвращения напарника, решил прогуляться до ближнего соснового бора, который темной стеной поднимался буквально в нескольких сотнях метров от озера. Перекинув через плечо ружье, сунув за пояс нож и прихватив рюкзак, отправился в путь. И снова судьба готовила мне сюрприз. Да еще какой!
Не успел я ступить за первые разлапистые вековые сосны, как остановился, пораженный невиданной красотой. Все пространство впереди меня, на сколько хватало взгляда, буквально полыхало от сплошного ковра рыжиков. Их было так много, что какое-то время стоял в оцепенении. Я не верил своим глазам. За всю свою жизнь, за все хождения по таким урманам, куда до меня забредали разве что звери, не видел ничего подобного. Прислонив ружье к дереву, сбросив рюкзак, я буквально упал на колени и начал резать грибы. А они были, как на подбор. Почти не попадалось червивых, хотя в большинстве случаев найти здоровый рыжик удается очень редко.
Через несколько минут рюкзак был уже полный. Не знаю, какая жадность меня обуяла, но я продолжал срезать и срезать грибы, вываливая их из рюкзака в одну кучу. Позже, когда вернулся из города Парфенов и мы собрали рыжики во все, во что могли: мешки, снятые майки, рубашки, широченные охотничьи шаровары с завязанными узлом штанинами – и примерно прикинули их количество, оказалось, что я нарезал ведер четырнадцать-пятнадцать. Забегая вперед, скажу: видимо, Господь наказал меня тогда за жадность. С тех пор я ни разу не собирал рыжиков больше половины ведра. Если и попадались, то сплошь червивые. Ни о какой охоте не могло быть и речи. Сгрузив все в машину, мы покинули благодатное место и выехали в ночь домой.
На этом история с рыжиками не закончилась. Начало семидесятых – это пик становления и развития нефтегазового комплекса в Западной Сибири. Открывались и осваивались месторождения, строились гигантские нефте- и газопроводы, на месте нехоженой тайги, посреди болот поднимали этажи новые города, прокладывались железные и шоссейные дороги. Это было прекрасное время! На Тюменскую землю зачастили с шефскими концертами столичные знаменитости. Не осталась в стороне и радиостанция «Юность». Каждый год в Тюмени появлялась её агитбригада, которую, как правило, привозил один из редакторов радиостанции Юра Никифоров – обаятельный и талантливый журналист с яркой рыжей шевелюрой. Он привозил с собой молодых, начинающих поэтов, музыкантов, исполнителей песен и даже балерин из студии Большого театра.
Мне как молодому и крепкому редактору областного радио руководство телерадиокомитета поручало сопровождать эти агитбригады в поездках по северным стройкам и буровым. В одну из таких поездок Никифоров представил мне молоденькую девицу:
– Знакомься, наша певица Алла, а фамилия у нее Пугачева.
Мы пожали друг другу руки, певица на меня не произвела никакого впечатления. Да, тогда Аллу Пугачеву на всех концертах представляли просто – певица радиостанции «Юность». И возили ее по Тюмени вместе с другими в простеньком автобусе курганского производства и селили в многоместный номер гостиницы «Колос». Если мне не изменяет память, восемнадцатилетие или девятнадцатилетие Аллы мы отмечали в Горноправдинске в гостях у Фармана Салманова.
Вернувшись весной 1971 года из очередной поездки с бригадой «Юности» в Тюмень, я как-то вечерком заглянул к Юре Никифорову в номер гостиницы, благо жил неподалеку, на ул. Севастопольской. За столом вместе с хозяином сидели Алла Пугачева и еще две молоденькие балерины и мирно потягивали из горлышек пиво. Я сходил в буфет и принес еще пива. За разговором так, ни о чем, и поведал им историю с рыжиками, похвалившись, как много я прошлой осенью их нарезал. Москвичи при упоминании о рыжиках оживились, стали уверять меня, что никогда раньше такие грибы не пробовали, только слышали.
– Пригласи в гости, – Пугачева и тогда не отличалась скромностью, – неужели не угостишь?
– Угощу. Одевайтесь, здесь рядом, – согласился я.
Вскоре мы сидели за столом в моей тесной двухкомнатной «хрущевке». Жена принесла трехлитровую банку с солеными рыжиками и разложила их гостям на тарелки. Хотя на столе дымились пельмени, была другая закуска, москвичи под водочку уплетали за обе щеки только рыжики. Одной банкой не обошлось. Принесли другую, но осилить ее гости уже не смогли. Жена, расщедрившись, положила каждому с собой по пол- литровой баночке. А потом мы шли до гостиницы по ночной Тюмени и горланили песни про туман и запах тайги, про то, как она уехала в жаркие страны, а он ушел на разведку в тайгу. Пели все: и рыжий Юрка Никифоров, и певица радиостанции «Юность» Алка Пугачева, пели молоденькие балерины Большого театра.
С тех пор с Аллой Пугачевой я не встречался. После исполнения на фестивале в Болгарии «Арлекино» она в одночасье стала знаменитой, а потом и вовсе примадонной. Теперь она по приезде на гастроли в Тюмень стала требовать к трапу самолета обкомовскую «Чайку», а жить соглашалась только на Лебяжьем. Да, по правде сказать, особой потребности встретиться я никогда не испытывал. Я еще могу «примадонну» слушать по радио, а вот смотреть ее на сцене или по телевизору – это, пожалуйста, меня увольте.
Вот такие рыжики…
