МОИ ДЕВЯНОСТЫЕ
Продолжение. Начало в № 39.
Правда, великих свершений в борьбе с ельцинской гидрой, о которых я грезил, не случилось. Вся моя политическая деятельность свелась к тому, что я пару месяцев или чуть больше в ожидании непонятно чего эпизодически тусовался в штаб-квартире партии. Впрочем, один раз мне довелось поручкаться с самим Вольфычем, как мы называли между собой вождя, во время его визита в Волгоград. Помню, меня тогда неприятно поразило большое количество вертящихся вокруг него личностей самого пройдошистого и скользкого вида, съехавшихся по такому случаю со всей области.
Да, собственно, и сама региональная партийная верхушка выглядела ненамного лучше. О благе России и прочих декларируемых партией бла-ародных вещах эти люди думали в самую последнюю очередь, если подобные странные мысли вообще когда- либо забредали в их черепные коробки. На первом месте стояли проблемы другого рода – борьба за наиболее хлебные места у партийной кормушки, делёжка будущих постов и привилегий, долженствующих последовать сразу после прихода Жириновского к власти (все тогда были уверены, что это – дело уже решённое, вопрос только во времени), и неизбежно вытекающие из этого взаимные подсиживания, козни и интриги. Грызня стояла такая, что только пух и перья летели. Доходило до того, что почтеннейшие партийные лидеры прилюдно грозили друг другу наёмными киллерами. В других регионах, по слухам, дела обстояли не лучше, в некоторых городах путём расколов и деления, на манер амёб, образовались по два-три отделения ЛДПР, враждовавших между собой.
Я отнюдь не хочу сказать, что все поголовно члены волгоградского ЛДПР были канальями и ракалионами, имелись там и вполне симпатичные, искрение люди, их даже было больше, но, будучи на вторых и третьих ролях, погоды они не делали. Полюбовавшись немного на всё это благолепие, я совершенно разочаровался в «партии Жириновского». До каких-то конкретных, сколько- либо полезных дел так и не дошло, мой энтузиазм оказался никому не нужен.
И вот на горизонте появилась РНЕ – партия, позиционирующая себя как организация честных, бескомпромиссных патриотов. Воинов духа. Если Жириновский, при всей его риторике, был всё же клоуном забавным, эпатажным и разухабистым, то Баркашов являл собой другой тип клоуна – зловещего, из стивенкинговских фильмов ужасов. Но в угаре начала девяностых казалось, что только такой персонаж способен спасти отечество. Получив от Чумы, занимавшейся распространением партийной периодики и агитматериалов, газету «Русский порядок» с надписанным на ней авторучкой номером контактного телефона новоиспечённого волгоградского штаба партии, я, немного поколебавшись, решил по этому номеру позвонить…
Региональным отделением РНЕ руководил серьёзный седой дядька небольшого роста, но с колоссальной харизмой. Дядьку звали Сергей, а вот фамилия у него была самая, что ни на есть татарская, да и внешность тоже, и чтобы стать аж целым областным лидером «Русского Национального Единства» ему, наверное, надо было иметь какие-то немалые заслуги. Какие именно – осталось тайной, покрытой мраком, никто из рядовых членов партии о «гауляйтере», как неофициально называли партийного шефа, толком ничего не знал, а слухи ходили самые разнообразные и противоречивые. Потом, уже после упадка РНЕ, я как-то встретил его фамилию в «Российской газете», в партийных списках кандидатов в депутаты Госдумы то ли от Народной Национальной партии, то ли от Русской партии, уже точно не помню.
Пообщавшись с «гауляйтером» тет-а-тет, мы решили, что я буду до поры «законсервированным», негласным членом партии, формально оставаясь в ЛДПР, дабы не «светиться». Сергей утверждал, что в его организации множество таких тайных членов, растворённых в массе волгоградских обывателей, но готовых по сигналу немедленно мобилизоваться и действовать согласно некоему глобальному плану, который начнёт реализовываться, когда пробьёт «час Ч» и настанет время брать в свои руки власть. В том, что это время настанет уже скоро, никто из членов партии не сомневался. Чума даже начала придирчиво присматривать для себя коттеджик за Волгой, на который она будет иметь право как партийный ветеран, когда новое национальное правительство конфискует у нуворишей неправедно нажитые богатства.
