РАССКАЗ
1.
И кто только придумал – вставать на работу в такую рань! Занавеска на окне заметно колышется, струйки холода сбегают по подоконнику вниз, на лежащие под кроватью тапочки. О том, чтобы надеть их, не может быть и речи. Правильно мать ворчит – давно пора заклеить щели в раме. Да все как-то руки не доходят.
Мать на кухне растапливает печь. Сейчас будет нарочито громко ругать кота, греметь кастрюлями. Придет будить. И, конечно, заведет на полную катушку будильник, поднесет к самому уху. Колька недовольно отмахнется. Мать скажет: «Беда мне с тобой! Опять заполночь пришел. И где только шляешься, непутевая твоя голова! А ну, вставай, не то водой оболью!..»
Так и есть. Скрипнула половица…
– Да встал я, встал! – резко откинув одеяло, Колька соскакивает с постели, торопливо натягивает брюки и бежит к умывальнику. В дверях неожиданно замечает, что будильника в руках у матери нет, а в глазах ее светится теплый, ласковый огонек. Мать протягивает руки, нагибает к себе Колькину голову и мягко целует в щеку сухими потрескавшимися губами.
– Ты чего, ма? – изумленно спрашивает Колька, невольно напрягая шею.
– С днем рождения, сынок! Расти большой и счастливый!
«Вот оно что! Оказывается, у меня сегодня день рождения! Кстати, и получка», – размышляет он, подставляя руки под жиденькую струю рукомойника.
– Приди пораньше, я пельмешков постряпаю, – ласково говорит мать. Но, вспомнив о чем-то и сразу испугавшись, нерешительно добавляет: – Пригласи кого из дружков…
Колька спешно проглатывает ломоть хлеба, отпивает из стакана горячий чай. В прихожей набрасывает старенькое пальто, нахлобучивает до бровей полинялую кроличью шапку и так же молча выходит. Вместе с клубами морозного пара долетает до матери короткое: «Не жди, ма! Дела!»
Оставшись одна в доме, мать минуту-другую растерянно прислушивается к шагам за окном. Затем бессильно прислоняется к стене и тихо, по-бабьи, плачет. Без слез, тоскливо, с таким надрывом в груди, что старый Васька спрыгивает с табуретки и долго трется худыми боками о ноги, словно утешая.
2.
Впервые Колька спросил об отце в пять лет: «А где наш папа? Что ли, его нет? А почему у Геры и Сережи есть папы?».
Она знала, что рано или поздно ей придется отвечать на этот вопрос. И, не чувствуя себя виноватой, все-таки вздрогнула, не сразу нашлась, нагородила какую-то чушь насчет командировки.
Как-то к дому подъехала машина. Хлопнула калитка. Колька в одной рубашонке выскочил за дверь, радостно крича: «Папка! Мой папка приехал!».
Шофер, молодой парень, смутившись, спросил: «Вы дрова заказывали?».
Колька в тот вечер плакал долго и безутешно, а с ним плакала и мать. Могла ли она предполагать тогда, что главные трудности, самое страшное – еще впереди.
Колька вырос. Независимость взглядов и суждений, бесшабашность и упрямство, обостренное чувство справедливости стали причиной частых его ссор с ровесниками. Соседские ребята с годами стали совсем чужими. Тут не обошлось без вмешательства родителей, обеспокоенных подверженностью сыновей дурному влиянию их занозистого сверстника.
Колька остался один, но особой трагедии в этом не видел. Он с головой, жадно погрузился в чтение книг и у Бальзака нашел: «Одиночество – хорошая вещь. Но всегда нужен кто-нибудь, кому можно сказать, что одиночество хорошая вещь». Прочитал и задумался.
Однажды возле магазина «Мелодия» к нему подошел рыжеватый мужчина и вкрадчивым голосом спросил: «Юноша, свежие диски с записью звезд зарубежной эстрады не желаете?».
Колька любил хорошую музыку и песни, но денег на покупку новинок часто не хватало. К тому же полгода назад он купил на уличном лотке кассету с концертом модной группы, а дома обнаружил, что ему всучили песни на бурятском языке, да еще отвратительного качества.
– Вижу, сомневаетесь, молодой человек, – сказал мужчина. – Что ж, вы правы, вокруг полно мошенников. Смею вас заверить, я не из их числа. Кстати, будем знакомы: меня зовут Рудольф Аполлинарьевич, и вы мне симпатичны. У меня масса интересных друзей. Буду рад видеть вас в нашем кругу! – Он изящно вынул из кармана свою визитку, где затейливым шрифтом значилось: «Рудольф Аполлинарьевич Худрук, искусствовед».
