…Тогда, в конце 60-х, июнь выдался на редкость сухим и жарким. Реки и речушки быстро вернулись в свои берега, вешние воды скатились из луговин и пойм, образовав в лощинах и овражках небольшие озерки, в которых кишела рыба, не успевшая с талыми водами уйти в русла притихших и очистившихся от мусора рек. В основном это были окуни и щурята. И деревенские жители поспешили на легкий лов рыбы. Кто с бреднями, кто с сетями, кто сачками буквально черпал из таких озерков столько рыбы, сколько мог унести или увезти. Щук, если взбаламутить воду, можно было выкидывать на берег голыми руками. В селах наступила страдная рыбацкая пора.
С лесником с кордона Дощаное, что затерялся на границе Кондинской тайги и берегу одноименного озера, Федором Богомазом – мужиком кряжистым и очень выносливым на ходьбу по непролазным дебрям, как-то под вечер отправились с удочками на одну из проток. Я знал, что Федор не признавал удочек, и уговорить его сходить посидеть просто так на берегу – дело непростое.
– Ты совсем свихнулся. – Ни в какую не соглашался он: – Чудишь, паря. Давай возьмем бредешок. Рыба ведь сама прет…
– Да не нужна мне рыба. Хочется просто посидеть на бережке. На уху поймаем – и на том спасибо.
– Стареешь, паря. Чудить начал. Ну да ладно. Пойду червя поищу.
…Вечер выдался тихим и душным. За день воздух до того прокалился, что даже близость воды не приносила желанной прохлады. Да еще вдобавок комары и мошка до того одолели, что никакая мазь не помогала, и нам пришлось разжигать дымокуры. С Федором мы не виделись с прошлой осени, поэтому рассказов об охоте и зимней рыбалке вспомнилось немало.
– Лайма-то ощенилась с месяц назад, – неожиданно сообщил мне Богомаз. – Ты щеночка просил оставить. Я тебе письмо писать собрался. А ты сам объявился. Это хорошая примета…
Лайку лесника хорошо знали не только местные охотники, славилась Лайма далеко за пределами района. Она хорошо держала лося, не боялась медведя, была неутомима в охоте и за другим зверем. Федору предлагали за собаку большие деньги, но уговорить его – дело было безнадежное. И воровали ее несколько раз, увозили иногда очень далеко, но всякий раз с первого же выхода в лес она сбегала к своему хозяину. Даже после нескольких месяцев отлучки. Когда Лайму крали в очередной раз, Богомаз, конечно, переживал, но верил, что та вернется.
– Прибежит. Что ей, впервой. Только бы не стреляли. Эх! Люди! – Как-то грустно улыбался он.
И Лайма прибегала. Скреблась лапами о доски двери и тихо поскуливала. Прошлой осенью я попросил Федю дать мне от нее щенка. И вот Богомаз напомнил мне о моей же просьбе.
– Вот который щенок к тебе поползет, того и бери. Я и Лайму так выбирал. Она сама еще слепенькой ко мне подползла и уткнулась в коленку. Хорошая вышла собачка, ласковая и верная. Ты ведь ходил с ней на охоту. Видел хоть раз, чтобы она крутилась под ногами? То-то и оно. А я ведь ее специально ничему не учил. Если собака умная, она сама до всего дойдет. Это у них в крови, в самом нутре. И ты не учи… Попомни мои слова.
Я так и сделал. Когда поздно вечером возвратились с небогатым уловом домой, Федя первым делом повел меня в сарайчик, где на мягком сене нежилась со своим потомством Лайма. Завидев незнакомого, она тихо зарычала, но потом, видимо, признав, успокоилась. Богомаз загреб своими огромными ручищами сразу всех щенков и опустил их передо мной. Не сразу щенки стали подниматься на неокрепших еще ножках. Я присел на корточки и стал ждать, который первым покостыляет в мою сторону. Пришлось немного протянуть к ним руку. И чудо свершилось. Один из них остановился, принюхался, повертел головой и, спотыкаясь, тычась мордочкой в сено, поковылял к вытянутой ладони, ухватился за оттопыренный палец и начал его сосать.
– Повезло тебе. Крепкий щенок. Видишь, как бывает. – Нарушил молчание Богомаз.
Не знаю, почему, но щенка я сразу назвал Верный. Собака и на самом деле оказалась очень верной и служила мне преданно много лет. Но давайте закончим сначала рассказ о Лайме. Как-то в начале зимы пошел Федор на отвод деляны под рубку леса. И, конечно, взял с собой Лайму. И нужно же было случиться, что у него, никогда не знавшего, что такое болезни, километрах в пяти от кордона прихватило сердце. Да прихватило крепко. Пока не потерял сознание (это потом, через несколько дней, когда Богомаза нашли, удалось восстановить картину происшедшего по следам), сил хватило только на то, чтобы присесть на поваленное дерево. Лайма не отходила от хозяина ни на шаг. Она даже пыталась тащить его волоком по снегу в сторону дома. И это Лайма! Маленькая Лайма! И грузный, килограммов под девяносто хозяин. Когда обеспокоенная долгим отсутствием Федора жена организовала охотников на поиски мужа, к сожалению, было уже поздно. Мужики нашли совершенно истощавшую Лайму рядом с ее хозяином. Вокруг были десятки следов зверьков, но ни одного из них она и близко не подпустила, сторожила и оберегала из последних сил.