В воздухе носились ожидания больших перемен и потрясений. Казалось, что вот ещё совсем немного – и ненавистный режим обрушится как карточный домик, стоит только его чуть-чуть, самую малость, подтолкнуть. И, конечно, все мы думали, что в Москве, в окружении Баркашова сидят серьёзные, деятельные соратники, которые, пока мы в провинции занимаемся всякой ерундой и пинаем балду, думают, работают и всеми силами и средствами каждый день незримо, но неуклонно приближают Победу.
На самом деле всё было совсем не так. Эдуард Лимонов на страницах своей политической автобиографии потом вспоминал: «…Я увидел быт Баркашова, услышал речи Баркашова, суждения Баркашова и понял, что самая крупная на тот момент радикальная организация России страдает теми же пороками, что и мелкие. Она несовременна, ориентирована на прошлое, это бригада ряженых… В дальнейшем так и не были задействованы в политике силы «Русского национального единства», и последующие 5-6 лет до своего окончательного распада они либо позировали СМИ в своём опереточном камуфляже, либо механически раздавали листовки на обочинах чужих митингов. Несмотря на свой гонор, несмотря на то, что он смог построить неплохую всероссийскую организацию, Баркашов не был политиком. Построив организацию, он не знал, что с ней делать. Он заставил её простоять в резерве долгие годы и тем угробил её».
Когда я, спустя много лет, прочитал эти строки, всё встало для меня на свои места. Конечно, добром это маринование в собственном соку закончиться не могло. Всякая организация либо развивается, либо деградирует – третьего не дано. Кредит доверия лидеру партии, каким бы огромным он изначально ни был, подошёл к концу, и вскоре в Москве произошёл раскол. От РНЕ, как от айсберга, попавшего в тёплые воды, отделился солидный кусок партии под руководством некоего Фёдорова. Трещины от раскола не замедлили побежать и по регионам.
Не знаю уж, какими мотивами руководствовался волгоградский «гауляйтер», но он принял сторону раскольников. Шеврон на левом рукаве Лениного камуфляжа изменился – вместо классического РНЕшного коловрата на нём появился былинный витязь, меланхолично поражающий мечом змея, почти как на гербе Москвы, с тем только отличием, что на эмблеме новой редакции РНЕ витязь был пешим. А вместо её неизменных на любой пьянке тостов: «За здоровье Александра Петровича и его скорейший приход к власти» начались славословия новому лидеру и злопыхания в адрес прежнего кумира: «Фу, да он же, как выяснилось, алкоголик конченый, никогда не просыхающий, и бездарность к тому же…»
Между тем, были в Волгограде и те, кто сохранил верность старому вождю. В рядах прежде единой партии началась смута, закончившаяся открытой распрей с взаимным прицельным дерьмометанием и поливанием друг друга помоями. В придачу ко всему, в «правильном», фёдоровском, обломке партии началась своя собственная охота на ведьм, в результате которой даже я, в числе прочих, был под горячую руку объявлен замаскированным евреем и заклеймён как внедрённый в организацию агент ФСК, Федеральной Службы Контрразведки (так тогда после череды переименований стал называться старый добрый КГБ). Чем вызвал зависть бывшего заместителя «гауляйтера» и начальника партийного штаба, который был «разоблачён» всего лишь как «провокатор из МВД».
– Безобразие! Почему такая несправедливость? – глумливо сокрушался он, когда мы, встретившись, обсуждали последние партийные веяния.
В конечном итоге череда взаимных разоблачений набрала такие обороты и достигла такого градуса неадекватности, что и сам чёрт не разобрался бы в этой сваре, кто из бывших соратников и сподвижников является «жидовским провокатором», кто – тайным агентом ФСК и мировой закулисы, а кто – истинным русским патриотом, и где пролегает грань между теми, другими и третьими.
Поагонизировав так ещё некоторое время, волгоградское РНЕ почило в бозе. Самораспустились на заслуженный отдых как неистовые баркашовцы, так и ярые фёдоровцы. Российская радикально-политическая жизнь вообще, будто устав от накала страстей первой половины девяностых, после президентских выборов 1996 года впала в летаргию, одна лишь НБП ещё пыталась мутить воду в Москве.
И Лена, утратив вместе с развалом партии смысл бытия, заскучала. Да так, что решила выйти замуж, чем повергла всех, кто хотя бы немного её знал, в состояние, близкое к шоку. От Чумы, конечно, можно было ожидать всего, что угодно, но такого кунштюка, как обыкновенное замужество – в самую последнюю очередь. Я настолько привык к её образу амазонки, совершенно равнодушной к мужчинам и чуждой всяким типовым бабьим повадкам и мотивациям, что в моём представлении Лена и семейная жизнь были вещами, совершенно несовместными. Никак невозможно было, даже напрягая всю фантазию, представить её в постели в объятиях мужчины, настолько силён был сформированный ею стереотип.
