Близится годовщина Победы. Отец мой, Николай Павлович Веселов, воевал с первых дней войны. Вспоминаю его рассказ...
«После окончания училища в Иркутске, меня с большой группой таких же младших командиров, только разных специальностей, эшелоном отправили на запад. Везли в теплушках. Куда везли, мы не знали. Говорили, что в летние лагеря. Останавливались на каких-то полустанках, заправлялись водой и углем для паровоза. Пищу нам раздавали по вагонам. Ведро горячей похлебки на 10 человек. И ни звука – никто ничего не объяснял.
В Москву прибыли ночью, потом дальше – в Брянск. Там остановились, на память сфотографировались с другом. И – на полевые аэродромы. Попал в 30-й авиационный полк бригады скоростных бомбардировщиков».
Свой первый день войны отец описывает так. «Полк СБ, в котором я служил, находился в летних лагерях близ станции Сельцо, что западнее г. Брянска. И вдруг… тревога!.. Боевая тревога!.. Вой сирены… Так встретили мы воскресный день 22 июня 1941 года. По боевой тревоге технический состав в первую очередь был у самолетов.
– Товарищ капитан! Самолет к полетам готов! – доложил своему командиру. Здесь же, на лётном поле, был проведен в присутствии секретаря Брянского обкома партии митинг.
Война!.. Война без объявления. Что может быть подлее? Так может действовать только коварный и трусливый враг. Им оказались Гитлер и его фашистская клика, к тому времени оккупировавшая большую часть Европы.
Вспоминая тот день, мы утешали себя тем, что о нас никто не плакал, не приходилось отрывать от себя жену, мать, родственников. Они были от нас далеко, в разных местах Союза.
Во второй половине июня наш скоростной бомбардировочный полк базировался на аэродроме г. Орши. Отсюда начались его боевые операции.
И вот настал день, который я запомнил на всю жизнь – 29 июня 1941 года. Командир, капитан В.С. Андрющенко, приказал готовиться к боевому заданию. На рассвете его звено вылетело бомбить переправу на Смоленском направлении. Утро было ясное, видимость замечательная, это помогало визуально ориентироваться на местности. Идем с набором высоты, земля просматривается хорошо, видны темные ленты рек, лесные массивы. Угодили под обстрел своих, но две зеленые ракеты с самолета, что означало «я – свой», успокоили зенитчиков. Двигатели работают ровно, уверенно. Высота 4000…5000 метров. Трудно становится дышать, надели кислородные маски. Набрали заданную высоту. Все шло хорошо. Линию фронта, обозначенную стрельбой, разрывами бомб и снарядов, перелетели благополучно. Чем дальше на запад, тем чаще стали попадаться облака, сквозь них виднелись движущиеся на восток колонны живой силы и механизированные части противника. Никакой маскировки, фашисты уверены в своей безнаказанности. Так и хотелось их «причесать», пройтись по ним из пулеметов, но у нас своя задача, своя цель.
Штурманы сделали свое дело, четко вывели звено на переправу, под белые шапки разрывов зенитных снарядов отбомбились, развернулись, взяли обратный курс на восток. Появилась и стала увеличиваться облачность, это прикрывало нас от ПВО противника, и вдруг… Из-за туч вынырнули три «мессершмитта» – немецкие истребители. Вижу, как левый самолет из нашего звена вдруг задымил, показалось пламя, медленно заваливаясь на крыло, он пошел вниз. Фрицы все ближе. Даю короткую очередь. В ответ сразу же получаю длинную. По внутренней связи командир кричит: «Что молчишь? Пули ждешь?». Но я, усевшись пониже и прижавшись к бронеспинке, молчу, думаю, пусть фрицы считают, что убит. Мой правый сосед дает очередь за очередью, вижу, что один из фашистов вдруг клюнул носом, задымил и стал отставать, он теряет скорость, теряет высоту. – Молодец, Петухов, – шепчу я… – подстрелил все же гада.
Капитан по СПУ снова кричит: «Ты чего не стреляешь?» «Заело», – отвечаю. «Вот прилетим, я тебе покажу – заело». «Согласен». А немцы, подумав, что из двух стрелков остался один, решили прикончить нас. Все ближе, ближе, уже вижу нахальную рожу немецкого летчика. Расстояние сокращается, нервы напряжены до предела. Напарник замолчал: или погиб, или патроны кончились.