…Верный вырос крупным и сильным. От матери он взял охотничью смекалку и неутомимость, преданность и неприхотливость. Вот только характером он отличился. Характер, я вам скажу, был у него ой-ё-ей.
Как-то попросили меня знакомые охотники из Свердловска взять их с собаками на лосиную охоту. Собак они купили совсем недавно по баснословной цене даже по тому далекому доперестроечному времени. Были у купленных лаек паспорта с богатыми родословными, медалями и грамотами с различных соревнований и выставок. Вот и не терпелось им испытать своих медалистов на настоящей охоте. Верный принял новых знакомых прохладно, а, вернее сказать, никак не принял. В лесу он сразу куда-то исчез, обиделся на меня, хотя я знал, что он постоянно рядом. А с голоду в лесу он не пропадет. После двух дней бесплодных скитаний по лесу я убедился, что с медалистами охоты никакой не будет. Они не отходили от нас ни на шаг и постоянно тыкались мордами нам в пятки. Из еды они предпочитали одно печенье, а от хлеба воротили носы. Мне было искренне жаль мужиков и выброшенные ими огромные деньги.
– Давайте сделаем так, – предложил я им. – Вы привязываете собак, и один остается их охранять. Другой, если хочет, может идти со мной. К вечеру мы лося добудем.
Друзья посовещались, и один все же решил идти, хотя никак не мог поверить, что их собаки к охоте непригодны вовсе, и удивлялся: «Этого не может быть. Медали же!?» Когда отошли от оставленных собак на километр, я тихо свистнул, и из ближайшего перелеска тут же появился Верный. Подбежал, ткнулся мордой в перчатку, я молча взмахнул рукой «ищи», и он не спеша скрылся за деревьями. Его не слышно было около часа, а может, и чуть больше. Наконец он подал голос, но еле-еле уловимый: слишком далеко от нас находился. Мы прибавили шагу и уже через минут пятнадцать чуть не выскочили на небольшую прогалину, заросшую тальником и мелким березняком. Посреди этой прогалины, уперев в землю рога и мотая мордой, шевелилась огромная туша лося. А перед ним, заливаясь лаем, выделывая немыслимые прыжки и кренделя, суетился Верный, удерживая лося на одном месте. Он то отступал, то бросался на зверя и тут же отскакивал в сторону, избегая удара рогами.
Медлить было нельзя, и дуплет буквально разнес лосю левую лопатку. Он еще успел прыгнуть, но споткнулся, ткнулся головой в снег и завалился набок. Еще через час, завернув мясо в снятую шкуру и подняв его на сооруженный в развилке сосны лабаз, я отправил напарника к оставленному с собаками другу, чтобы они смогли сегодня же добраться до ближайшей деревни и договориться насчет лошади. А сам остался. Я знал, что неподалеку должна быть старая охотничья избушка, в которой и намеревался переночевать. И не ошибся. Избушка, хотя и сильно покосившаяся, оказалась на старом месте, только дверь была сорвана с одной петли, а в небольшом оконце не оказалось стекол. Но это не особо беспокоило. Окно заткнул рюкзаком, дверь кое-как приладил на место, заготовил на ночь дров и вышел наружу покурить. И тут услышал опять же далековато от избушки лай Верного. Он снова держал зверя. Но идти к нему не было уже ни сил, ни желания. Да и лицензия была только одна. Верный лаял довольно долго, но постепенно и он, видимо, утомился, и лай прекратился. Я сидел на старом пне и ждал, когда вернется собака.
И Верный вернулся. Он с ходу налетел на меня, сшиб с пенька и начал рвать на мне рукав ватной фуфайки. Нет, он не кусал меня, он именно рвал рукав. Вата забивала ему рот, он злобно рычал. Шерсть стояла торчком. А он все не позволял мне подняться. Таким образом Верный наказывал меня за наплевательское отношение к нему. Он, видите ли, работает, находит и держит зверя. А его хозяин в это время спокойненько сидит на пеньке, курит и в ус не дует. Какая наглость! Это потом я все понял, а тогда не сразу сообразил, что к чему. Наконец, он успокоился, оставил растрепанный рукав фуфайки и отошел в сторонку. Целые сутки он не подходил ко мне и не брал из рук пищу, только отворачивал морду. Такой уж был у него характер. И не только у него… Могу лишь сказать, что продолжение этой истории по-настоящему трагично.
