Село наше расположено на увале между двух озёр с севера и юга, да ещё через небольшой промежуток восточнее озера Долгого, как блюдце, с окаёмкой из камыша озеро Головка. Южнее от Долгого через рёлку, так называют полоску солончаковой земли шириной около сотни метров, в ложбинке сверкает жемчужина нашего поселения – озеро Солёноё, известное далеко за пределами области своей лечебной водой и грязями. Из рассказов моей мамы, в войну они ходили на Солоно, так раньше называли озеро, и выпаривали соль на кострах, используя листы жести. Теперь до Солёного проложена дорога с твёрдым покрытием, берега обсажены хвойным лесом, десятки машин с номерами различных регионов мчат народ сюда поправлять здоровье.
На улице вдоль озера Долгого, которая названа в честь первых коммунарских артелей улицей Коммунаров, проживал Иван Ермилович со своим многочисленным семейством. Семь ребятишек и старенький отец Ермила Антонович ютились в небольшом домике. Дед Ермила – мастер-золотые руки – по найму делал для колхоза колёса для телег, сани, кошёвки, плёл пестери, сын Иван помогал ему. Делали они пестери из ракитника. В сарае у Ермиловых, так называли в деревне их семейство, всегда было много свежих заготовок для саней. Заготовки протёсывались, распаривались в кипятке и в умелых руках Ивана и деда Ермилы превращались в полозья. В избушке, где распаривались заготовки, всегда пахло стружкой и распаренной древесиной. Дед Ермила казался удивительным волшебником, когда из его жилистых рук вдруг появлялось очертание пестерька, полоза или деревянного колеса. Ребятишки околотка с интересом наблюдали, как он ловко орудует топором, рубанком, лучковой пилой и другими инструментами. Видя наше любопытство, дед Ермила объяснял свои действия, показывая, как насадить топорище, черешок к лопате и другие хитринки. При этом приговаривал: «Учитесь, ребятишки, мужику это сгодится в жизни». Ермиловские пестерьки выглядели золотыми, потому что ракитник был светло-жёлтого цвета.
Все руководители колхоза ездили на конях, запряжённых в эти ходки-пестерьки, а в большие короба-плетёнки зимой собирали золу для удобрения колхозного сада. Изготавливались также деревянные лопаты, грабли. Летом Ермиловым в ограду привозили свежие заготовки для саней. Иван Ермилыч кричал ребятишкам: «Эй, ордынцы, бегите-ка сюда, я вам коринок натесал!». Мы прибегали, подбирали свежую кору, снимали пенки. А он, запрокинув голову, хохотал, приговаривая: «Вот это зубы, брат ты мой, вот это гложут, как зайцы, холера-те, ха-ха-ха!».
Берег, где купалась ребятня, называли Ермиловским. В околотке нашем насчитывалось больше десятка девчонок и мальчишек! Усадьба Ермиловых была как бы штабом для детворы. Все игры, забавы, проказы начинались и заканчивались у Ермиловых или на Ермиловском берегу. Ермилыч ухаживал за школьными лошадьми, их звали Воронко и Рыжка. Мы смотрели, как он, запрягая, ласкал их, весело разговаривал, как с ребятишками. Ермилыч трудился завхозом в школе, на лошадях выполнялась вся хозяйственная работа. Летом Ермилыч на конях, запряжённых в арбу, ездил в лес на заготовку дров для школы. Ученики тех лет тоже привлекались к этой работе. Ермилыч и учитель труда в лесосеке делили нас на тройки: двое мальчишек и девочка распределяли спиленные деревья – мы должны были заготовить два кубометра дров. Они показывали нам, как правильно держать топор, пилу, как отрубать сучья, с какой стороны колоть чурки. В дальнейшем мы поняли, что это очень важно, так как меньше тратится сил, безопасней и быстрей выполняется норма. Ермилыч в конце работы косил траву для коней и много-много «пучек». Раздавал «пучки» ребятне, запрокинув голову назад, громко задорно-весело хохотал, приговаривая: «Ешьте, ешьте, ребятишки, холера-те». Мы, как кролики, поглощали сочную съедобную траву, тоже хохотали и визжали. Был он поджарым, роста чуть выше среднего, с близорукими глазами, улыбающимся лицом, не курил, алкоголем не злоупотреблял, добрейшей души человек. Кроме как «холера-те», никаких матерных слов от него никто не слышал. Все его домочадцы называли Ермилыча только папой, в том числе и жена его, тётя Шура.
