РАССКАЗ
ПАМЯТИ МОЕГО ДЕДА АНДРЕЯ СТЕПАНОВИЧА КОЗЛОВА
Ночью после внезапно налетевшего сильного ветра рухнула столетняя сосна. Ствол её был ещё крепким и сильным, кроной она касалась реки. Казалось, дерево напьётся вволю и вновь поднимется. Нет, не восстанет, не оживёт, как не воскреснут тысячи и тысячи солдат, протоптавших здесь, в Синицынском бору, не одну тропинку.
Они уже никогда не пойдут в бой. Из землянок, вырытых их руками в далёком сорок первом, давно поднялись гладкоствольные сосны. От окопов и блиндажей остались ямы как свидетельство о прошлом. Многие солдаты, из формировавшейся в первые месяцы войны 229-й стрелковой дивизии и проходившие здесь учения, долгое время считались пропавшими без вести. Лишь годы спустя благодаря кропотливой работе поисковиков было восстановлено их честное имя.
Четвёртый год шла война, страшное колесо которой уже покатилось назад, а на поле боя умирал простой русский солдат, один из немногих выживших после очередной атаки. Андрей, так звали рядового, вновь вступил в поединок со смертью. В безлунной ночи он ощущал её дыхание. Она наваливалась на него страшными кошмарами, будто мстила за то, что он всякий раз ускользал из её цепких, липких лап.
Вот и сейчас: «Надо выжить, Андрюха, надо! – подбадривал он себя. – Дома Настя ждёт, дочки, а где-то рядом должен быть сын Ганя, Гавриил, его первенец. Всё встретить надеялся, но не довелось пока».
Где-то вдалеке взорвался снаряд, и Андрей, придя в себя, вспомнил вчерашний бой, товарищей, поднявшихся в атаку, свист летевшего прямо на него снаряда. Нужно выяснить, что осталось от него самого, а для этого надо дождаться рассвета. «Только бы в плен не попасть», – этого он боялся больше всего. Хотел приготовить гранату, но не смог пошевелить даже рукой. Что с ним? Три раза он достаточно быстро возвращался в строй. Причиной тому, наверное, было желание мстить врагу. Или надежда встретить где-нибудь Ганю? Последняя весточка от него пришла ещё в сорок первом. Сын служил в лыжном десанте.
Но в этой войне-неразберихе может случиться что угодно! Надо только верить в чудо! Не диво ли, что он и сейчас живой! Андрей попытался приподнять голову, но где там. «Получается, живы, Андрюха, у тебя только глаза да мозги», – мысленно пошутил он над собой.
Со свистом что-то пролетело над ним в темноте и ухнуло неподалёку. Раздался чей-то стон. Андрея охватила радость: «Не один я, значит!»
«Кто здесь?» – приготовился он крикнуть, но лишь издал глухое мычание. Ощутив во рту то ли кровь, то ли землю, попробовал вытолкнуть эту смесь языком, но сил не хватило. Лишь сильнее застучало в висках: «Поборемся ещё, Андрюха! Живы будем – не помрём!».
В кромешной тьме опять разорвался снаряд. Заколыхалась земля. Внутри у Андрея тоже всё будто закачалось, и снова тошнота подступила к самому горлу. Сознание расплывалось. Неизвестно откуда появились сочные, яркие картины из довоенной жизни и поплыли перед глазами.
– Папа, папочка, мне холодно, – родной голос звучал так явственно.
– Нина?! Как ты оказалась здесь? – трёхлетняя дочка тянула к нему ручки.
Ещё мгновение, и он почувствовал на шее её холодные, как лёд, ладошки. Понимая, что быть этого не может, ведь младшая умерла перед самой войной по его недосмотру (напилась после бани холодного молока, только что принесённого из погреба. После этого и суток не прожила), Андрей пытался успокоить дочку, попросить прощения, сказать, сколько лет носит он в сердце эту боль.
На месте Нины появилась вдруг Надя, его старшенькая. Та, что сбивая ноги в кровь, приходила к нему на учения в Синицынский бор. Тогда он был благодарен ей за рассказы и приветы от родных, а сейчас сам рассказывал дочери об ужасах войны, о переделках, в которых побывал. О том, как несколько раз прощался с жизнью. О друзьях своих рассказывал, о земляках-товарищах, потерянных в бою, чьи лица до сих пор стоят живыми перед ним: «Расскажи, Наденька, их родным, что пали они смертью храбрых».
