В этой от начала до конца реальной истории мистическое выглядит совсем не страшным и вполне правдоподобным. Хотя у многих очевидцев до сих пор вызывает сильное душевное волнение одно лишь воспоминание о случившемся...
ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ДЕСЯТКА
С бывшим геологом, ныне заслуженным пенсионером Петром Сергеевичем Лапиковым, мы познакомились в сентябре 1983 года в небольшой деревне под Уватом. Нас, бригаду из пяти крепких молодых парней, отправили сюда в командировку: предстояло загрузить в трюмы речной баржи несколько десятков тонн свежей картошки и доставить ее на базу Карской геологоразведочной экспедиции. Петр Сергеевич сразу признал в нас близких по духу людей и предложил разместиться в большом деревянном доме, где сам проживал вот уже четыре года.
– Вообще-то я родом из Тюмени, – пояснил за ужином старший товарищ. – Но это место стало для меня родней родного. Я и думать не думал, что поселюсь здесь навсегда, а сейчас и похоронить меня завещаю именно тут...
И Лапиков, неспешно раскурив изящную трубку, поведал историю, которая многим из нас еще долго не давала заснуть.
– Наша группа всегда уходила на сезонные работы в поле в одном и том же составе. Мы, бывшие однокурсники, хорошо между собой сжились и отлично ладили. Нас даже в геологическом главке называли не иначе как "великолепная десятка". В состав группы входил мой самый близкий друг Саша Путильцев. Его жена Оля также ездила с нами каждое лето поваром. Необыкновенно красивая женщина, она любила своего Сашу, что называется, до безумия. Да что греха таить: наша дружба была самым настоящим любовным треугольником, потому что я в свое время влюбился в жену друга буквально с первого взгляда. Нет, ребята, не подумайте ничего плохого – это была моя личная трагедия и мука, ведь своих чувств я ей никогда не навязывал. И не только потому, что отчетливо понимал – для Оли, кроме Саши, других мужчин на свете просто не существует. Но и потому, что с Сашей мы дружили с юных лет. К тому же и сам я был в то время уже женат, хотя никакой особой душевной близости с моей супругой у меня не было. Каюсь, женился рано и по легкомыслию.
Конечно, Оля, как всякая умная женщина, о моих чувствах к ней если и не знала, то догадывалась. Но вот говорить об этом мы ни разу не решились. Словом, в нашем "треугольнике" легче всех жилось ни о чем не подозревающему Саше. И слава Богу! Уж очень недолгой оказалась эта призрачная легкость. А вскоре здесь вот, в этой деревне, все и произошло.
Погода на Иртыше, как известно, переменчивая. А то лето 79-го года и вовсе было плохое: дожди, холод, небо постоянно укутано тучами. Скорее, на осень походило. Иртыш – черный, неспокойный, бурлящий, огромные волны готовы вдребезги разнести старый лодочный причал. Штормило баллов на семь, не меньше. А что делают геологи во время вынужденного простоя? Пьют, конечно, и никакого секрета в этом нет. Вот и наши мужики купили у местных бабок самогон и стали развлекаться на свой манер. Саша обычно в этом смысле был самым умеренным, во многом благодаря Оле. Она пьяных абсолютно не воспринимала, считала их больными и слабохарактерными. А в тот вечер Саша явно перебрал: то ли самогон оказался крепче, чем показалось, то ли тормоза в какой-то момент подвели. Ну и завелся Сашка, давай спорить с одним из наших, что, несмотря на сильную бурю, сможет в обычной лодке прямо сейчас переправиться на другой берег Иртыша. Мы, как могли, старались его унять, отговорить. Разбудили спавшую к тому времени Олю – и она прямо повисла на нем, не отпускала. Но в Сашу словно бес вселился – совсем озверел мужик! Оттолкнул ее – и ходу к берегу. Мы за ним. Куда там! Пока подбежали, он уже отчаливал – лодки местных рыбаков здесь постоянно без особого присмотра на берегу лежат.
