Своим студентам профессор Бембель рассказывает древнюю индийскую притчу. Подошли к слону слепые мудрецы. Первый, пощупав бивень, изрек: слон – это мертвый камень. Второй, схватив хвост, заключил: слон – это веревка. Третий, обхватив ногу, пришел к выводу, что слон – могучее дерево.
Никогда слепые мудрецы не смогут понять, что перед ними слон
Целостные объекты в Мироздании аналогичны слону из древнеиндийской притчи. Но современные ученые, занимающиеся отдельными сторонами этих объектов, чаще всего напоминают слепых мудрецов. Увы, этап этот в науке объективен.
Вплоть до Средневековья ученые – тот же Леонардо да Винчи – пробовали себя в разных областях знания, но результаты получали далеко не всегда впечатляющие. Знать всё обо всём невозможно. И когда до ученых эта истина дошла – они начали специализироваться в узких областях исследований. Образно говоря, постепенно они узнавали всё ни о чем. Но здесь-то и таится опасность уподобиться слепцам из индийской притчи.
Тогда наступает очередь нового этапа эволюции знания: интеграция его узких областей. И когда она достигает определенного уровня – разного во многих объектах исследования – происходит научно-техническая революция подобная той, что случилась в мире в 60-е годы прошлого века.
Разумеется, это лишь общая схема. Однако без неё трудно понять, почему в наше время существует разноголосица во взглядах на устройство Мироздания. Дело в том, что, по разным оценкам, специализация знания в этой сфере не превышает 15 процентов. То есть, «слепых мудрецов» здесь полным-полно, и превалировать они будут еще долго. А гении потому и являются таковыми, что опережая коллег, интегрируя, как тот же Вернадский, свои и добытые «узкими» предшественниками факты и гипотезы, обладают системным подходом и видят «слона» целиком. В этом же ряду – И.О. Ярковский, академики В.А. Обручев, П.Н. Лебедев. Их работы, считает Бембель, опередили время более чем на сто лет! Системный метод Вернадского, к примеру, включает целостное естествознание: это законы космологии, геологии, физики, химии и биологии. Для создания и понимания верной модели нужно выходить на максимальное число уровней мироздания. По этой же методологии строил свои исследования и Менделеев. Но гениев можно пересчитать по пальцам.
Эмпирические обобщения в любом случае обречены дожидаться той поры, когда научное сообщество выкарабкается, условно говоря, из этапов «всё ни о чем» и дозреет до способности осмысливать, а потом долго и натужно признавать системные озарения гениев.
Эфир-геосолитонная концепция Земли (ЭГК), стоящая на плечах титанов науки, распространяется на свойства Вселенной и – наоборот, поскольку природа фрактальна. Остается надеется, что ЭГК не придется ждать 300 лет, как это было с открытием Коперника, однако признание её случится, скорее всего, увы, не завтра.
Словом, говоря о науке вообще, можно обнаружить вроде бы объективные причины отторжения системных открытий. Главная из них, по мнению крупного физиолога академика В. В. Парина, лежит в ускоренном темпе развитии самой науки. За всю её историю не было, пожалуй, столь бурного времени, как ХХ век. Представления о микромире и макрокосмосе – привычные, «обжитые с детства», рушатся, писал он. И не успеваешь мысленно «создать Вселенную заново», как и она, «новая», оказывается «подлежащей сносу».
А если взять, продолжал академик Парин, любую область знания, то окажется, что изнутри события выглядят еще более бурными. Когда рушатся представления, концепции, теории, которыми ты руководствовался всю творческую жизнь, их смена уже не воспринимается как некая безобидная игра ребенка, то ломающего, то вновь создающего домики из кубиков. В науке борьба мнений остра. Здесь отказ от взглядов, сложившихся за долгие годы труда (или заучивания чужих выводов – такое тоже бывает), подчас труден до чрезвычайности. Ведь это отказ от «alter ego» - «второго я». Лишь настойчиво воспитанное умение проникать трезвым взглядом в то, что тебе сначала кажется противоречащим естеству, позволяет настоящему ученому, осознав диалектику событий, удержаться на позициях науки, не скатываясь к догматизму. Это сопряжено с мучительными раздумьями, разочарованиями и требует от ученого мужественной решимости, считает Парин.
