БЫЛЬ
Вернувшись с работы, Зинка обнаружила втиснутую в притвор двери телеграмму под грифом «Срочная». Текст депеши гласил: «Встречай тчк Приезжаю тринадцатого» тчк». Дальше следовали номер поезда и вагона. Внизу подпись, Алексей.
– Тринадцатого?.. Мама родная, так это же сегодня! – всполошилась Зинка. Работая не первый год на железке монтёром путей, она знала наизусть расписание прибытия-отправления всех пассажирских и пригородных поездов. Взглянув на часы-ходики, тикавшие на стене, прикинула: до прибытия поезда остаются считанные минуты...
Зинка переписывалась с солдатом Алексеем, которого никогда не видела. Переписывалась, как она говорила, просто из интереса. Ничего серьёзного. Она не верила, что после «дембеля» он приедет к ней, хотя Алексей в своих письмах не однажды намекал на это. Потому-то и писала она ему в армию всевозможные небылицы о себе, врала напропалую.
Теперь, спеша на вокзал встречать демобилизованного, Зинка кляла себя на чём свет стоит. Она абсолютно не знала, как ей быть, как вести себя, главное же, как «расхлебать кашу», которую так легко заварила.
К поезду подбежала, когда уже заканчивалась посадка и последние пассажиры спешили занять свои места в вагонах. Парня на перроне в солдатской шинели и шапке-ушанке Зинка увидела сразу и поняла: это и есть Алексей. У ног его стоял чемоданчик, а руки были заняты полукруглой желтой дыней, которую он держал, как младенца.
«Надо же, ещё и с подарком прибыл солдатик-то!» – усмехнулась про себя Зинка. Подойдя, поздоровалась, с улыбкой спросила:
– Ты – Алексей?
– Да, – услышала в ответ, – он самый, а ты – Зина?
Зинка стушевалась и в замешательстве механически ляпнула, соврав:
– Нет, я Валя. Ладно, пошли. Дома всё расскажу, обрисую.
Он помедлил. Но всё же взял чемодан и, прижимая к себе дыню, послушно двинулся следом. Стуча ботинками и сапогами по припорошенным снежком шпалам, перешагивая рельсы, подлезая под вагоны товарняков, они, наконец, дошли до тупика, где стояла сцепка жилых вагончиков с метёлками антенн на крышах. Зинка остановилась у одного из вагонов с приставной лесенкой, обернулась и сообщила: «Вот мы и пришли». Поднявшись на порог и толкнув незапертую дверь, пригласила: «Поднимайся, Лёша, заходи!».
В тёмном тамбуре он долго не мог повернуться с дыней, она сильно мешала ему. В ярко освещённой кухоньке из-за множества плакатов не было видно стен. «Ваш выигрыш – время», «Переходи пути... ». Разувшись, Зинка, неожиданно тихая и смущённая, стояла посреди этой плакатной пестроты, сцепив на груди жилистые, тёмные от работы руки.
– Вот так мы здесь и живём, – повела она рукой. – С подружкой. Сейчас Зина в отпуске. К матери в Омск поехала.
Парень стоял в дверях:
– Знаешь, Валя, мне неудобно как-то, я не думал, что...
– И я не думала-не гадала, – Зинка захохотала. – Голодный, небось?
Открыла кухонный стол, загремела посудой.
– Чего стоишь, как столб телеграфный? Сполосни руки-то. Вон, из рукомойника. Извиняй, у нас тут без сантехники, все запросто. Алексей поставил чемодан, аккуратно положил дыню на краешек стола.
– Садись! – скомандовала Зинка, накрывая на стол. Она подала сыр, колбасу, нарезанную кружочками, сковороду холодной картошки. Алексею неловко, тесно было сидеть. Коленки упирались в стенку кухонного стола. Да и вообще было неудобно как-то. За Валю и за себя тоже. «Зачем я только пришёл сюда, поддался?» – сожалел он в душе.
– Ты, Лёша, прямо из армии, что ли?
– Да, из части прямо сразу сюда. Даже домой, в Пермь, не поехал...
Она вдруг вскочила, ушла за штору в спаленку, в другую половину. Алексей сидел один и тоскливо глядел на дурацкие плакаты. Но тут появилась хозяйка, выпорхнув из-за занавески, с улыбкой стукнула о стол полбутылкой водки.
– Подружку в отпуск провожала, на дорожку дерябнули по граммульке. Осталось вот за встречу и нам с тобой выпить, поди, не грех. Так ведь?
Наполнив рюмки и улыбнувшись, предложила:
– Держи рюмаху, чокнемся понашенскому, по-русски.
– А я уже и забыл, когда пил водяру. В армии у нас погрубее были напитки.
Зинка весело, со звоном стукнула своей рюмочкой его.
– Люблю чокаться со звоном. Есть в этом действе что-то этакое, для души. Как ты, Лёша, считаешь?
Но тому было не до чоканья со звоном.
– Знаешь, Валентина, – наконец решился он, – мы заочно с Зиной познакомились. Она к нам в часть письмо прислала. В нашу военную многотиражку. Я в газете редактором был. Ну, первый и прочитал письмо. Такое, знаешь, замечательное письмо. Ответил. И завязалось, – парень счастливо улыбался. – Такая, знаешь, оказалась девушка... Поэзию, музыку любит... Писала, что на пианино играет, самолично стихи сочиняет. В общем, развитая девушка. Вкусы наши сошлись, совпали во всех отношениях... Представляешь?
Зинка отошла в угол к электроплитке и, стоя к Алексею спиной, машинально водила ложкой по сковородке.
