О войне в нашей семье не говорили. Бабушка Варя запрещала. Она не воевала, но все, что имела, положила на священный алтарь победы, работая в тылу.
Варя была старшей дочерью в раскулаченной семье Матрены и Григория Петровых. Родилась и выросла под Новосибирском, куда сослали родителей. С детства была приучена к труду, поэтому всю жизнь никакой работы не чуралась и никогда без дела не сидела. А какая она была рассказчица! Мы, дети, слушали ее, раскрыв рты. Обо всем складно бачила, как говорят в нашей стороне, но только о военном времени молчала.
– Мирное небо сейчас, еды вдоволь, отцы и братья живы, чего вам еще, живите да радуйтесь каждой травинке, – ворчала она.
Поэтому все, что я знаю, рассказала мне ее младшая сестра баба Тоня.
Перед самой войной Варвара окончила бухгалтерские курсы, собралась поступать в институт. Мать, которая после раскулачивания предпочитала не высовываться, ее ругала, мол, замуж бы лучше вышла, детей нарожала, тем более и жених уже есть. А жених был хорош.
– Варвара высокая, стройная, такой же и в молодости была. Фигурка точеная, пальцы длинные, запястья аристократические – тоненькие. Многие парни не прочь были с ней рядом по деревне пройти, но она у нас гордая. Ей только Алексей приглянулся. Видный кавалер был, учительствовать приехал. Он ее в университет и подбивал пойти, все способности у нее выискивал, – рассказывала баба Тоня.
Но тот день, 22 июня 1941 года, отнял у Варвары все.
Баба Тоня (ей исполнилось тогда шесть лет) вспоминает, что по деревне бегали мальчишки, младший братик Ваня тоже был в той куче. Они радостно кричали: «Война началась, война!». Кричали до той поры, пока один из отцов не выловил и не отхлестал вицей самых рьяных крикунов.
– Дома мать голосила, повалившись на лавку. Отец стоял посреди комнаты и говорил ей: «Полно, Матрена, детей хоть не пужай». Я поняла, что случилось что-то страшное.
В один день превратилась деревня в бабье царство. Из мужиков – старики, подростки да малышня. Работников надо было заменять, и пахали женщины и девки без отдыха.
– Ни мамы, ни Вари дома не бывало. Мы с Ванюшкой у соседки бабки Катерины под приглядом. С нами вместе еще с пяток малышей. Такие вот ясли. Еды поначалу хватало, животы подводить только к зиме начало. Ну и лакомств, конечно, не было. Помню, рыдая, просила у матери купить мне в городе пряник. Мне батя всегда привозил. Я всю войну этот пряник во сне видела, а потом, когда мир настал, перехотела. С тех пор мне пряники противны, – говорит баба Тоня.
Похоронка на главу семьи пришла через пару месяцев. Матрена будто окаменела от горя. Впрочем, каждый раз, когда приходила почта, то в одном доме, то в другом голосили по покойнику. Казалось, что в каждой избе смерть отметилась. Через некоторое время мать слегла и уже не поднялась. Хоронили ее в лютый мороз, застывшую землю долбили почти два дня, чтобы получилось что-то вроде нормальной могилы. Варвара осталась самой старшей. Потом пришло известие о смерти Алеши. Как не сломалась Варя, как нашла в себе силы, неизвестно.
Послевоенное время тоже не сразу стало легким и беззаботным. Но в те годы, как вспоминает бабушка Тоня, люди были особенные, чуткие к чужому горю.
Варя решила, что замуж никогда не выйдет в память об Алексее. Да и не за кого было идти. Больше половины мужиков домой не вернулись. И только с Евгением сошлась. Это был союз двух покалеченных войной людей. У нее жених погиб, у него – другая история. Уходя на фронт, он оставил дома молодую жену и троих детей-погодков. Через два года пришла на него похоронка. А он не погиб, попал в плен. Позже, когда к своим прорывался, ему снарядом руку оторвало, в горячке в госпитале лежал. В общем, не мог о себе никаких вестей передать. Жена его тем временем сошлась с комиссованным одноногим солдатиком. Ее понять можно. Время тяжелое, детей дома куча, все есть хотят, а помочь некому. В общем, когда приехал Женя, то увидел, что семьи у него больше нет.
– Жена-то, конечно, в ноги ему повалилась, мол, так и так, я тебя похоронила. Муж ее нынешний вещи пошел собирать. Дети от Жени шарахаются, они уже давно папкой чужого мужика называли. В общем, постоял, посмотрел на это Женя и сказал: «Коли так война рассудила, то так тому и быть. Ты теперь мне не жена больше, живи с ним, я обиды не держу, только к детям приезжать буду иногда. Это уж разреши, я только думами о них в плену спасался». Вот так приехал он к нам в деревню и Варю встретил, – говорит баба Тоня.
Дед умер незадолго до моего рождения. Бабушка тоже ушла от нас очень рано. После семидесяти начала угасать. Болезнь развивалась стремительно, будто снежный ком катился с горы. Все ходили по дому притихшие, надеялись на чудо, но в глубине души понимали, что больше она не поднимется. Я окончила третий класс, была на каникулах. Не понимая, что происходит, без стука вбегала в ее комнату, спешила поделиться новостями. У нее не было сил разговаривать, она только улыбалась мне бескровными, почти белыми губами.
Уже потом мне расскажут, что в войну от голода и непосильной работы бабуля надорвалась, долго болела, попала на операционный стол и жила без части желудка. Врачи удивлялись, что до семидесяти дотянула.
Она никогда и ничего для людей не жалела, последнюю рубаху готова была отдать, если бы ее попросили. Никому в помощи не отказывала. Помню, как однажды в засушливое лето выгорели три дома на соседней улице. Бабушка большую часть своей пенсии распределила на равные доли и отнесла погорельцам. Война научила делиться. Но одновременно война научила экономить. Все собирала про запас, не выбрасывала лоскутки, одежду занашивала до той поры, пока она не превращалась в сплошную заплатку, хотя в шкафу висели подаренные обновки.
Особенное отношение у нее было к еде. Даже крошки, оставшиеся после обеда, бабуля аккуратно сметала на ладонь и съедала. Мы с сестрой не понимали этого и порой стыдились за нее. Только с годами пришло понимание страшного слова «война».
