МОИ ДЕВЯНОСТЫЕ
Во времена моей подъездно-дворовой юности, в конце восьмидесятых – начале девяностых, у меня был дружок Юрка по прозвищу Краб, фанат тяжёлого рока и группы «Круиз». Помимо «Круиза», у Юрки имелось ещё одно увлечение – он периодически искал друзей и единомышленников через областные газеты. Тогда почти в каждом издании имелись рубрики знакомств по интересам, называвшиеся «Ищу друга», «Почтовый дилижанс», или что-нибудь в этом роде. Впоследствии, с появлением общедоступного Интернета, они потеряли актуальность и изжили себя как явление.
Однажды Юрка собрался в областной центр, Волгоград, к очередной своей эпистолярной знакомой, некоей металлистке по имени Лена, дабы перевести общение из бумажно-чернильного режима в обычный, бытовой, и пригласил меня съездить вместе с ним, за компанию. Краб был довольно коряв и застенчив в общении с посторонними людьми, тем паче – противоположного пола, и всегда старался в таких случаях брать кого-нибудь для моральной поддержки. Я же, рассудив, что там, где водится одна металлистка, вполне может оказаться и вторая, согласился на авантюру.
Лена училась в училище культуры, или в просторечии – «Кульке», на режиссёрском факультете, а в настоящий момент проходила практику в одном из волгоградских домов культуры. Мы с Крабом подъехали туда к полудню, он позвонил из телефона-автомата в нужный кабинет, попросил позвать Лену и сообщил, что мы уже ждём её у входа. Спустя несколько минут цель нашей поездки показалась в дверях.
Металлистка оказалась невысокой, энергичной «пацанкой» в потёртых джинсах, балахоне с изображением группы «Металлика», без малейших следов косметики на лице и с незатейливо собранной сзади в «конский хвост» шевелюрой. Её практика в ДК на сегодня уже закончилась, и мы, захватив по дороге разливного пива, поехали к Лене в гости, послушать свежий альбом «Арии».
Наша новая знакомая жила в центре города, в большой трёхкомнатной квартире с высокими потолками ещё сталинской постройки. В её комнате, густо увешанной постерами «АйронМэйден», «Слэйера», «Джудас Приста», «Арии», «Мастера» и других металлических кумиров, царил живописный кавардак. Сразу чувствовалось, что хозяйка была не какой-то кисейной барышней, а настоящей, олдовой неформалкой.
Самым первым делом Лена сунула в магнитофон кассету, и комната наполнилась оглушительным грохотом и зычным голосом Кипелова: «Кровь за кровь! В том воля не людей, а богов…» Слушать музыку тихо она просто не умела.
За пивом Лена развлекала нас рассказами о своих походах на концерты и историями из жизни тусовки волгоградских металлистов, в которой она была не последним человеком. Её тусовочное имя было «Чума». Произведённое, как она объяснила, от эпитета «чумовой», переводившегося со сленгового языка на литературный примерно как «потрясающий», или «умопомрачительный».
Нашлась у меня с чумовой Леной, кроме «металла», и ещё одна общая тема – я тоже совсем недавно отдал полгода своей жизни «Кульку», учась там на том же самом режиссёрском факультете, что и она, только на другом курсе, и нам, конечно, было чем поделиться. Чума, как я сразу отметил про себя, оказалась большой фантазёркой, любительницей присочинить и преувеличить. Без всякой цели, задних мыслей и практической выгоды, просто ради самого процесса. Возможно, в этом находила своё проявление её творческая натура.
Купленное по дороге пиво за доброй беседой как-то слишком уж быстро закончилось, и нам с Юркой пришлось ещё пару раз бегать с трёхлитровой банкой к пивному ларьку, благо, он стоял неподалёку. Курили прямо здесь же, в комнате, сбрасывая пепел в водружённую на стол консервную банку.
В половине шестого вечера пришла Ленина мама – маленькая, тихая, интеллигентная женщина в очках, но беспокоить нас не стала, сразу исчезнув в недрах квартиры. Видно было, что мать давно уже привыкла к дочкиным попойкам с друзьями.
Мои попытки заигрывания с хозяйкой принесли даже не нулевой, а отрицательный результат. Всякие ухаживания за собой Чума воспринимала чуть ли не как личное оскорбление. Она хотела быть «своим парнем» и была им.
С тех пор я стал периодически, когда меня заносило зачем-либо в Волгоград, бывать у Чумы в гостях, особенно когда надо было куда-нибудь позвонить или просто скоротать время, в очень уж удобном месте она жила. Лена была всегда рада друзьям, в особенности, если те не забывали захватить с собой литр-другой пива.
