РАССКАЗ
Начало в № 28
– А почему именно на берег? – едва слышно вымолвил он.
Она нервно усмехнулась и, отворачиваясь, безразлично ответила:
– Я не говорила, что на берег… Мне все равно куда.
– Ах, да, конечно, – сказал он поспешно. – Выбирай любое место, я тут всю округу насквозь изучил.
– А ты ничего предложить не хочешь? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.
– Могу предложить круиз на дедовой лодке, – ответил он, с трепетом вспоминая вчерашнюю ночь. – Лилий свежих нарвем. Такие тут не растут.
Она весело рассмеялась и снисходительно поглядела на него сквозь густые ресницы.
– Ну, что ж, – сказала она решительно. – На лодке, так на лодке. Я вверяю тебе свою жизнь, викинг!
Два дня он катал Ольгу по реке на лодке, он показал ей все глухие уголки, где клевала крупная рыба, учил ее рыбачить, насаживая червя на крючок и сладко замирая, когда она вытаскивала, смеясь и вскрикивая, упирающихся в воде окуней. Они слушали щелканье соловья в прибрежных зарослях, купались в теплой воде заливов, жгли костер, спустившись вниз по реке, и он бесконечно много говорил в эти дни, так много, что сам удивлялся своему красноречию. Он рассказал ей все, что знал о природе в здешних местах, о ее тайниках, где еще бродят в осинниках лоси, где в покрытых мхом песчаниках еще сохранились свежие барсучьи норы. Он поведал ей об интересных книгах, называя имена писателей, о которых она даже не слышала. Она только широко раскрывала глаза или громко смеялась, запрокидывая голову и хлопая себя по круглым блестящим коленям… Через два дня она окончательно «выдохлась», устала от этих утомительных поездок, от его чрезмерного многословия и стала необычайно тиха, задумчива. Почувствовал это и Аркадий, он опять замкнулся, впал в отчаяние, не зная, что делать дальше, как вести себя с ней.
– Господи, откуда ты такой свалился на мою голову? – сказала однажды она.
Аркадий вздрогнул:
– Какой?
– Ну, такой. Я не знаю… – Она положила руки ему на плечи и близко наклонилась, в упор глядя на него расширившимися блестящими глазами. Он снова вздрогнул, но тотчас решительно ее обнял и, чувствуя под легкой тканью горячее тело, неумело и горячо поцеловал в прохладные губы. Отстраняясь, она засмеялась непонятным смехом и, взяв его за руку, повела по узкой, утонувшей в зелени улочке.
Потом они бродили по спящей деревне и, словно помешанные, целовались на каждой скамейке. Когда вышли к реке, за лесом уже брезжил едва различимый предрассветный восток.
– А что тебе дедушка скажет? – спросила Ольга, когда они проходили, взявшись за руки, мимо безмолвной избы Леонтия.
– Да ничего, – ответил счастливый Аркадий. – Я ведь на сеновале сплю. Залезу, он и не услышит.
– Заманчиво! – сказала она, тихо рассмеявшись, и прильнула к нему. – Никогда не была на сеновале. Пойдем, посмотрим?
Едва они забрались под крышу и ноги ее утонули в прошлогоднем, но еще сладко пахнущем сене, как из ограды послышалось покашливание.
– Аркадий, ты спишь, сынок?
– Сплю, сплю, деда, – ответил он громко.
– Ну, Бог с ним, пойду. – Леонтий проскрипел дверью, и опять наступила мертвая тишина. Она тотчас тихо сказала:
– Боже, как темно, ты где? Дай руку, я совсем ничего не вижу…
Он шагнул к ней, взял за руку, и она, балансируя, как по канату, дошла до его постели: покрывала, подушки и стеганого одеяла. Когда сели, она поцеловала его в губы, быстро отстранилась и стала стягивать через голову сарафан, от нервной поспешности путаясь в лямках…
Уже утром, по отпотевшей за ночь песчаной дороге, на обочинах которой стеклянно блестела росой трава, он проводил ее и, еще не веря своему внезапному счастью, вернулся домой. А вернувшись, долго лежал на сеновале рядом с измятой постелью, вздыхал и глядел, как сквозь щели щербатой крыши пробивались, ложились на сено узкие, золотисто-мглистые полосы солнца.
