РАССКАЗ
Окончание. Начало в №19.
В теплом сумраке спальни было необычайно тихо, только слышалось ровное дыхание спящего ребенка. Свет луны зеркальным треугольником ложился на часть дивана, где находился я, и дальше – на стоящий в углу древний сундук со сбитыми краями, на укладку половиков, на ветхую прялку, стоявшую у стены вверх ногой…
Она неслышно вошла в комнату, вытирая руки висевшим на плече полотенцем, и остановилась, вслушиваясь в тишину. Потом подошла к кровати, повесила полотенце на спинку и, склонившись над мальчиком, переложила его ближе к стене. Я внимательно наблюдал, как, разогнувшись, она снимала халат и, проступая очертаниями голого тела, доставала из-под подушки ночную сорочку, надевала ее через голову, втягивая живот характерным движением поднятых плеч и груди. Затем откинула край одеяла и повернула голову в мою сторону. Я перестал дышать.
– Ты ведь не спишь, – сказала она озадаченно. – Я знаю, не притворяйся.
– Нет, не сплю. Смотрел на тебя.
– Ну и как? – спросила она, ложась под одеяло и кладя одну руку на грудь, а другую под голову.
– Время тебя щадит, ты почти не изменилась. Но ведь у вас это наследственное. Тетка Настасья даже перед смертью выглядела лет на пятнадцать моложе своего возраста.
– А ты изменился, возмужал. Только вот глаза невеселые. Отец говорил, ты был женат, и даже дважды. Это правда?
– Думаю, я не принес этим женщинам счастья.
– Вспоминал меня иногда?
– Никогда не забывал. Это – как мое выбитое плечо (всегда к непогоде ноет). Одно могу сказать тебе, теперь-то уже очевидное. Никого я больше так не любил, никого. Не получилось.
– Я его тоже любила, – сказала она едва слышно, и в груди у меня защемило. – Парадная форма, аксельбант... Оказалось, все мишура. Последний год жили, просто не замечая друг друга.
– Вот и у меня…
– Тебя дома не спохватятся? – перебила она, заканчивая разговор. – Ты сколько хочешь пробыть у нас?
– Некому спохватываться. Но ты не волнуйся, я утром уйду.
– Ты не так меня понял, мне от сплетен противно. Знаешь ведь, как это делается в деревне.
– Раньше ты не была такой пугливой.
– Мало ли что было раньше.
И она повернулась к сыну, что- то быстро и горячо зашептавшему во сне, поправила сбившееся одеяло.
Утром он и разбудил меня, встряхивая за плечо и шепча в ухо:
– Дяденька, просыпайся. Дедушка сказал, тебе пора на охоту.
– Вот как? – сказал я, вставая, потрепал его по челке и направился к рукомойнику. Прокопий сидел у двери на порожке в слинявших штанах и синей майке, белея острыми ключицами, и курил папиросу. Вера готовила завтрак в горячей печи. Когда я смывал остатки мыла с лица и шеи, ее рука положила на мое плечо свежее полотенце.
В десять часов, одетый и подпоясанный патронташем, я снял с гвоздя ружье и вышел на улицу. Прокопий сказал, что идти следует к Межному болоту, что извилисто тянулось на многие километры по осиновым колкам в низинах. Скоро Благое со своими крышами и сквозящими кронами деревьев, с одинокой рябиной на взгорке, облюбованной стайкой сытых дроздов, осталось позади, а там и совсем пропало за белесой дымкой линялых скучный полей.
Вернулся я ближе к вечеру, в туманных сумерках, пленивших большую часть неба. Вернулся и тут же попал в объятия мальчика, требующего немедленно рассказать, как я добыл зайца, чья белая затвердевшая тушка висела у меня через плечо на бечевке – с выпуклыми, янтарно- коричневыми глазами, с густыми каплями крови по ноздрям и на редких усах.
– Санька, отвяжись, – попробовала отстранить его Вера. Потом отступилась и добавила с усмешкой, непонятно глядя на меня своими черными пристальными глазами:
– Не видишь, устал человек.