В летнее время до сенокосной страды ребятня околотка до потёмок играла в «мушку», в «попа» или, усевшись в кружок, рассказывала страшные истории, домой никто не торопился. Потом голоса матерей: «Витька, домой!», «Толька, домой!». Только за Барышниковыми ребятишками приходил, нам казалось, строгий отец, в руках у него всегда был прутик, которым он пощёлкивал о сапог, приговаривая: «А ну, марш домой, мать вашу!». Мы разбегались с холодком меж лопаток, а когда Барышниковы уходили, собирались вновь слушать «страшные» рассказы. Позднее выходила тётя Шура и звала своих: «Любша! Кольша! Ребятишки! Папа зовет, спать пора». Все расходились по домам.
Ермилыч промышлял ещё рыбалкой и охотой, причём рыбу ловил без сетей и удочек, покупать их было не на что и негде, деревенские магазины в те годы торговали только товарами первой необходимости. Ставил он свои снасти – «котцы» – в камышовых прорезях на озере Долгое и вдоль «лабзы» на озере Головка. «Котцы» делались из тальника – это ровные талины длиной полтора метра. Они подгоняются и связываются корой тальника одна к одной, получался гибкий щит длиной десять-двенадцать метров, нижние концы талин заостряются, чтобы легче воткнуть в грунт. Всё это сооружение, сделанное без гвоздей и ниток умелыми руками Ермилыча, ставилось в рыбные места в виде восьмёрки с заходом и крылом, закреплялось кольями. Ловилась рыба разного размера: от гольяна до крупного карася. Всё лето по утрам Ермилыч, плавая на лодке, проверял свои «котцы» и каждый раз «начерпывал» одно-два ведра рыбы. Крупная рыба шла на уху и «жарёху», раздавалась соседям, мелочь отдавалась курам и уткам. Придёшь к Ермиловым во время обеда, а на общем столе три, четыре «пирамиды» из рыбных костей. Рыба вяленая, солёная, варёная, жареная – основной продукт после хлеба и картошки в деревенских семьях тех лет. На ней выросло не одно поколение.
Бывшие жители, чьё детство прошло в селе, прожив в городах много лет и отведав разных блюд из благородной рыбы, приезжая в гости, как правило, хотели простой ухи и «жарёхи» из карася, причём из озера Долгое. Охотником он был необычным. Ружьё имел, но стрелять из него не мог, так как плохо видел. Его и на войну не призвали по слабости глаз. Делал он разные ловушки, силки, петли и успешно ими добывал разную живность. Косачи, куропатки, зайцы, косули – всё это нечасто, но появлялось в доме Ермиловых.
Прошло много лет. Нет Ермилыча, и уже те ребятишки нашего околотка стали дедушками и бабушками. Они добросовестно работали по тридцать-сорок лет, кто в городской местности, кто в деревне. Больших наград и открытий не заимели, но многие из них пронесли через свою жизнь и передали своим детям частичку непо-средственности, жизнелюбия, доброты и умения трудиться, ту частичку, которая излучалась от Ермилыча и его отца, Ермилы Антоновича. Семейство Ермиловых разлетелось: кто стал инженером, учителем, столяром, водителем, а главное – все они добрые, независтливые люди. И остаются светлые воспоминания о детстве, где было всё просто и ясно, как задорно-весёлый смех Ермилыча и его знаменитое «холера-те!» и «брат ты мой!»
Бердюжский район