Есть и другая причина, на мой взгляд, отчасти объективная. Именно в ХХ веке, когда научные исследования нарастали лавинообразно, эта деятельность приобретала корпоративные черты. Да, прорывные идеи по-прежнему рождали отдельные гениальные головы. Но проверять эти идеи экспериментально, доводить до логического конца, до парадигмы, а также развивать и уточнять их – все это становилось все труднее и труднее. Так и востребовалась новая категория людей: не столько ученых, сколько научных работников. То есть, людей вокруг науки, при ней. И эта армия, впитывая идеи своих научных руководителей, постепенно сковывалась групповым мышлением.
Парадигма, отмечает крупный науковед Т.Кун в своей классической работе «Структура научных революций», то есть система взглядов, установок, а также методов исследований – всё это становилось родным, привычным домом, где был знаком каждый закоулок. А новая идея или не дай бог – парадигма, концепция, пусть весьма перспективные и подкрепленные экспериментально, обладали крупным недостатком: свергнуть с пьедестала прежнюю, выношенную и привычную, как любимый шарф. Более того, она, новая идея, толкала на риск. Для подавляющего большинства научных работников, да и учёных это состояние весьма дискомфортно не только в моральном и психическом, но и в материальном плане. Степени доктора наук, статусы члена-корреспондента и академика РАН, подкрепленные солидными окладами и премиями, заставляют трижды оглянуться, прежде чем отстаивать новую парадигму, даже если тебе кажется, что в ней «что-то есть». Ничего не попишешь, человек – бездна слабости, заметил один мыслитель.
Эту коллизию в науке предвидел ещё великий Галилей: «…Тех, кто хорошо мыслит и разбирается в сложных вопросах, гораздо меньше, чем тех, кто мыслит плохо». И вот как любопытно развивал этот тезис. Если бы мышление можно было уподобить переноске тяжестей, где несколько лошадей перевозят больше зерна, чем одна, то мне пришлось бы согласиться с тем, пишет он, что несколько мыслителей могут достичь большего, чем один. Но мышление Галилей сравнивает с бегом, а не с переноской тяжести. И здесь один арабский скакун намного опередит сотню вьючных лошадей.
На нашу беду именно в науке ХХ века появилось больше «грузчиков», и они во многом определяют «погоду», выдвинув непробиваемый аргумент, звучащий примерно так: в научном сообществе принято считать… Вот и убеждай это сообщество, которое везде и нигде! Это все равно, что сражаться с ветряными мельницами. Вполне серьезно довольно крупные ученые наотмашь критиковали своих коллег за отход от классических методов и концепций, будто бы все законы природы и загадки человеческого организма уже открыты, и нам осталось только кое-что «подчистить» за классиками. При этом забывался афоризм Дицгена-старшего: «Истина, доведенная до абсурда, есть ложь».
Здесь важно отметить еще один момент. Ни Роберт Бембель, ни Владимир Ацюковский, некоторые идеи которого Роберт развивает, ни тем более Иван Ярковский или Дмитрий Менделеев – никто из них не утверждал, будто они открыли истину в последней инстанции. Напротив, предложив свои гипотезы, Бембель, например, обнаружил новые вопросы, на которые у него нет ответов. О чем он и пишет в книгах.
Тем более, что абсолютное большинство коллег на дух не принимают ЭГК, в основе которой эфиродинамика. В интернете сплошь и рядом читаешь такие отзывы на гипотезы и Бембеля, и Ацюковского: маргиналы, лженаука и так далее. Можно, конечно, отделаться шутливым замечанием знаменитого историка ХIХ века Мора, который писал: «О старых геологах говорили, что они находятся в положении древних римских авгуров, которые не могли встречаться без смеха». Однако если чуть не на каждом шагу сталкиваешься с агрессивной нетерпимостью – тут не до шуток.
