РАССКАЗ
Как-то под Рождество столкнулся в театральном фойе с художником Черкасовым и тотчас получил приглашение закончить вечер у него в мастерской. С художником были общие знакомые: недавно вернувшийся из Индии беллетрист Никодимов и переводчик, знаток европейской поэзии Вибе, голубоглазый гигант и красавец, осторожно державший под локоть свою очаровательную жену – хрупкую женщину с темными волосами со стрижкой «каре» и серыми насмешливыми глазами. Здороваясь, я невольно улыбнулся, не уставая восхищаться ею. Прелестны были ее худые плечи и нежное начало полных грудей в декольте серебристого платья, умные живые глаза и приветливая улыбка. И даже некоторая неуклюжесть походки (носками чуть внутрь) казалась грациозной и была исполнена трогательного очарования.
Той январской ночью тишина стояла на удивление. Накануне выпавший снег в рыжем свете уличных фонарей, низкое черное небо в редких и крупных звездах, немые голые деревья – все выглядело большой, на совесть сделанной декорацией. И старинный особняк, во втором этаже которого располагалась мастерская, безусловно, вписывался в ее рождественский антураж. Толстые свечи в гипсовых канделябрах горели ярко, бросая причудливые тени на выкрошенный серый паркет, на лики святых по стенам, на скрученные в трубу холсты, на подрамники, теплый свет их, напитанный запахом воска, дарил чувство уюта, а превосходное вино раскрывало душу и настраивало на романтический лад.
О чем можно было говорить в такой обстановке, как не о роковой любви, не о женщинах? Начали с женщин. Никодимов рассказал о поездке в Индию и, между прочим, о храме любви в окрестностях Калькутты, о ритуальных манипуляциях индианок в нишах этого храма наедине с каменными изваяниями мужских гениталий. Подогретый вином, он так увлекся в своих откровениях, что Черкасов был вынужден перебить его, с хлопком откупорив шампанское.
– Ты, разумеется, прав, – сказал он, разливая по бокалам вино. – В Индии культ любви занимает особое место. В отличие от нас, давно брошенных ею и просто не способных уяснить, что собственно означает это слово. С другой стороны, его вообще перевели в категорию абстрактных понятий, таких, например, как любовь к Родине, к Богу, хотя в действительности любой здравомыслящий человек отлично знает, что любить то, чем никогда не сможешь обладать физически, он попросту неспособен. Он может чувствовать все, что угодно, но Любовь – это из другой оперы.
Он поднял бокал и, отставив локоть, выпил его до дна.
– Куда это тебя понесло? – сказал недогадливый Никодимов. – Я ведь говорил совсем о другом. На улицах Калькутты тьма проституток, среди которых тринадцатилетние девочки далеко не редкость. Не думаю, что для них любовь занимает какое-то особое место.
– Да это я так, к слову пришлось, – буркнул Черкасов, отошел к стене и сел на стул под иконой Андрея Первозванного, завесив свое смуглое горбоносое лицо длинными каштановыми волосами. Потом качнул головой в сторону нашей дамы.
– Вот Леночка со своей безграничной верой в добро, возможно, думает иначе. Что скажете, Елена Николаевна?
Женщина сидела в плетеном кресле, положив руки на подлокотники и постукивая по ним тонкими пальцами с розовыми блестящими ногтями. В ее серых глазах загадочно отражались две золотые звездочки от стоявшей напротив свечи. Не знаю, догадывался ли ее муж, но я-то отлично знал, как давно был влюблен в нее Черкасов, как добивался ее в течение нескольких лет, а когда наконец понял, что неудачно, удовлетворился тем, что воплотил ее образ в нескольких безупречных портретах. Она вообще была из той редкой породы женщин, существование которых уже само по себе есть источник очарования для окружающих и знакомство с которыми оставляет след на всю жизнь. Не раз наблюдал я, как после пятиминутного общения с ней самые отъявленные снобы теряли дар злобного красноречия и становились робкими, как пациенты на приеме у доктора. Но вернемся к Черкасову.
Помню, как однажды на вечеринке в Доме художников она сказала ему с обезоруживающей прямотой, мягким доверчивым голосом:
– Послушай, Алеша, ты ведь хочешь написать меня обнаженной? Хочешь, я знаю. И не бледней, пожалуйста, это вполне естественное желание у художника. Я бы и сама не прочь позировать тебе голой, да только тело у меня не очень, угловатое какое-то. Так что оставим эту затею, нечего тебе даром время терять.