Как отнеслась к случившемуся она? Наверное, без особых волнений, хотя на следующий день была печально рассеянна, молчалива…
На берегу они все-таки побывали однажды. Но Аркадий был настолько молчалив, безучастен к шуткам ребят, так смущался от откровенных ухмылок девушек, что только расстроил старавшуюся казаться веселой Ольгу.
В последний день месяца между ними произошла размолвка. Они прогуливались вечером у реки, потом медленно возвратились в деревню, почти не разговаривая, со сцепленными руками, причем Ольга временами пыталась напевать: «Меж высоких хлебов затерялося…».
Вдруг Ольга остановилась, и глаза ее радостно вспыхнули. Она увидела в огороде бабушки Серафимы большие кусты белых георгинов. Цветов в деревне никто не выращивал, единственное место, где они росли, был этот огород. Эвакуированная из Ленинграда, совсем одинокая и почти не выходившая на люди старуха выращивала цветы на нескольких грядках. Огород примыкал к пустой бревенчатой стайке, рядом находились калитка во двор и громоздкая серая скамья. Аркадий часто видел Серафиму на этой скамье. Высохшая, худая, как смерть, в желтой юбке и вытянутой серой кофте, она сидела, не мигая, словно слепая, с высоко поднятой головой, и все смотрела куда-то далеко, за дикие заросли ольховника, что начинался прямо напротив ее избы в заболоченной согре – и одной ей было ведомо, что у нее на уме…
– Хочу георгинов, – сказала со вздохом Ольга.
Аркадий попытался отделаться шуткой:
– На грядках они красивей, – сказал он с улыбкой.
– Все равно хочу георгинов, – капризно повторила она. – Они потом и так погибнут на этих грядках.
Он принужденно усмехнулся:
– Я нарву тебе огромный букет полевых.
– Сорви мне несколько, – гневно и умоляюще попросила она едва слышно.
Аркадий с трудом подыскивал слова:
– Не могу… Серафима ухаживает за ними, как за детьми. Мне неудобно.
Она глубоко вздохнула:
– Извини, не нужно. Я не подумала. – Потом повернулась и быстро пошла домой.
Он догнал ее, остановил за руку, неумело оправдываясь, но она резко высвободилась и устало проговорила:
– Уйди, пожалуйста, а? Как ты мне надоел…
От неожиданности он опешил, повернулся и стремительно зашагал домой. Он опять лежал на сеновале, уткнувшись головой в подушку, и чувствовал себя всячески виноватым перед ней. Когда чувство стало совсем невыносимым, Аркадий слез с сеновала и вернулся к ее дому. Темнота стала еще плотнее, угрюмее… Он долго стоял у палисадника и смотрел сквозь кусты сирени в раскрытое настежь окно.
Весь следующий день прошел в тревожном оцепенении, переходившем порою в лихорадочное возбуждение, которое, в свою очередь, требовало от него немедленных действий. Хотелось тотчас разыскать ее, что-то решить, выяснить, наконец, объяснить ей, убедить в том, что он не виноват, помириться. Но тут Аркадию начинало казаться, что ничего между ними и не было, жизнь идет своим чередом, а если и было, то для нее это очень мало значит… Затем на ум приходили воспоминания, он видел ее в лодке, она сидела на носу в поднятом до бедер сарафане, со смуглыми мокрыми ногами, на одной из которых, чуть выше колена, белел тонкой сетчатой кожей небольшой продолговатый шрам. Потом приходили еще воспоминания… И Аркадий бросал все и шел через деревню в надежде встретить ее, пугал гусей, с недоумением и злобой шипящих на него, косолапо и косо бегущих с зеленой лужайки на теплую дорожную пыль. Но Ольгу он так и не нашел.
После обеда, устав от бесцельных прогулок по деревне, где от зноя не щебетали даже воробьи, недалеко от Ольгиного дома Аркадий нашел целую кучу торчавших из крапивы трухлявых бревен и уселся на них, сосредоточенно глядя себе под ноги. Из соседней избы, скрипнув дверями, вышел Константин, мужик лет сорока, одетый в старую рабочую спецовку и зимние суконные ботинки. Держа в руке папиросу, он подошел к Аркадию и, усевшись рядом, стал с наслаждением затягиваться.
– Здравствуйте, – сказал негромко Аркадий и чуть отодвинулся, бросив взгляд на ворота Ольгиного дома.