Хотя еще Ньютон, не понимая материальных причин действия своего же закона всемирного тяготения, громко заявил, что гипотез не выдвигает, однако, как уже говорилось, в приватном порядке не брезговал и гипотезой эфиродинамики. Вообще, отношение к разнообразным гипотезам как инструменту научного поиска в прежние времена было уважительным, если не сказать – трепетным. Менделеев считал, что первоначально лучше иметь нечеткую и даже ошибочную гипотезу, чем не иметь никакой. Можно привести множество подобных высказываний великих исследователей прошлых столетий. Другими словами, отрицательный результат в науке – тоже результат, и очень важный.
Почему прежде исследователи высоко оценивали роль гипотез? Да потому, что они позволяли наметить новые направления исследований, а не блуждать в потемках. Конечно, ученому надо было при этом иметь твердый характер, обладать колоссальным терпением и объективностью в оценке результатов собственных поисков, не страдать манией величия или непогрешимостью. И если факты явно противоречили первоначальной гипотезе, надо было вовремя её скорректировать, а то и вовсе от нее отказаться.
Но, может, отдельные исследователи ломятся в открытую дверь? Страдают неуёмными фантазиями? Может, уже и вправду все открыто, законы природы познаны «до дна, до сердцевины» и никакие гипотезы не нужны?
С начала XXI в. на роль всеобщего интегратора знаний о Вселенной и строении материи стала претендовать, например, так называемая «теория всего». Новую «царицу» наук предложил в 2007 г. американский физик Энтони Гарриет Лиси. Суть в том, чтобы с помощью физико-математической модели объединить все известные фундаментальные взаимодействия. Сначала термин использовали иронически, однако со временем он закрепился. Особенно – в квантовой физике, где под этим названием понимают единую теорию поля. Некоторые ученые признали её элегантной, но требующей доработки.
После создания своей общей теории относительности, идею построения единой теории поля высказал Альберт Эйнштейн. И не только высказал: этой цели он посвятил остаток жизни. Однако ничего путного у него не вышло, как, впрочем, и у других ученых.
Ацюковский писал, что физика ХVIII и ХIХ столетий пыталась понять внутреннюю сущность явлений и поведение взаимодействующих элементов. А вот физика ХХ столетия объявила своей целью непротиворечиво описать явления с помощью все усложняющегося математического аппарата. Прекрасным образцом такого подхода и стала «теория всего». «Даже если эту задачу решить, что она даст прикладникам?» – спрашивает Ацюковский.
Во-первых, считает он, физика предпочла внешнему описанию явлений и процессов поиск их внутренней сущности, а также механизмов, которые увязывают эти явления и процессы в единое целое. Такой подход порождает трудности и неувязки, которые современные теоретики скрепляют белыми нитками в лоскутное одеяло ложной физической картины мира.
Во-вторых, исчезли представления о природе и сути явлений, об их внутренних механизмах. Остались одни формальные отношения, описанные уравнениями, претендующими на всеобщность. А теории относительности и квантовой механики обрели статус абсолютной истины. На соответствие им проверяют новые теории, и если они с этой «истиной» не стыкуются - брак!
Однако, напоминает Ацюковский, каждое физическое явление имеет множество сторон и свойств. Так что для полной математической картины даже простого явления требуется много уравнений. Что уж говорить о сложном?! Ни одно из тех, с которыми мы имеем дело – даже законы Ньютона! – не описывают физические явления сколько-нибудь полно. Значит, уточнение фундаментальных законов и их математическое описание должно стать рутиной, а ореол непогрешимости и всеобщности, который сияет над несколькими формулами и «теориями», нужно снять как можно быстрее.
В-третьих, от подлинной физики остались одни постулаты, под которые затем подгоняются явления природы. То, что в эти постулаты укладывается – принимают, а то, что нет – этим явлениям «отрубают» ноги, а то и голову.
В-четвертых, совершенно игнорируется познание структуры микрообъектов. Они состоят… из ничего, у них нет даже размеров! Все их свойства: заряды, магнитные моменты, спины и так далее, - всё это, оказывается, взялось ниоткуда. Вся их структура вероятностная, потому что так удобно современным физикам.