– Да что ты знаешь о своем теле?! – неожиданно заорал Черкасов. – Что ты вообще знаешь? – И, спохватившись, прошептал, целуя ей руки: – Прости, ради Бога, прости. – После чего ушел, как потерянный, а под конец так напился, что мы были вынуждены везти его домой на такси.
– Так что скажешь, Елена? – повторил Черкасов, и я скорее почувствовал, чем увидел его угрюмый взгляд, обращенный на нее из угла.
– Что я скажу? – Она улыбнулась и вопросительно посмотрела на мужа. – Да то, что сказала бы любая женщина на моем месте. Настоящая любовь везде одинакова – что в Индии, что на Аляске, и глупо в этом смысле отдавать предпочтение какой-то отдельно взятой стране.
– Так-то оно так, – заговорил, нахмуриваясь, Никодимов. – Только вот удивительно, что эта так называемая настоящая любовь принимает иногда довольно странные формы. Вы, должно быть, знаете, что родом я из деревни, можно сказать, от сохи в литературу пришел. Так вот. Колхоз, захолустье дремучее, здесь уж точно не до шекспировских страстей. Так нет же, и у нас, оказалось, нашлись желающие в дикого мавра поиграть. А дело было так. Был у меня в деревне товарищ, Ермолаев Семен. Парень, как парень, веселый, отзывчивый, одним словом – душа человек. Отслужил в свое время на Сахалине, а из армии вернулся с молодой женой, этакой белокурой красавицей скандинавского типа, довольно спокойной и малообщительной. Любил он ее без памяти, угождал ей, как мог. Через год поставил новый дом, без претензий, но добротный, в две связи – и зажили они, как говорится, не хуже других. Сам он работал мотористом на птицефабрике, а она устроилась в промтоварный магазин продавцом, так что по нашим меркам зарабатывали неплохо. Но вдруг он неожиданно уволился, уехал на север и стал работать на буровой, вахтовым методом, разумеется. Потом у них сын родился. А потом разразилась буря. Стали ему местные старушки нашептывать, что пока он в отъезде находится, его Татьяну любовник навещает. Не знаю, поверил Семен или нет, но факт остается фактом. Однажды он вернулся с вахты раньше положенного срока, нагрянул ночью домой и застал ее прямо в постели с молодым агрономом. Его он и пальцем не тронул, дал спокойно уйти. Утром пришла соседка с какой-то пустяковой просьбой, смотрит – он сына купает в детской ванночке и что-то напевает себе под нос. Спрашивает, Татьяна где? Да вон, отвечает, в шифоньер забралась. Соседка шифоньер распахнула, а она и вывалилась из него с перерезанным от уха до уха горлом. Вот вам и любовь. И какая она – настоящая? Лена сидела, не шелохнувшись, все еще глядя на огонь свечи, но глаза ее, минуту назад мерцавшие загадочным блеском, уже потухли, были сухи и странно задумчивы.
– А что же этот Семен? С ним-то что стало? – спросил озадаченный Черкасов. – Он не покончил с собой?
– Нет, не покончил, – сказал, усмехнувшись, Никодимов. – Продержали два года в психушке да и выпроводили восвояси.
Внезапно за окнами, в конце переулка, разнесся протяжный женский крик, и Лена вздрогнула, закрыв глаза, сжала задрожавшими пальцами переносицу. Потом послышались хлопающий треск стекла, а после мужской веселый смех и следом короткий женский. И опять стало тихо.
– Н-да. Подобных придурков, к сожалению, хватает, – сказал посреди воцарившейся тишины Вибе. И добавил с иезуитской улыбкой: – Мне недавно встретился школьный приятель, механик железнодорожного депо.
Он возвращался с похорон, был слегка пьян и, когда мы по случаю встречи зашли в кафе, битый час рассказывал о своем покойном родственнике, да так обстоятельно, что я составил для себя довольно ясную картину этой банальной истории. А история такова. Один молодой человек, помощник машиниста того же депо, парень серьезный, настырный по отстаиванию всяческих прав у начальства, словом, идейный труженик, с которого мне, дармоеду, следует брать пример, взял однажды и положил на рельсы голову, которую отрезал выходящий на линию электропоезд.
– Знаешь, может, не стоит? – внезапно перебила его жена.
– Мне ты рассказывал об этом мальчике совсем иначе.
– Ну и что? – с неожиданной злобой заявил Вибе. – Просто несколько изменил подачу, но это не играет большой роли, поскольку суть остается прежней.
Продолжение следует
Андрей МАРКИЯНОВ