Почти год назад «Тюменская правда» рассказала о нижнетавдинце Федоре Косогорове, который всю Отечественную провоевал в подразделении реактивных минометов. Артиллерист прошел с боями по Румынии, Польше, Германии, освобождал Прагу, в Карпатах гонялся за бандитами.
Но и мирный труд этого человека оказался сплошными битвами, о которых грех умолчать.
…Война еще не гремела. Малюсенькая деревенька Осиновка провожала на действительную службу в Красную армию председателя колхоза, красавца Федора. В девятнадцать комсомольцу-активисту односельчане доверили руководить хозяйством, в котором уже не один год он прилежно хлеборобствовал наравне с седобородыми старожилами. По полтора гектара за день вспахивал на лошадях. Премии получал, на Доске почета портрет его красовался. Серьезного, старательного парня заметили, отправили в районную школу на счетовода учиться. Хороший из него счетовод получился… Потом доверили колхоз.
Почти семь суровых лет крутила судьба армейца. И вот она – родительская Осиновка. На третий день после возвращения колхозники предложили бывшему солдату снова председательствовать в колхозе имени Карла Маркса. Года не проработал – переводят в райуполминзаг. Ты, говорят, молодой, энергичный. Трудись на важном посту. Но в пятидесятом снова направляют в колхоз, уже «Большевик», слитый из двух хозяйств. Через пару лет в трехгодичную областную школу председателей колхозов послали. После нее в отделе строительства райисполкома работал, а в пятьдесят шестом отстающий колхоз имени Ворошилова принял.
Вспоминает: «Утром рано пошел на конный двор и в коровники. Кошмар. Кормов ни грамма, упряжи никакой. Скот голодный. Кожа да кости. Молодняк под открытым небом. Доработались. Командовал до меня тут один тридцатитысячник, рабочий Тюменского весового завода. Таких посланцев города по району числилось двенадцать. Десятерых селяне уже выставили: никакого представления о сельском хозяйстве не имели, да и не желали иметь. А мне ясно одно: срочно спасать надо животноводство, немедля спасать».
Отправился в лесничество, на нижнюю пристань, на другой берег Туры, просить взаимообразно сена. Не дали. Пошел на крайность. Кое-как снарядили четырнадцать подвод и самовольно решили забрать у соседей излишки кормов. Тимофей Белкин на чужую скирду не лезет. Другие ездовые тоже самоуправничать опасаются. Бригадир Семен Козлов в глубоком раздумье: «Грабеж, как ни крути, однако». «А не преступно колхозную скотинушку губить!» – крикнул мужикам председатель и вспорхнул с вилами на зарод. В эту минуту лесничий Сметанин с двустволкой подбежал.
– Прекратите кражу! – орет.
Федор Алексеевич коршуном с высоты к вооруженному:
– Не воруем. Взаймы берем, с отдачей. Не себе лично берем. Пойми.
А Сметанин все равно дулами в непрошенного гостя тычет. Выхватил Косогоров ружье у лесничего – и об корягу…
– На войне не прихлопнули меня, а ты!
