Самогон в нашей деревне лился рекой. Допился я, можно сказать, до чертиков.
Однажды, после обычной попойки, белым днем свалился в грязную канаву перед самой своей халупой. Провалялся в ней до утра. Соседка, выгнав корову в стадо, заподозрила неладное и подошла ко мне. Покачала головой, потолкала ногой, не побрезговала перевернуть меня на спину. А у меня – никакой реакции. Она разбудила свою племянницу, которая недавно стала фельдшером в нашей больнице. Профессионального опыта у нее тогда еще было маловато. Пощупала она мою руку и, не найдя пульса, сказала, что я умер. Соседка сбегала на конный двор и вскоре возвратилась с конюхом. Кое-как взгромоздили меня на телегу, накрыли дерюжкой и, по совету племянницы, отвезли в больничный ледник.
Проснулся я от холода – продрог до костей, зуб на зуб не попадает. Глаза разлепил, осмотрелся. Под самым потолком тусклая лампочка на проводке висит. Сам лежу на каких-то странных нарах, обитых оцинкованным железом, и никакой подстилки… Где это я очутился? На вытрезвитель вроде не похоже: там хоть иногда и раздевают, однако на койку кладут да еще и одеялом каким-нибудь накрывают. А тут – на голом железе даже без простыни при таком собачьем холоде; еще и чем-то медицин-ским противно воняет!
Все еще толком ничего не соображая, подошел к двери, толкнул ее и вышел в длинный коридор. Гляжу, а там на скамейке, уютно свернувшись калачиком, какой-то старичок кемарит. Тронул его за плечо, чтобы узнать, наконец, куда это меня занесло? Только он, увидев меня, громко ойкнул, свалился на пол, еще крепче коленки к груди прижал, глаза зажмурил, часто-часто закрестился и затараторил без умолку: «Свят, свят, свят!..». Понял я, что толку от него не добиться, и вышел наружу. Уже чуть забрезжил рассвет, и мне не составило труда узнать здание больницы. Только тут до меня дошло, что обретался я не где-нибудь, а в морге. А как туда попал – убей, не помню!..
Мой сосед Митрофанович, узнав, что меня отвезли в морг, пошел к председателю сельсовета, сообщил ему о моей смерти и попросил, чтобы он разрешил заказать в столярке гроб. А тот даже как будто бы обрадовался этой печальной новости: «Ну, слава Богу, еще один алкаш убрался!». Однако записку насчет гроба тут же написал.
Теперь опять же обо мне. Как есть в натуральном виде, огородами и задами добрался я домой, никого не встретив. Благо, в это время все нормальные люди еще досматривали сны. В сумеречном свете я не углядел гроб, стоявший в сенцах, и загремел вместе с ним на пол. Чертыхаясь и потирая ушибленные колени, зашел в хату, кое-как оделся и сел на застеленную старушками кровать. Зверски хотелось выпить и чем-нибудь закусить: ведь больше суток во рту не было маковой росинки. Так, дрожа, сидел я в тупом оцепенении и все никак не мог согреться.
Когда уже совсем рассвело, звякнула щеколда, и на пороге появился Митрофанович. Увидев меня, он тут же брякнулся на пол, даже не пикнув. Теперь передрейфил и я: вдруг он с перепугу отдал концы?! Подскочил, потормошил маленько, потом зачерпнул ладошкой воды из ведра и плеснул ему в лицо. Он открыл глаза и замахал на меня рукой.
– Да не боись ты! Не видишь, что ли: ведь я взаправду живой! Если хочешь, на, руку пощупай! Опохмелиться край как надо бы, а в кармане – ни шиша. Постой-постой, есть у меня одна идея! Послушай, Митрофанович, я же знаю, что тебе для ремонта пола доски вот как нужны! Так ты купи у меня гроб, я недорого возьму: всего за поллитровку самогонки! – в нетерпении кричу я.
– Ты смеешься надо мной, что ли? Кто же гроб у покойников покупает! Нет уж, спасибочки! – наотрез отказался дружок, но за бутылкой сбегал.
Через некоторое время в хату с похоронными лицами вошли старушки – обряжать меня в последний путь – и застали такую развеселую картину: мы с дружком, уже хорошенькие, сидим, обнявшись, за столом и обмываем его неожиданную покупку. Они, понятно, сначала перепугались, а потом плюнули с досады (и смерть-то алкаша не берет!) и разошлись по домам.
Так мои похороны в тот раз и не состоялись, но во мне что-то как бы перевернулось. Да и все сельчане стали от меня шарахаться, как от прокаженного или оборотня: ведь они верили, что я воскрес из мертвых. Побывал я на матушкиной могиле, покрасил памятник и оградку, сделал столик и скамейку к нему. Потом поклонился и поклялся матушке, дал зарок: никогда больше ни при каких обстоятельствах не прикасаться к спиртному. И стала бутылка, полученная за собственный гроб, последней. Вот так, безо всяких уколов и ампул, я сам бросил пить и как будто бы снова на свет родился. Может быть, и некоторые другие пьющие последуют моему примеру, особенно те, кто стремится дорожить своей жизнью и жизнью своих родных и близких, уставших от борьбы с алкоголизмом.