Он говорил, изливал боль, и на душе становилось легче. Надя не перебивала, внимательно слушала, а по щекам её бежали слезинки. Андрей, пытаясь вытереть их, потянулся было к дочке, но острая боль, пронзившая тело, и собственное сплошное мычание привели его в чувство. В беспросветной мгле шёл дождь.
«Вот, хоть баньку приму!» – легкое подтрунивание над собой не могла вытравить даже война. А сознание снова путалось, дышать становилось всё труднее и труднее. Собравшись с силами, будто выскочил он из землянки наверх... «Так вот отчего мне стало плохо: под землёю был! – почувствовав себя совершенно здоровым и невредимым, воскликнул он и ощутил вдруг приятную невесомость. – Хорошо-то как! Красота ненаглядная!». Андрей всегда любил вставать раным-рано, когда предрассветные сумерки ещё прохладны и свежи. Легким пёрышком спустился по знакомым ступеням, высеченным в крутом берегу, ближе к речке: «Вода-то какая! Прозрачная да тихая».
На смену удивительной лёгкости пришло откуда-то досадное чувство: «Так война же идёт! Как я снова оказался здесь? Мне же надо туда, чтобы враг не прошёл на мою землю», – мысль об этом приводила Андрея в ярость. Чтобы побороть это чувство, решил нарушить покой прозрачной воды. Умывшись, чуть остыл, задумался. С началом войны его жизнь поделилась на «до» и «после». И в этом «после» мало что осталось от вечного балагура с насмешливым прищуром карих глаз. Ему шёл сорок первый год, а он уже чувствовал себя стариком, хотя вполне ещё молодой, здоровый и крепкий мужик, отец четверых детей.
Нежный и чистый первый луч солнца скользнул по верхушкам тёмно-зелёных сосен, потом ласково пробежался по их стволам. Молоденькие сосны, словно от смущения, окрасились яркой охрой. «Надо же? Всё так же встаёт солнце, горланят петухи, мычат коровы, растёт трава. Всё вроде бы по-прежнему…».
Внимание Андрея отвлёк всплеск у самых ног. В прозрачной воде тихой речки маленькие рыбки гонялись друг за другом. «Сколько времени прошло?», – оглянулся он в недоумении, и ахнула душа от увиденной им красоты.
Послышался шум. Новобранцы дружно спускались к реке. Перепрыгивая ступеньки, спешили к воде. С изумлением смотрел на них Андрей: что-то не складывалось в его сознании, а понять что, пока не мог.
Прибежавшие ребята – дети ещё: у многих и усов-то настоящих нет, только-только пушок проклюнулся, совсем как у Гани. Мысль о сыне снова пронзила сердце острой тоской: «Свидимся ли? Он уже там, но почему я-то снова оказался здесь? Ведь я был на войне». Андрей не мог сосредоточиться. Иногда казалось, что уже поймал какую-то очень важную для себя мысль, но она исчезала вдруг непонятным образом…
Сверху раздалась команда на построение. Ребятишки, так мысленно называл их Андрей, быстро вспорхнули наверх. Одногодки же его, кто постарше, кто моложе, поднимались степенно: твёрдым и уверенным был их шаг. Шли они мимо, будто не замечая его. Вглядываясь в лица солдат, Андрей вдруг начал понимать, что их давно уже нет в живых.
Он хотел было догнать товарищей, но не мог сдвинуться с места. Хотел крикнуть, позвать – язык не слушался его. К горлу вместо крика подступила тошнота. Андрей открыл глаза и понял, что всё это время находился в бреду.
Ночь между тем миновала, и пришло долгожданное утро. Только радости оно не принесло. «Исстрадалась ты, матушка», – с болью подумал он о земле, пропитанной кровью. Перевёл взгляд на своё тело, вернее, на то, что осталось от него, и, будто не о себе, шевельнулась мысль: «Чудо, что ночь прожил». Подумал отрешённо и безучастно, не чувствуя никакой боли, словно уже и не было его самого в этом израненном теле.
Марина СИЛИНА