Короче, со скандалом крупным, но сена в колхоз привезли. На второй же день в полях соседей Косогоров старую-престарую солому нашел. Для овец у населения банные веники собрали. Словом, спасли поголовье. А чтобы финансы поправить, рыболовецкую бригаду организовали. На вырученные за рыбу деньги купили все необходимое для гужевого транспорта. И лес зимой принялись заготовлять всем миром. Пилораму запустили. Строить и обустраиваться стали. Электростанцию соорудили, трехрядный коровник возвели. Водопровод в деревне заработал, радиоузел. Взялись за культуру обработки земли. Урожаи зерновых и кормовых заметно подросли. Осенью пятьдесят седьмого, например, по 30 кормовых единиц на условную голову заготовили. Это полтора плана. По надоям и привесам вышли в районные лидеры. Окружили почетом передовых доярок Анну Плохину, Екатерину Петрову, Клавдию Никитину, Валентину Бессонову, Надежду Карандашову. В любых начинаниях председатель первый застрельщик, личным примером увлекавший колхозников. Он требователен, честен, неподкупен. Вспоминают, как бригадир рыбаков полмешка свеженького улова однажды утречком на крылечко главы колхоза положил. Через несколько минут в правлении перед всем честным народом Косогоров спросил угодника-подчиненного:
– Ты, Егор Федорович, или ребята твои подбросили мне рыбки? Отличнейшие карасики, аппетитные, но немедленно перенесите это добро в колхозный склад…
Укреплять бы хозяйство и дальше при устоявшихся границах, но в верхах вызрела новая идея об укрупнении в аграрном секторе. И вот осенью шестьдесят первого приличный колхоз «Заветы Ильича» объединяют с отстающим имени Ленина с деревеньками Еремино, Черепаново, Крысово. И опять «покой им только снится». Начали с подбора руководителей производственных бригад, а стало их теперь уже шесть. Командирами поставили надежных односельчан. Опять трудный медленный подъем с колен. Рассчитались с государством по ссудам, а вскоре перешли на прямую денежную оплату труда колхозников. Дисциплины и порядка с хозрасчетом стало больше. Результаты стали радовать. Что касается дисциплины, за нее хозяин колхоза сражался с особым усердием. Улыбается, вспоминая:
«Приезжаю с лечения из нашей курортной Ахманки. Докладывают: без вас, Федор Алексеевич, вот уже третий день в рабочее время «парятся» в бане главного зоотехника Василия Семенова с бутылочками и хозяин бани, главный инженер Нортберт Бараблин, и освобожденный секретарь парторганизации Василий Смирных. Я люто рассвирепел, схватил увесистый дрын – и к бражникам лечу. Пусть меня осудят за такой некорректный метод воспитания, но ведь дело касалось руководителей, моих первых помощников…».
Наивно думать, что за пятнадцать председательских лет Федору Алексеевичу сопутствовали только попутные ласковые ветра. Отнюдь. Всякое бывало. И сбои, и ошибки, и конфликты разных масштабов. С властями особенно.
Весной шестьдесят пятого после посевной вызвали его на бюро райкома партии, приказали сверх плана засеять еще 300 гектаров пшеницей. «Не могу, нет свободной земли. А которая осталась под чистые пары – непродуктивна. Да и семян надо 850 центнеров. Где их взять? Кроме убытков, от этой бессмысленной операции ничего не получим». Прошу бездумно не командовать колхозом. Всю неделю, не поверите, каждый день утром или вечером меня вызывали в район и требовали дополнительного посева. Я и вспылил: «Больше на бюро к вам не приеду и хозяйство гробить не дам?».
Отступились. Но разве такое непослушание прощалось в те времена, когда столоначальник «знал все и вся правильнее и лучше любого простолюдина». Начались придирки к строптивому, повеял холодок недоверия. И Федор Алексеевич, не прогнувшись, написал бумагу на увольнение «в связи с болезнью».
Нет, человек фронтовой закалки не вильнул на обочинку. В райцентре взвалил на себя не пушинку – ношу, взялся руководить производственным дорожным участком. Восемь лет успешно нес этот тяжелый крест. Перекочевав по семейной надобности в областной центр, трудился мастером Тюменского ДРСУ.
Почти семьдесят лет стажа. Восемнадцать правительственных наград. Но с особенным трепетом Федор Косогоров показывал скромный знак «Ветерану гвардейских минометных частей» и стилизованный треугольник письма-поздравления совета уральских артиллеристов, сражавшихся в полках катюш, о которых на известную мелодию в армейских буднях сочинено столько восторженных текстов. А с Федором Алексеевичем мы вспомнили вот эти строчки:
«Все мы любим русскую катюшу,
Все мы слышим, как она поет.
Из врагов вытряхивает души,
А бойцам отваги придает…».