Новые друзья жили легко, весело и беззаботно. У них всегда были деньги, которые они тратили, как хотели. Большинство из них были на пару-тройку лет старше, зато с ними можно было вести себя запросто, не пытаясь выглядеть лучше или умнее, чем ты есть. И сами они при случае повторяли мудреную фразу: «Мы противники тенденции парадоксальных иллюзий!». При этом громко смеялись, а пуще всех смеялся Рудольф Аполлинарьевич. В пестрой этой компании к каждому его слову прислушивались очень внимательно. Правда, до Кольки не всегда доходил смысл того, о чем говорил или шутил Рудольф Худрук. Кое-что в его речах откровенно не нравилось, а нескрываемое высокомерие к окружающему миру и вовсе вызывало изжогу. Зато теперь после работы не надо было гадать, куда пойти, чтобы убить время.
Собирались в Центральном парке. Приехав на заводском автобусе после очередной изнурительной смены, Колька уже заставал на привычном месте долговязого Симу или маленького Шустрого, паренька с припухшими веками и неистребимой привычкой кусать ногти. Они хмуро смотрели на снующих мимо горожан, заметно оживлялись при виде хорошеньких девчонок, пытались привлечь их внимание. Чуть позднее приходили Валет, Чибис, а следом Нинка-модница и Кроха, рослая девица с низким от постоянного курения голосом. В половине восьмого появлялся сам Рудольф Аполлинарьевич.
– Привет, аллигаторы! – театрально восклицал он и деловито осведомлялся: – Ну, какие у нас планы на счастливое будущее?
Сима тут же начинал морщить лоб, Валет равнодушно смотрел в сторону, Шустрый отковыривал на пальце очередную заусеницу… Нинка делала вид, что роется в своей бездонной сумочке. Только Кроха удивленно вскидывала выщипанные брови и спрашивала басом: «А чё, есть варианты?».
Окончательным вариантом, как всегда, становились посиделки в небольшом кафе, расположенном на первом этаже городской гостиницы. Там сдвигали два стола, и знакомый официант приносил пару бутылок водки, графинчик коньяка, овощные салаты, приготовленную в духовке курицу под майонезом и две порции мороженого – «для милых дам».
За всех вальяжно платил Рудольф Аполлинарьевич. Колька поначалу порывался заплатить за себя сам, но Худрук настойчиво ему отказывал, даже обижался.
– У меня будет к тебе маленькая просьба, Николя, – с подчеркнуто французским акцентом сказал он. – Окажешь мне услугу, и мы будем в расчете.
После третьей рюмки Чибис заводил разговор о смысле жизни.
– Вот ты – кто? – пьяно тыкал он Кольку в грудь. И сам отвечал: – Никто! И я теперь – Ничто! А ведь был классным гравером! Не веришь? Да ты еще не знаешь, какой художник из меня мог получиться!
– Осколок Пикассо! – ехидно вставлял Сима. На что Чибис сжимал кулаки, бросал на него яростный взгляд. Но тут же сникал и надолго замыкался в себе.
Колька знал, что Чибис работает грузчиком на товарной базе. Глядя на его грубые, исцарапанные пальцы, надо было обладать пылким воображением, чтобы представить их держащими хрупкую кисть. Но Колька все равно соглашался, делал вид, что верит. Непонятно почему, он жалел Чибиса. Тот вызывал к себе невольное уважение своим отчаянно честным, безжалостным взглядом на себя и окружающую жизнь. Симу и Рудольфа Аполлинарьевича Чибис тихо ненавидел, но что-то мешало ему открыто проявить свою ненависть.
Поначалу Колька чувствовал себя в ресторане неловко. Оглушительная музыка, странные люди, изысканные блюда. Однако легкое головокружение от выпитого вскоре сменялось чувством собственной значимости. Появлялось беспричинное веселье, отбрасывались безответные вопросы и мучительные сомнения, а повседневные заботы становились мелочными и смешными. С каждым разом Колька все более уверенно переступал порог увеселительного заведения. А совсем скоро он стал «своим человеком» среди людей, полушутя- полусерьезно называвших себя «прожигателями жизни». То были разные люди. Одно их свело вместе – страх одиночества, отчаянная попытка убежать от себя.
Все чаще Колька приходил домой выпившим. На столике, возле кровати, появились сигареты и пепельница. Случалось, не ночевал дома.
Продолжение следует.
Григорий ЗАПРУДИН /рисунок автора/