– Здорово, – ответил хрипло мужик и задрал лохматую голову к небу, где не было ни единого облачка. – Думал, вчера дождь смочит. Ни хрена. Погрохотало – и все, пожалуйста. – Он сплюнул, опять затянулся, загасил слюной окурок и кивнул на крапиву. – Полегла, едри ее мать. Еще попечет с неделю – все сгорит, ей-богу, все выстелет.
– Может, все-таки дождь еще будет, – несмело предположил Аркадий.
– Дождь-то. А кто его знает. Может, оно и того, покапает. У меня он тридцать соток картофелю, из лейки не польешь… А ты чего здесь, ждешь кого? – спросил он внезапно и полез в карман за новой папиросой. Аркадий нахмурился и поспешно проговорил:
– Да нет, просто так… место тут хорошее. – Он поднялся с бревен, отряхнул джинсы в коленях, хотя они были чистые, поправил футболку, в нерешительности остановился…
– А я думал, ждешь тут, – он кивнул на Ольгин дом. – Видал я вас, ничего деваха…
Но Аркадий уже не слышал, он быстро уходил в сторону своего дома.
Вечером губы у него обсыпало, поднялся жар – видно, перекупался, и Леонтий всю ночь не сомкнул глаз, все вставал, подходил к кровати, слушал, как стонет и что- то шепчет пунцовый после малинового чая, промокший от пота Аркадий. На другой день температура спала, но слабость не проходила, и Аркадий почти не вставал с постели. Вечером его морозило, он похудел, и вокруг глаз появился сизый налет. Ночью во сне он видел Ольгу, настойчиво убеждал ее в своем чувстве, да так горячо, что несколько раз просыпался от собственного голоса.
На следующий день, бледный, превозмогая слабость, он пришел к костру – был поздний вечер, но ее там не оказалось.
– Ты Ольгу ищешь? – спросил у него Владька и дружески хлопнул рядом с собой ладонью. – Присаживайся. Она с Мишкой Донцовым уехала в Тонь на танцы. Он вчера из города прикатил на своей «Яве», весь вечер с ней на полянке трекал… А ты дурак. Она тебя ждала, я уж знаю. Все на деревню глядела. А нынче психанула, плюнула на все и – вперед.
– Как же быть? – спросил сам у себя Аркадий. Владька поморщился:
– Приедут, никуда не денутся. Если в кусты по дороге не завернут.
– В кусты? – спросил Аркадий, глядя на Владьку тоскливыми, как у сумасшедшего, глазами. Поднявшись, он долго стоял спиной к костру. Потом опять сел, спокойно спросил у Владьки:
– Дай мотоцикл.
Владька покосился на свой «Восход». Затем взглянул на Аркадия.
– Ты что, ревешь, что ли? – спросил он испуганно. И злобно добавил: – Было бы из-за кого. Бери да езжай, мне не жалко…
А спустя час к костру прибежал задохнувшийся мужик с черными, прилипшими ко лбу волосами, и хрипло стал рассказывать, что он с самосвала, что полчаса назад они с шофером нашли на дороге разбившегося мотоциклиста.
– У него, видно, у парнишки, фара не горела. А на дороге вершина, спиленная от столба телеграфного, валялась – какой ее хрен туда бросил? Вот, сучий потрох, в нее и врезался, в падлюку. Серега умчался с ним в город, а я вот сюда побежал, знаю, деревня рядом, вот и бежал…
Наутро в деревне узнали, что жизнь Аркадия вне опасности. Леонтий напился и пьяным бродил по деревне, спрашивая у проходивших мимо сельчан:
– Когда Аркашу домой отпустят, селяне? Аркадия моего? Отвечайте, сукины дети!
В город Оля уехала пятого июля. Рано утром, простившись с бабушкой, она ушла пешком в Тонь, на автобус. И на последнем повороте перед селом, почти у самой реки, неожиданно увидела в развороченном кювете то, что так боялась и ожидала увидеть – спиленную телеграфную верхушку с матовыми блестящими изоляторами по краям.
Недалеко от верхушки слабо белел втоптанный сапогами в песок и переломанный в стебле уже увядший цветок георгины. Она подняла цветок, села на обочину и тихо заплакала.
Андрей МАРКИЯНОВ