Для них мы считались вне закона: за одного убитого фашиста расстреливали десять Иванов
Тюменец Александр Степанович Антонов родился в Климовичском районе Могилевской области в 1935 году. Приближающуюся дату – 70-летие начала Великой Отечественной – он считает «самой черной». Память сохранила события первых месяцев войны и послевоенных лет, за которыми, на удивление, последовало настоящее человеческое счастье.
Он прищурил глаза и начал рассказ…
– В июне сорок первого мне было шесть лет. Отца сразу призвали на фронт, в деревне остались одни старики, женщины и дети. Помню, как пастухи собрали весь скот и погнали стада на восток, к Смоленску. Тракторы тоже хотели перегнать, но в поле их застали немцы и всех до одного с воздуха «накрыли». Недалеко от нашей деревни горел в лесу советский самолет. Мы, ребятишки, подбежали к нему, оказалось, летчика убили, а экипаж жив. Помогли им товарища похоронить. Жутко было – впервые смерть видел…
К осени наш район стал партизанской зоной. Связь с Москвой партизанам была необходима, и первый десант летом 42-го приземлился в километре от нашей деревни Лесной. Помню, как на рассвете постучали в окно, мать вышла, а перед ней – красноармейцы. Расспросили, как попасть в Кличевские леса: летчик промашку дал, и они приземлились в наших, Климовических. Дети наравне со взрослыми радовались, что теперь централизованное руководство будет, а значит, скорая победа.
Партизаны относились к нам исключительно хорошо, особенно к семьям фронтовиков, где подрастала ребятня. Сами голодали, но в хатах ничего не брали. Зайдут погреться, мать портянки предлагает, хоть что-нибудь дать им хочет, понимая, в каких условиях в лесах живут, но они отказывались: вам самим пригодится. Мародеры, конечно, были, но их партизаны выслеживали и уничтожали.
Беларусь три года кровью обливалась. Для немцев мы считались вне закона: за одного убитого фашиста расстреливали десять Иванов. Сколько деревень дотла сожгли! Моего деда по линии отца убили сразу, другой чудом уцелел. Мы с ним войну и пережили, а у того три дочери и пятнадцать внуков остались.
Восточные районы Могилевщины освободили в 1943-м и всех детей сразу отдали в школы. Еще война шла, а школы открывали, нормальную жизнь восстанавливали. Четыре класса считались обязательными даже для переростков: хоть тебе десять или четырнадцать, но за одной партой с семилеткой сиди. Открывались профтехучилища, и тех, кому в армию было еще рано по возрасту, после начальной школы обучали рабочим специальностям. Кормили, одевали и давали профессию за счет государства, и это в то время, когда все вокруг разбито, уничтожено, разграблено. А с каким рвением мы тогда относились к учебе, не передать!
После войны, в 1947 году, на Украине начались засуха и голод, но в Беларуси картошка всегда хорошо родилась. Скажу, что богато Беларусь никогда не жила, земли-то наши – то болота, то песок, но без картошки мы никогда не оставались. И вот тогда, я это хорошо помню, в каждой хате жил украинец. Никто не спрашивал, кто он, но все знали, почему пришел. И работать не заставляли, садимся ужинать и ему бульбы. Так год они у нас в деревне, да и по всей Беларуси жили, пока не прослышали, что на Украине ситуация с продовольствием выправилась. Потихоньку ушли на свои земли.
Александр Степанович тяжело вздохнул и, громко отхлебнув остывающего чаю, уже несколько иным тоном продолжил:
– Мать у меня была неграмотная, в школу ни дня не ходила, а всех своих детей выучила. Я после окончания сельхозакадемии стал мелиоратором. Думать о том, где бы найти работу, в 60-е не приходилось: она каждому была дана государственным распределением. У меня был выбор между Минской областью и Гомельской. Друг предложил поехать в Гомельскую, где болот побольше, а значит, и трудностей хватает. Согласился. Так и оказался в Рогачевской РТМС, сокращенное название которой ради шутки расшифровывали как «Рано Тебя, Милая, Создали», а в обратном направлении – «Скоро, Милая, Тебя Разгонят». Действительно, районные мелиоративные станции долго не просуществовали. В 1966 году белорусская мелиорация получила союзное подчинение, и под руководством уже московского главка мы осушали Полесье. Через десять лет меня перевели в Тюмень начальником объединения «Союзтюменьводстрой». Так я из белорусских болот попал в сибирские, где комаров – тучи, да и размером они гораздо больше, мошка куда надоедливей и злее, а лютые морозы зимой и несносная жара короткого лета закалили мой дух и характер, будь здоров. В общем, Полесье показалось раем, и трудности преодолевать я научился, как говорят, «по полной программе».
Работал главным инженером в Тюменьгипроводхозе, затем, как заместитель директора Газсельстроя, курировал подсобное хозяйство. Возле Ишима взяли заброшенную деревню и ее преобразили: построили детский садик, парники, теплицы. Появлялись перерабатывающие цеха, коптили мы и мясо, и рыбу, и птицу. Завели ферму: всегда свежее молоко, свое масло. Но Виктор Степанович Черномырдин сказал: а зачем нам сельское хозяйство, если есть нефтяные трубы? Качнем, продадим и готовые продукты привезем. Так и случилось. Но не лучшие продукты привезли, и мы ими уже наелись. Теперь, смотрю, возрождается фермерство. Радует, что одумались, и Тюменская область по сельскому хозяйству хорошие обороты дает.
А когда из Москвы пришла команда закрыть подсобное хозяйство и весь скот вырезать, стали закрываться проектные организации, научно- исследовательские отделы, приостановилось строительство. Газ пошел за границу, нефть потекла рекой. Все, зачем лишняя обуза, зачем такой штат содержать? Тяжело я пережил эту драму.
…По долгу службы мне приходилось бывать в белорусских поселениях нашего региона и в Викуловском районе тоже. Часто встречался с теми, кто приезжал из Беларуси на заработки. Их всегда ждали, они пользовались заслуженным авторитетом. Это как визитная карточка: говоришь, что ты белорус, и к тебе возникает определенное уважительное отношение. Надо сказать, что оно появлялось не на пустом месте, белорусы заслужили его отношением к труду, к людям, к делу. А когда узнал об образовании белорусского национально-культурного общества, сразу стал его членом, можно сказать, стоял у истоков объединения белорусов Западной Сибири.
Может, и нескромно с моей стороны, но о белорусах никто плохого слова никогда мне еще не сказал. Это и по себе знаю, и по тем отзывам сослуживцев, которых в Беларусь в командировку отправлял. Говорят: это что за народ такой? К этим людям, с какой просьбой ни обратись, все с удовольствием сделают, приветливые, с душой ко всем относятся. Поэтому считаю, что народы наши, которые в Советском Союзе вместе жили, разъединить нельзя, мы скреплены кровью, общей историей.
Антонов кашлянул, широкой ладонью потер заблестевшие глаза:
– Жизнь прожита и, оглядываясь назад, думаю, что счастливый я человек. Недавно с женой, тоже белорусской, отпраздновали золотую свадьбу. 
Полвека, как один день, пролетело. Воспитали мы дочку и сына, не нарадуемся внукам, да и в профессии оба состоялись. К Сибири уже привыкли, но за событиями в Беларуси, конечно, следим и связи с ней не теряем.
Задумался и, возвращаясь к началу разговора, сказал:
– Иногда думаю, если бы нас, детей военного времени, государство бросило на произвол судьбы, что бы из нас вышло? Но вот в чем уверен: у любого белоруса спроси, чего он больше всего на свете хочет, и каждый ответит – только б не было войны.