Прокопий был слегка пьян, сказал, что ходил в гости к соседу пробовать самогон, и за ужином рассказывал про майора Черемного и про взятие Будапешта. Она опять стелила мне на диване, опять убирала на кухне, с костяным стуком составляя тарелки в шкаф, а я лежал с открытыми глазами, с напряжением сдерживал тяжелые удары сердца и ждал, уже догадываясь, что последует дальше. И, наконец, она появилась, плотно прикрыла двери, на мгновенье замерла, прислонясь к ним спиной, а затем легко и неслышно прошла, снимая на ходу халат, к моему дивану. Я лунатически отодвинулся, приподняв одеяло, и она легла, положила горячую руку мне на бедро и, дрожа, прижалась ко мне лицом и грудью, сквозь тяжесть которой я ощутил холод ее отвердевших сосков.
Утром мы сообщили Прокопию о нашем решении быть вместе. Он от удовольствия крякнул и сказал, потирая руки:
– Правильно. Очень хорошо. Вы друг с дружкой не первый год знакомы, привыкать, стало быть, не надо. Да и первый ты был у нее, знаю ведь, не дурак.
Перед вечером мы ходили в магазин, а потом к старой гадалке, жившей на краю села в крепком бревенчатом доме с узорным коньком. Но у старухи случились гости, и поэтому встречу перенесли на следующий день. Возвращались мы уже в темноте. Хруст льда под нашими ногами отдавался в черных проулках, где плавал запах печной гари, а в стайках ворочались и сонно блеяли овцы. Мы шли очень медленно, она клонила голову на мое плечо, а я, боясь ее потревожить, все не решался закурить и думал, что такого мучительного счастья еще никогда не испытывал.
Вечером следующего дня, уложив сына спать, она ушла к гадалке, Прокопий ушел к соседу, а я остался один, курил, сидя у печи, и старался ни о чем не думать – слишком уж круто изменилась вся моя жизнь за эти два дня. Внезапно за окнами ярко ударили фары, у ворот притормозила машина. В ограде залился лаем кобель, и скоро раздался стук в двери, а затем через порог шагнул высокий военный в хромовых сапогах и ловком кителе цвета болотной тины, в золотистых майорских погонах. Он был довольно красив в своем роде, похож на грузина сухощавым смуглым лицом и орлиным носом, его прищуренные темные глаза смотрели вопросительно и тревожно.
– Ого! – сказал он вместо приветствия и, оглядев меня с головы до ног, сел на табурет у стола, снял фуражку.
– Вы кто здесь, родственник? – спросил этот симпатичный военный.
– Может, будем на ты? – спросил я в ответ.
– Можно и на ты, – согласился он тотчас. – Значит не родственник? Тогда понятно. А где она, может быть, позовешь?
– Ушла к бабке какой-то, не знаю, – ответил я без раздумий. – А Прокопий здесь, недалеко, у соседа. Позвать?
– Да нет, не стоит, у меня времени в обрез, – сказал он, нахмуриваясь. – Я вот, что хотел… Поговорить с ней насчет квартиры. Ребенку на следующий год в школу, не жить же им в этой дыре. Вот ключи. И передай, что через месяц я уезжаю, переводят на Дальний Восток.
Я кивнул, загасил в пепельнице папиросу и прикурил другую.
– А Сашка где? – спросил он, доставая из кармана пачку, и прикурил от зажигалки.
Я показал глазами на горницу. Он докурил и ушел в спальню. Минут через пять вернулся и снова уселся на табурет, рассеянно глядя в окно.
– Ты давно с ней знаком?
– Давно, с самого детства.
– Ну, что ж, это другое дело. Значит, все уже знаешь.
– Нет, я ее не расспрашивал. Но, зная ее натуру, догадаться не сложно.
– Тогда, конечно. И что ты решил? Впрочем, и так ясно. – И он поднялся, почти касаясь головой лампочки на потолке. – Ладно, бывай. Видишь, как все уладилось. Передай ей, скажи… В общем, мало ли что бывает, ребенок тут не причем. Ему жить нужно в нормальных условиях.