Избранником нашей Чумы оказался прапорщик одной из волгоградских воинских частей. Хоть в этом Лена оказалась отчасти верна себе – она всегда говорила, что если чудо всё же случится и она когда-нибудь создаст семью, то её мужем будет только военный, иные варианты даже не рассматриваются. Я говорю «отчасти» потому, что как ни крути, а прапорщик в Российской армии – фигура неоднозначная. С одной стороны, он, конечно, военный, никто не скажет, что это не так, но с другой – двусмысленный какой- то военный, «для анекдотов».
Впрочем, Лена никогда и не относилась к своему супругу хоть сколько-либо всерьёз. У меня вообще сложилось впечатление, что вся её затея с походом замуж была такой же естествоиспытательской забавой, как приснопамятные богослужения в Церкви Единения. Приключением от скуки. А когда новая забава под названием «замужество» приелась или не оправдала Лениных ожиданий, оказавшись не столь весёлой и занимательной, как планировалось вначале, благоверный был отправлен в отставку и изгнан обратно, в казарму. Лена говорила, что за несносное пьянство, но у меня были сильные подозрения, что Чуме просто надоело каждый день лицезреть болтающегося перед глазами муженька, поломавшего ей весь привычный жизненный уклад, да ещё стирать его портянки и готовить завтраки-обеды-ужины. Вместе они прожили всего около года.
Я был непоколебимо уверен, а эта история с замужеством ещё больше укрепила меня в сей уверенности, что Чума совершенно не способна на хоть сколько-либо глубокие чувства по отношению к мужчинам, не дадено ей такого таланта. Но оказалось, что был неправ…
В августе 1998 года я работал физруком в детском лагере отдыха на Дону (мы с коллегами по старой, ещё советских времён, привычке называли его «пионерлагерем», несмотря на то, что пионерия уже много лет как канула в Лету). Лагерь носил имя местночтимого пионера-героя Вани Цыганкова.
Воспитатели с физруками были в лагере привилегированной кастой, чем-то вроде брахманов, а на неблагодарных должностях вожатых трудились в основном студенты-третьекурсники волгоградского педагогического университета, отрабатывающие здесь летнюю практику. Но попадались среди вожатых и «вольнонаёмные», и в их числе были два парня из Волгограда, всё время державшиеся особняком. Один из них, постарше, высокий, с ранней проседью, носил редкое в наших широтах имя Эдвард (не Эдуард, а именно Эдвард), другой, похожий на подростка, с покрытым прыщами лицом, представлялся всем исключительно как Корвин. Я в своё время зачитывался «Хрониками Амбера», и сразу понял, откуда «растут ноги» у псевдонима вожатого, но остальные воспитатели и простые ребята из обслуги вряд ли просекли фишку.
Ещё в их компании была девушка Наташа, из практикантов. Собственно, они и приехали в этот лагерь с ней за компанию. Девушка была маленькая и неуклюжая, как медвежонок. Корвин ухаживал за Наташей и нежно называл хоббитом, каковое прозвище подходило ей как нельзя лучше.
Окончательно стало понятным, кем является эта троица, после того, как я увидел Эдварда с Корвином размахивающими в свободное время, на тихом часе, мечами – не какими-нибудь там оструганными деревяшками, а настоящими, металлическими, сделанными по всем правилам. Я, конечно, немало слышал и читал раньше про толкинистов, знал, что экзотические представители движения поклонников фэнтези водятся и в Волгограде, но вот так, воочию столкнулся с ними впервые.
Конечно, всё это не укрылось от внимания и остального педколлектива, состоящего в основном из тёток постбальзаковского возраста. И, разумеется, вожатые- толкинисты сразу не глянулись им, как обычно не нравятся и воспринимаются с настороженной опаской во всяком консервативном мирке люди хоть сколько- либо нестандартные и необычные, слишком выделяющиеся на общем фоне. Их, как правило, в лучшем случае недолюбливают, в худшем – отторгают. Видимо, именно поэтому странную парочку кинули на самый трудный фронт работы – детдомовский отряд, вечный источник головной боли и проблем вселагерного масштаба.
Продолжение следует.
Роман БЕЛОУСОВ