ДОЖИТЬ ДО РАССВЕТА
– Никогда этой ночи не забуду, – говорит мой собеседник. – Чуть глаза прикрою, вижу, как до самого рассвета Оля, полуодетая, насквозь промокшая под ледяным дождем и ветром, металась в слезах по берегу – умоляла поднятого местного рыбака плыть вслед за Сашкой. Только ни один разумный человек в эту сумасшедшую тьму не сунулся бы...
Олю мы все же на рассвете увели – силой. А Сашу никто из нас больше не видел. Ни на том берегу, нигде. Лодку, перевернутую и полуразбитую, через пару дней выловили где-то ниже по течению. Оля, когда мы ее в дом привели, уже в бреду была. Деревенский фельдшер сделал ей какой-то укол, только все это бесполезно оказалось. Как и привезенный мною из Тобольска опытный врач, поставивший ей диагноз – двухстороннее крупозное воспаление легких. Наутро мы должны были отвезти Олю в больницу, но до утра она не дожила. Сгорела как свеча. Я около нее все эти сутки не отходя сидел, и это был первый и последний раз в моей жизни, когда Олю в своих объятиях держал, – она все встать порывалась, Сашу звала. Так в считанные дни их обоих и потеряли.
Сами понимаете, мы были потрясены и раздавлены. Группа наша в таком составе работать и двигаться дальше не могла. Решено было связаться по телефону с тюменским начальством и ждать решения своей участи. Почты в деревне нет, и мы с одним из наших товарищей поехали в райцентр. Обратно возвращались уже затемно, и как раз мимо того самого места, с которого Саша уплыл. Берег там, как и повсюду, двойной: внизу, где лодки хранятся, ровный и плоский, а дальше – крутой обрыв, за которым, на самой верхотуре, деревня стоит.
Ну, едем мы, значит, на подводе, которую у соседского мужика взяли. Доезжаем до обрыва, и тут лошадь заупиралась и встала, дальше не идет: хрипит, копытами передними, как скаковой жеребец, бьет. Что такое? Вдруг Алексей, товарищ мой, говорит: "Ты ничего не слышишь?" Я перестал нашу лошадь понукать, притих... И действительно: со стороны обрыва явственно доносится женский плач. Кто бы это мог быть? Время позднее, почти полностью стемнело. Сошли мы с подводы – и туда. Пригляделись, Господи, Боже мой, а это она, Оля! В том самом платьице, в котором мы ее похоронили. Руки заломила и стоит на обрыве, плачет, Сашу зовет. От живых только тем и отличается, что в кромешной тьме видна. Не то чтобы светится, а просто отчетливо узнаваема. Я поначалу подумал – сон, мираж, галлюцинация у меня. Потом осторожно покосился на Алексея, гляжу – а он белый весь, как мел, трясется мелкой дрожью и медленно перекреститься пробует. А Оля все стоит и плачет, надрывно, в голос, и ветер ее плач далеко над водой разносит. Не выдержал я, кинулся туда. "Оля!" – кричу. А она вдруг умолкла, в сторону реки подалась и – пропала. И легким холодком с того места на меня потянуло.
Тут мы с Алешкой опамятовались оба – и ходу к нашей лошадке. Сели, вернее, упали на подводу, и кляча наша сама, без всяких понуканий, резво тронулась и пошла быстро-быстро знакомой дорогой в деревню.
Вам, может, удивительно покажется, но с того самого момента во мне коренной перелом и начался. Алешка с меня слово взял, чтобы никому из наших ребят про этот случай не рассказывать – засмеют, мол, нас на всю оставшуюся жизнь. А сам буквально на другой день отсюда уехал. Так наша геодезическая партия и распалась окончательно. Я поначалу тоже вроде бы собирался вернуться в Тюмень, только чувствую – не могу. Не могу я Олю тут одну оставить. Она ведь уже несколько лет, как только ночью на Иртыше буря случается, на обрыве появляется и плачет. И видеть ее можно лишь издали, а если окликнешь или ближе подойдешь – исчезает сразу.