Он открыл дверь и, выходя, пригнул на пороге голову. Я вышел следом, набросив фуфайку Прокопия. Проводив его до армейского «Урала», желая как-то загладить неловкость, возникающую в такие моменты, сказал на прощанье:
– Послушай, я не знаю, что там у вас произошло, но, в конце концов, ты сам виноват. Нужно было хоть немного щадить ее самолюбие, ты ведь знаешь, какой у нее характер. Мог бы и поосторожней быть.
Он уже взялся за ручку дверцы, но тут резко повернулся и уставился на меня.
– А с чего ты взял, что это я должен был осторожничать? – сказал он в крайнем недоумении. И вдруг горько рассмеялся, привалившись спиной к машине. – Ну, ты даешь! А говорил, что знаешь ее с детства. Я-то думал, она тебе все рассказала, и ты просто из жалости ко мне дурачком прикинулся.
– Что именно она должна была рассказать? – спросил я, чувствуя, как внутри у меня что-то обрывается и кровь приливает к вискам.
Он сплюнул и подошел вплотную ко мне.
– А то, что я тут лишний в колоде! – прошептал он с яростью. – Она изменяла мне давно и об этом знали многие офицеры, да и солдаты тоже. Видимо, боялись, что бойню устрою, дураки. Наверное, так бы и шло, если бы я, случайно, не застал ее с этим самым сержантом – вернулся тогда, черт подери, раньше времени с дежурства. Я готов был простить, забыть. Унизился до последнего, обещая сгноить его на гауптвахте. Но даже это ее не остановило, понимаешь? Прошлой осенью тот сержант демобилизовался и уехал домой. После этого мы еще год прожили, хотя и спали врозь. Но какая это жизнь, скажи на милость? Если бы не Сашка, давно бы себе пулю в лоб пустил!
И, махнув рукой, он забрался в машину, которая тотчас с ревом тронулась, обдав меня едким дымом. Я стоял и смотрел вслед, ничего не видя, не понимая и не желая ничего понимать. Наверное, так бывает за секунду до смерти, когда в грудь попадает разрывная пуля. Но смерть не приходила. И тогда я медленно направился в избу, войдя, бездумно стал собираться в дорогу… Но тут в сенях послышались бегущие шаги и на пороге появилась Вера. Она ворвалась и встала в проеме, окутанная облаком морозного пара. Ее бледное лицо походило на парафиновую маску, огромные черные глаза на этом лице казались безумными.
– Подожди! – выдохнула она угрожающе. – Подожди, я все объясню!
Я уронил на пол рюкзак и опустился на лавку.
– Его машина встретилась мне по дороге, – задыхаясь, продолжала она. – Я ее сразу узнала. Господи, он мчался, как сумасшедший!
– Да. Я его понимаю.
– Что понимаешь? – прошептала она с каким-то горестным изумлением. – Что?
– По-моему он тебя безумно любит, вот что.
Она приблизилась, села у моих ног на рюкзак и проговорила, охватив руками колени:
– Боже, как я его ненавижу! Как же я его ненавижу. Что он тебе рассказал?
И тут, совершенно неожиданно для самого себя, я ответил:
– Ничего особенного. Привез ключи от квартиры, говорил, что ребенку скоро в школу и что жить вам нужно в нормальных условиях. Еще сказал, что в декабре уезжает, перевелся служить на Дальний Восток. А еще… Послушай, он тебя любит, я это сразу понял, как только увидел его лицо. Вот я и подумал, может, мне стоит…
– Нет, не стоит, – перебила она, поднимая на меня глаза, в которых мутным стеклом стояли слезы. И немного погодя, добавила с усталой улыбкой:
– Плохо же ты баб знаешь. Никуда ты от меня не уйдешь. Никуда и никогда, даже и не думай.
* * *
…Вот и вся моя история. Да, чуть не забыл. Будку кобелю мы с Прокопием к зиме утеплили. А кличку ему дали – Тарзан.
Андрей МАРКИЯНОВ
Автор стал победителем в международном литературном конкурсе в номинации "Проза" с рассказом "Видение".