Немцы начали стрелять из пушек, дымные трассы очередей потянулись к нам. Резкие удары сотрясали самолет, это загремели разрывы снарядов в воздухе. Тогда соскакиваю на ноги, беру в прицел бензобаки ближнего, и даю из обоих пулеметов длинную очередь. Он мгновенно вспыхнул и вдруг взрыв… Пальцы свело судорогой, но пулеметы направлены на второй самолет. «Командир!» – кричу во всю силу легких, – удирает последний». И вдогонку из всех пулеметов поливаем фрица огнем, но, по-видимому, момент упустили. Ушел. В спешке я не заметил, сумел или нет спастись экипаж «мистера», так мы называли «мессершмиттов». Когда спало напряжение боя, мы с Петуховым уже где-то в районе Смоленска помахали друг другу руками.
По всем расчетам выходило, что самолет достиг нашей территории. Через час мы благополучно произвели посадку на своем аэродроме. В фюзеляже, как в решете, светились пробоины, на левой плоскости была изуродована обшивка.
Нелегко дались нам эти часы изнурительного полета, когда сидишь в кресле, напряженно осматривая горизонт, поминутно ожидая появления вражеских истребителей, или обстрела немецких зенитных «эрликонов». Так закончился мой первый боевой вылет – победой над врагом и гибелью боевого товарища».
Далее отец с горечью вспоминает: «Шел жаркий июль 1941 года. Перед глазами то и дело вставали нерадостные картины нашего отступления – изрытые воронками от бомб аэродромы, зарево в полнеба от горящих на земле целых эскадрилий наших самолетов. В иссиня-черном от жары небе появлялась «рама» – двухкилевой немецкий самолет-разведчик, как ястреб, высматривавший добычу. Обнаружив аэродром, приводил «юнкерсов» или «хейнкелей», которые безнаказанно бомбили, а затем с бреющего полета поливали пулеметным огнем. В воздухе – постоянный вой немецкой авиации, душераздирающий свист падающих бомб.
Прыгаешь в окопчик или воронку и, обхватив голову руками, всем телом вжимаешься в землю. Кажется, каждая бомба падает именно в тебя. Груды металла вперемешку с искалеченными человеческими телами. Удушающее марево и смрад от пламенем занявшихся пшеничных полей...
Израненные машины механики и техники латали, и снова в бой. С инженером полка мне не раз приходилось летать, отыскивая сбитые машины – свои и чужие. Надо было осмотреть и сделать заключение о возможности их ремонта, использования тех или иных деталей. Как-то в один из таких полетов в непосредственной близости от линии фронта мы были атакованы истребителем противника, но наш пилот не растерялся, умело маневрируя на малой высоте, сумел оторваться от немецкого аса и благополучно сесть вблизи леса.
А вот еще случай. Нам сообщили, что наши соседи-истребители только что сбили немецкий бомбардировщик, он упал невдалеке. Можно посмотреть. Прилетели, пошли в штаб, чтобы уточнить местонахождение самолета, а там как раз привели немецкий экипаж из тех, кто остался жив. Стоят молча, набычившись. Разговаривать не хотят. Да особо с ними и не разговаривали. Командир полка просмотрел документы, потом подает в награду трофейный пистолет летчику, который сбил самолет, и говорит: «Расстрелять». Да и куда их было девать. Мы постоянно отступали, едва успевали обустраивать аэродромы.
Этот летчик-истребитель, молоденький лейтенант, почти мальчишка, подходил и шагов с трех-четырех каждому пускал пулю в лоб. Меня потрясла не сама процедура расстрела, за четыре месяца войны мы уже насмотрелись всякого и даже присутствовали на показательных расстрелах дезертиров.
Мне запомнилось, когда очередь подошла к четвертому, похоже, это был механик, человек уже в годах, с крупными рабочими руками. Так вот, он прямо на глазах стал белым – поседел…
Нам было не до сантиментов, шла война – жестокая, беспощадная. И ни у кого из нас не дрогнула бы рука расстрелять фашиста. Мы даже несколько завидовали тому летчику-истребителю. Мы были в основном вооружены револьверами системы «наган», пистолеты были редкость. У немцев были хорошие пистолеты вальтер, парабеллум. Кстати, парабеллум в переводе означает «готовься к войне», так что награда трофейным пистолетом была достойная. Как говорится: «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет».
Как позднее стало известно, только в первый день войны немцы бомбили около 60 наших аэродромов. Было уничтожено более тысячи самолетов, в основном на земле, на своих аэродромах.
Сказался фактор внезапности, неподготовленность армии к войне и работа мощной немецкой диверсионно-разведывательной сети абвер.