– Дыню вот ей привёз. Ох, и намучился с ней. В поезде меня все просили: угости да угости. Только я ни в какую, решил довезти гостинец.
Картошка на сковороде теперь дымилась посреди стола. Зинка сидела молча, обхватив руками узенькие плечи. Порой она поглядывала на него почти поматерински, с нежностью, словно надеялась впрок наглядеться. Только Алексей не замечал её взглядов. Обжигаясь, ел ложкой исходящий паром картофель и говорил восторженно:
– Ещё писала, что музучилище закончила. Это правда, Валя?
Та утвердительно кивнула.
– А я, лоботряс пермский, – продолжал он, – только и успел, что курсы чертёжников до армии закончить. Знала бы ты, Валентина, как мама со мной мучилась... Правда, в День пограничника посылку мне прислала: блок сигарет ароматных, дорогущих, – его глаза сияли от воспоминания. – Знала ведь, что не курю, а послала, чтобы ребят угощал. А как-то раз, в порыве своих любовных чувств, наверное, дал я прочитать ребятам Зинино письмо. Знаешь, как они мне завидовали! «Классная у тебя, Лёха, девчонка!» Так и сказали, поверь. «Дождётся ли?» Я о ней даже матери написал. И она, представь себе, Валя, одобрила...
А Зинка, между тем, думала о своём: «Парень-то какой славный, статный, душевный. Возьму вот прямо сейчас, сию минуту, откроюсь, скажу ему, всё как есть, а после будь, что будет». И тут она вдруг встала с полной решимостью и ушла за занавеску. А вышла из-за неё вроде она, да вроде и нет: в шёлковом оранжевом платье, торжественная и прямая, с янтарными бусами на декольтированной груди и в туфлях на высоких каблучках. Она словно бы невзначай подсела к столу, глянула гостю в глаза. Его разморило от водки, еды и своих откровений. И он на наряды Валентины особого внимания не обратил. В уме у него была та, своя, к которой он так стремился.
Зинка встала, прошлась зачемто по комнатке. Только и на этот раз он не задержал свой взор на женщине-красавице. Теперь они сидели друг против друга, молчали и думали каждый о своём. Сладко пахла южная дыня, а за стеной вагончика в предутренней тишине стучали колёса на стыках рельс проходящего очередного товарняка.
Алексей живо продолжал:
– Была бы здесь Зина, остался бы я с ней, если бы она согласилась. Устроился бы к вам на железку монтёром пути, работали и жили бы мы с Зиной вместе. Такие мои планы были, в общем, по-серьёзному всё хотел. А она даже не ответила на моё последнее письмо. Возможно, письмо ещё не дошло, где-нибудь затерялось. Как ты, Валентина, считаешь?
И Зинка, такая торжественнонарядная, вдруг головушку уронила на руки:
– Не знаю. Ничегошеньки я уже не знаю, Алёша, и не считаю.
Потом, погрустнев, устало поднялась в своём ненужном наряде, принялась убирать со стола, загремела в углу рукомойником.
Алексей вдруг полез в нагрудной карман и с пачкою документов бережно достал маленькую фотографию, не особо четкого изображения.
– Вот, глянь... Зина моя. Вы с ней очень даже похожи, будто сёстры родные. Не правда ли?
Зинка глянула мельком на фотку и молча пошла домывать посуду.
– Скажи, ты самбук когданибудь ел?.. Абрикосовый. В коричневом соусе? – ни с того ни с сего вдруг резко спросила она. Видимо, лишь бы не молчать и хоть о чём-то спросить.
– Ну, ел. До армии. Яблочный, правда. Мама готовила. А что? – и вдруг увидел и её дорогое нелепое платье, и декольтированную грудь с жёлтыми бусами, и туфельки на высоких каблуках – и сразу засобирался.
– Спасибо, Валя, тебе за угощение. Засиделся я у тебя. Мне давно уже пора на вокзал. Ты давеча обмолвилась, что первый поезд в сторону Перми в пять?
– В пять ноль пять, – уточнила Зинка.
– А дыню, Валюша, я оставляю тебе. Сама полакомишься, да и угостишь, может, кого.
И тут Зинка вдруг решительно шагнула к нему:
– Ну, куда же ты, Алексей?
Тот ответил испуганно:
– В Пермь поеду, мама уже заждалась, наверное.
Она только рукой махнула:
– Точно. Лучше к маме поезжай.
Алексей решительно встал, зацепив сапогом половичок, распахнул дверь вагончика и шагнул из яркого света в прохладный предутренний сумрак. Лёгкие снежинки тихо падали в ночи и ложились на погоны солдатика.
...Упав на свою пружинную койку, в кружевные подушки, Зинка ревела громко и безутешно. Худенькая спина её под шёлком платья дёргалась от рыданий. Она плакала навзрыд и слышала только саму себя. Затем мало-помалу успокоилась, притихла, вспомнив некстати старинную песню: «Скатилось колечко с правой руки...» Потом опять поднялась с некрасивым красным лицом и зареванными глазами. Поправила постель и вышла на кухню. Ей казалось, что там не выветрился ещё дух его присутствия. Зинка погасила свет. Расстелив постель, медленно разделась. Снимая платье, подумала: «Вот если сейчас же кинуться за Алексеем вслед, то ещё можно догнать его. Открыться, рассказать всё начистоту».
Она легла под холодное одеяло и натянула его на голову. Последний луч её надежды мелькнул вдали и вдруг погас. В отступающей ночи басовито прозвучал гудок пассажирского локомотива. Снег валил хлопьями...
Михаил ЛЕОНОВ