Чума была очень живой, беспокойной и разносторонней девушкой. Каждый раз у неё появлялись какие-нибудь новые увлечения. Одно время, например, она пыталась писать психологическую прозу и донимала меня тем, что подолгу зачитывала свои длиннющие опусы, так что я был сам не рад, что оказался у неё в гостях в столь недобрый час. От меня требовалось не просто выслушать какой-нибудь длинный рассказ, это было бы ещё полбеды, а непременно высказать о нём своё обоснованное мнение. Что-то Лена даже отправляла в издательства, но ответа так и не получила.
А однажды любознательность и авантюризм занесли Чуму вместе с её подругой, субтильной брюнеткой по прозвищу Селёдка, такой же безбашенно-жизнерадостной, как она сама, в волгоградский филиал Церкви Единения корейского «мессии», преподобного Сан Мен Муна. Собрания этой широко известной тогда экуменической секты проходили по воскресеньям в областной научной библиотеке имени Горького. Как-то по случаю я тоже вместе с девчонками заглянул на одно из этих богослужений, исключительно с целью расширения кругозора. Службу вела молодая чета проповедников – американец Джек и его жена, японка с замысловатым по-восточному именем. В церкви Муна был обычай подбирать своим адептам пары по всемирной компьютерной базе данных, исключительно среди своих единоверцев, а поскольку секта раскинула свои щупальца практически по всему земному шару, пары могли образовываться очень экзотические. Решение компьютерного своднического центра считалось божьим промыслом и, разумеется, обжалованию и оспариванию не подлежало.
После проповеди Джек со своей японкой пригласили всех присутствующих на традиционный воскресный обед к себе домой. Квартиру они снимали очень хорошую – многокомнатную, в самом центре города, рядом с панорамой «Сталинградская битва», в десяти минутах ходьбы от своего штаба в «Горьковке». Там я впервые попробовал национальную японскую кухню в исполнении Джековой жены. Не помню уже, какими именно блюдами она нас потчевала, но были они совершенно пресные и безвкусные, общее впечатление оставалось такое, будто прожевал какую-то вату или бумагу. Не хотел бы я иметь жену-японку, патриотку национальной кухни.
Чума с Селёдкой, к счастью, до внесения в мунитскую базу данных не дошли, они были не прихожанами, а, пользуясь терминологией дьякона Кураева, «захожанами», тусуясь в секте, как я уже говорил, из чистого любопытства, которое вскоре закономерно переключилось на новый объект.
В начале 1994 года в городе появилось отделение РНЕ – «Русского Национального Единства» – наполовину националистической партии, наполовину военизированной банды, под руководством выходца из общества «Память» Александра Баркашова. Имя партии было густо овеяно славой недавней обороны Белого Дома, а также флером романтики штурмовых отрядов, марширующих по улицам колонн и факельных шествий, и такого девушки, естественно, пропустить никак не могли.
Здесь пути двух подруг разошлись. Если для Селёдки партия была лишь очередным приключением и вскоре она ушла оттуда, точнее, была изгнана за цинизм и насмешничество над идеалами, то Лена в этой организации, наконец, нашла себя по-настоящему. Пройдя необходимый кандидатский минимум или что там полагалось, она получила статус соратника (в партии была очень нехитрая иерархия, состоящая всего из трёх ступеней: сторонник – сподвижник – соратник) и полагающуюся к нему партийную форму – армейский «камуфляж» с шевроном на рукаве в виде круга со стилизованной свастикой в обрамлении восьмиконечной звезды, именуемой «Звездой Богородицы».
Эта форма пришлась Лене настолько по душе, что она ходила в ней не только на партийные собрания и националистические митинги, которые регулярно тогда устраивал патриарх волгоградской черносотенной оппозиции Станислав Терентьев, но надевала её даже когда выбегала в магазин за пивом. Были в партии на первых порах и ещё какие-то девчонки, но те, как и следовало ожидать, со временем отсеялись, а Чума осталась.