- Лучше, чем Ацюковский, вряд ли скажешь, - говорит Бембель. - Тому, что делают эти молодые люди, в своё время точный диагноз поставил Вернадский. Полемизируя с Эйнштейном по поводу его идеи о кривизне пространства и времени, Вернадский назвал её математически выраженной фантазией. Вернадский называл себя натуралистом, что намного шире, чем физик или биолог. Вернадский утверждал, что математические фантазии никакого отношения к реальному миру не имеют. Он предлагает свое понятие модели пространства-времени. Он говорил, что для одноклеточных и многоклеточных время идет по-разному. Сама эволюция так распорядилась. Только одноклеточные живут бесконечно, а многоклеточные, к которым относится и человек, смертны. Смысл эволюции в том и заключается, что идёт смена поколений. Новые идеи должны усваивать наши дети и внуки. Я когда прочитал эти строки Вернадского – сразу вспомнил и Макса Планка, и других великих учёных. Они на одноклеточных время не тратили. И я иду к пацанам, которые на три поколения младше меня, и в них вливаю свои идеи. Они воспринимают их органично, как и должно быть. У математиков ничего подобного нет. Вместо того чтобы изучать реальный мир, такие выскочки занимаются эквилибристикой с абстрактными моделями.
Здесь я дистанцируюсь от своих героев, чтобы сделать принципиальное уточнение. Не стоит думать, что даже в пылу полемики они отправляют математику в пыльный чулан истории. Они лишь свергают её с трона царицы наук и, всего-навсего, следуют здесь за Лапласом, который по праву имеет славу великого математика. Лаплас, никогда не предавая свою «любовницу», тем не менее, всегда отдавал предпочтение содержанию, а математику рассматривал лишь как орудие, предназначенное для достижения поставленной цели. Он не искал в природе объектов для математического анализа, а отыскивал математические методы, чтобы анализировать известные явления природного мира, «чтобы слить воедино практику и теорию».
Известный физик Роберт Оппенгеймер признавался: «Мне очень трудно понять, чем именно занимаются современные математики и почему они этим занимаются. При попытке составить себе общее представление, я неизменно терпел крах». У Оппенгеймера были основания так писать. Дело в том, что в любой из фундаментальных наук факты накапливаются со скоростью, превышающей возможность их понимания и объяснения. Так что стоит лишний раз подумать, надо ли впадать в полную мистику, целиком предаваясь игре чисел, забывая при этом напрочь существование материи как первопричине сотворения мира?
Наконец, до сих пор неясно главное: из какого строительного материала возникли все образования – от электрона до атома. Любопытно, что авторы «теории всего» и её сторонники, опирающейся на работы Максвелла, как-то забыли его же высказывание: «Наука не способна рассуждать о сотворении самой материи из ничего». Но вот сплошь и рядом читаешь о загадочной «темной материи», заполняющей мировое пространство. А учёные, о которых пишу, выдвинули гипотезу, что, возможно, этой темной материей является эфир. И тут, не вникая в аргументы и факты, армия плитников наградила их клеймом маргиналов и лжеученых.
Не царское это дело – журналисту выступать в роли арбитра или судьи в области, где сами физики блуждают, как в темном лесу. Да, не стану скрывать, мне симпатично то, что делает Бембель со своей командой, и очень хочется, чтобы его концепция подтвердилась. Но я отстаиваю совсем другое: право ученых на гипотезу. Тем более, если эта гипотеза – не просто полет фантазии. Ведь за ней стоят и логика, и эксперименты, и теоретическое обоснование предтечь-титанов. Вот как формулирует требования к гипотезе Иван Осипович Ярковский. «1. Чтобы она была основана на прочно установленных фактах. 2. Чтобы она согласовалась с теми явлениями природы, которые нам известны и не противоречила ни одному из них. 3. Чтобы она давала возможность произвести проверку опытным путём».
Кстати, слово «маргинал» сегодня потеряло негативную часть смысла. Оно обозначает того, кто не в центре, а просто с краю. Футболисты или хоккеисты хорошо знают, что прорывы к воротам противника следует ждать вовсе не от центровых, а от крайних нападающих. Так и в науке. Напомню еще, что забытое слово «маргиналии» - это заметки на краю книжной страницы. И в заметках этих, между прочим, попадаются гениальные прозрения.
… А пока, что ни день, читаем сообщения о новых землетрясениях по всему Тетису. Есть прогнозы, что стихия может бушевать несколько лет. Что ж, поживем – увидим.