Чего я только не делал: и службу в церкви заказывал, и отпевание заочное, и могилку ее освящал... А Оленька все мучается и мучается. Батюшка местный, многое на своем веку повидавший, объяснил мне, что, кроме как молитвами искренними за нее, ничем Оленьке не поможешь. Уж очень сильно была она привязана и к Саше, и к земным делам, потому и уйти не может туда, куда всем смертным положено. И до тех пор не уйдет, пока сама не осознает всего случившегося или покуда наши с батюшкой молитвы ей не помогут. Получается, что хоть и правильно жила Оленька на этом свете, и добрая была, и честная, а грех на ней есть, он ее и не отпускает...
НИЧЕГО УДИВИТЕЛЬНОГО
Рассказ этот кого-то из наших ребят поверг в задумчивость, кое-кто беспечно отмахнулся и завалился спать. А спустя пару дней, ночью, Петр Сергеевич тихонько разбудил меня и поманил рукой. За окошками дома, как и в описанный им вечер, разыгралась типичная для здешних мест непогода. Мне страшно не хотелось никуда идти из теплой избы, но еще больше я боялся обидеть гостеприимного хозяина. Укутавшись в плащ-палатки, мы с Петром Сергеевичем вышли в холодную, непроглядную ночь и направились к обрыву. Метров за сто до него внезапный порыв ветра донес до нас звуки, очень напоминающие женский плач. Стоит ли говорить, что я буквально оцепенел от ужаса. А еще через мгновение сквозь тьму и стену дождя на самом обрыве замаячила отчетливо видимая фигура женщины в легком, не по погоде, светлом платье, с растрепанными волосами, длинные пряди которых развевались на ветру и, несмотря на проливной дождь, выглядели абсолютно сухими. Женщина отчаянно заламывала руки, воздевала их к темному небу с зигзагами молний и плакала навзрыд, иногда произнося какие-то слова. Надо ли уточнять, что я лишь огромным усилием воли ухитрился не потерять сознание от страха и от того холодного ужаса, которым потянуло от этой хрупкой, постепенно тающей в сыром воздухе фигуры. Но рядом стоял Петр Сергеевич, и был он совершенно спокоен, лишь изредка крестился и что-то тихо шептал, глядя неотрывно туда, в сторону обрыва, с непередаваемой любовью и нежностью.
Из деревни мы уезжали спустя неделю. За все прошедшие дни я и Петр Сергеевич не обмолвились о той ночи ни словом. Да и погода стояла прекрасная, как по заказу. Мы с ребятами ударными темпами загрузили в самоходную баржу сетки с отборной картошкой и проводили ее в неблизкий путь до северной базы. Сами на крылатом "Метеоре" добрались до Тобольска, затем – поездом до Тюмени.
В областном центре я встретил давнего приятеля-журналиста, и он познакомил меня с народной целительницей Раисой Матвеевной Логиновой. Выслушав меня, мудрая женщина сказала: "В этой истории нет ничего удивительного и противоречивого. Подобных фактов в мире зарегистрированы сотни. Очень сильная привязанность к близким людям, ушедшим из жизни, нежелание с ними расставаться порой становятся причиной появления умерших среди живых. Еще одна сильная причина – чувство вины за случившееся. Возможно, эта молодая женщина страдала из- за того, что не смогла удержать своего мужа от рокового поступка. Возможно, втайне от него испытывала душевную симпатию к другому мужчине... и совершенно прав церковный батюшка, стремившийся помочь этой женщине молитвами. Ведь она нарушила один из вечных законов, по которым существует наш мир: нельзя слишком долго и глубоко предаваться отчаянию, "заплакивать "покойника".
Три года назад мне вновь удалось побывать в тех местах. От прежней деревни остались два полуразрушенных домика. На высоком обрыве я подошел к могильному холмику с покосившимся деревянным крестом – здесь нашел последнее пристанище Петр Сергеевич.
Валерий АРБАЛЕТОВ