Меня тоже не обошло увлечение столь модными и оригинальными для тех времён идеями. Я вообще ещё со школьных времён был юношей, политически озабоченным. Сначала – ярым противником «преступного коммунистического режима» и партократии. Помнится, я устраивал на уроках целые диспуты с преподавательницей истории – членом КПСС, цитируя всевозможных «перестроечных» публицистов. А всю зиму с девяностого на девяносто первый год мы с моим другом и единомышленником Игорем просидели у него на кухне, ругая за чаем, на чём свет стоит советскую власть и коммунистов, как заправские старые диссиденты. Впрочем, к тому времени уже вся страна только тем и занималась, что костерила и разоблачала всё подряд. Но мы пошли дальше. Перед референдумом о сохранении СССР в марте 1991 года мы с Игорем и его женой Наташей расклеили ночью на автобусных остановках листовки моего сочинения с патетическими призывами не позволить проклятым коммунистам, которые рвутся к диктатуре (слова РВУТСЯ К ДИКТАТУРЕ были набраны заглавными буквами, дабы читающие не питали иллюзий), вновь оболванить русский народ и «вернуть времена 37-го года, красного террора и геноцида».
Прокламации были отпечатаны на пишущей машинке под копирку, по старому знакомству в моей бывшей школе. Школьная секретарша, прежде чем набирать текст, предварительно опасливо поинтересовалась: «А меня за это не посадят случаем?»
Сейчас моя наивная писанина, конечно, читается как анекдот. Какого нового красного террора можно было ожидать от кремлёвских старцев, которых в итоге хватило лишь на то, чтобы громко пукнуть перед уходом, создав потешный ГКЧП? Но для тех истеричных времён подобные перлы были вполне мейнстримными, в духе тогдашних либеральных изданий. Они ещё и не такое загибали. И, что самое поразительное – всё это воспринималось всерьёз.
Думаю, излишне рассказывать, как я млел от восторга, слушая выступление Хасбулатова в Верховном Совете на следующий день после подавления августовского «путча». «Со слезами на глазах», как поётся в известной песне.
«Демократом» я был до октября 1993 года. Точнее, эволюция моих политических взглядов происходила, конечно же, постепенно. Первое время после того как, наконец, прогнали злокозненных коммунистов, исключительно из- за вредительской деятельности которых наша страна и народ не могли нормально существовать и развиваться, казалось, что вот сейчас, когда пакостить стало вроде бы некому, наступят, наконец, благословенные времена. Хромые запляшут, немые запоют, на всех прольётся денежный дождь и наступит Золотой век, как на Западе. Но вместо всего этого постепенно, день за днём, месяц за месяцем, приходило отрезвление и осознание того немудрёного факта, что нас всех крупно развели. И что хотя Совок был, конечно, не подарок, но то, что пришло ему на смену, оказалось неизмеримо хуже. Вместо уже беззубого и изрядно полинявшего тоталитарного «призрака коммунизма» над Россией сгустился и выпустил когти другой призрак – хищной, уродливой полуфеодальной клептократии. И стал пугающе быстро материализовываться и обрастать плотью.
Пелена рассеивалась медленно, но верно. На следующем референдуме, 25 апреля 1993 года, я голосовал уже как против Верховного Совета, так и против Ельцина, за которого ещё меньше двух лет назад так неистово ратовал. Так что сентябрьский переворот с расстрелом из танков парламента, в сущности, даже ничего коренным образом не изменил, а просто послужил катализатором, некоей точкой невозврата. Подвёл черту. Впрочем, вряд ли я был хоть сколько-нибудь оригинален, миллионы людей в России проделали такую же точно политическую эволюцию в те годы.
Но если бы дело ограничилось этим! Россия ни в чём не ведает меры, и скоро страну накрыла вторая волна безумия, только теперь уже с противоположным посылом. Если ещё недавно истосковавшиеся по свободе «дорогие россияне» вместо разумных реформ крушили всё и вся, расчищая дорогу к власти жуликам и ворам, то теперь они дружно озаботились геополитическими и державными амбициями. Не стало проблем актуальнее, чем возродить империю, наказать строптивых прибалтов и омыть сапоги в Индийском океане. Всем ещё крупно повезло, что веймарский синдром тогда канализировался в политическую клоунаду Жириновского. Иначе последствия могли бы быть плачевными, и даже весьма.
На выборах в Государственную Думу в декабре я тоже голосовал за Жириновского, а весной девяносто четвёртого вступил в ЛДПР, сразу после того, как отделение партии появилось в Волгограде.
Был такой популярный анекдот – журналист спрашивает Ирину Хакамаду: «А вы могли бы выйти замуж за радикала?» «Заради чего?» – в недоумении уточняет Хакамада. Прошло ещё немало лет, прежде чем до меня дошло, ради какого кала я был в своё время радикалом. И какова цена всем этим певцам империи и соловьям генштаба.
Продолжение следует.
Роман БЕЛОУСОВ
