РАССКАЗ
Продолжение. Начало в № 16
Аграфена встретила Ивана в ограде, и он испугался её серого лица, опухших красных глаз.
– Ваня, да ты чо же так долго- то? Я жду, жду! Баню затопила, белье скла… Она вдруг завыла и закрылась руками.
– Груня, да ты чо! Да как- нибудь, может, всё обойдётся... Чо ты, Груня! Да не всех же положат-то! Вернусь я! Вернусь! – заговорил Иван, снова засуетился и снова застыдился этой суеты.
Отворачивал от жены лицо, часто моргая, боясь всё того же холодно и жестко иссушающего перехвата в горле, он вбежал в дом и сразу же увидел на столе новый, только что сшитый из серого коленкора мешок с лямками, до половины набитый вещами.
Аграфена прошла за ним и, не переставая плакать, спросила:
– Ваня, ты проверь, всё ли так?
– Бритву положила?
– И бритву, и помазок, два куска банного мыла, кальсоны, рубаху нательную, ложку...
– Дай-ко мне брючишки другие, эти-то в дёгте... Фадей Микитич говорил, что "колёсник" поеду ремонтировать, мол, до уборочной отстою тебя... А, вишь, как! Где повестка-то, Груня?
– Да ведь ты её в руках держишь.
– Чо творится-то? Чо он, немец- то, сдурел? Дружок ведь наш, а ишь чо затеял!
– Баню-то дождёшься? Помойся на дорогу. Всё легче станет. Пирожки у меня в печке сидят, подорожников тебе соберу. Чо-то сказать тебе хотела… Забыла вот... Не вспомню никак... Ваня ты мой! Не вспомню, никак не вспомню...
Иван начал переодеваться, кое-как застегнул ворот рубахи, поперхнулся и, сердясь на себя за это, сердито ответил:
– Какая там баня! К четырём часам надо уж быть на вокзале. Это со сборного пункта отправят нас с четырёхчасовым поездом. Обмундировывать-то где будут?
Аграфена кинулась к печке, начала вынимать пирожки, потрогала один, другой.
– Сырые ишо. Погоди немного, сейчас испекутся. Поешь хоть...
Под окном зацокали копыта, верховой, склоняясь к палисаднику и сдерживая лошадь, крикнул:
– Смирнов! Иван! Давай-ко быстрей! Тебя одного ждём!
Иван выглянул в окно, узнал в верховом Ивана Соломатина и испуганно удивился:
– Тебя тоже забирают?
– Тоже! – ответил верховой. – Давай скорей!
Аграфена села на лавку и опустила руки.
– Подожди немного, сейчас хрёстная придёт, благословит тебя...
– Да оно, конечно. Так и надо. Карько-то у ограды стоит привязанный, пущай Гришка потом сведёт на поскотину…
Иван вдруг осекся и дико взглянул на Аграфену.
– Груня, робятишки-то где? Машенька-то где? Играет, чо ли, где? Кричи робятишек-то!..
Аграфена побелела в лице и вскочила с лавки. – Ваня! – схватилась она за сердце. – Робятишки-то по ягоды ушли! Я и совсем забыла... Они за согру ушли с утра, до повестки ишо. И Машеньку увели с собой. Ваня! Да чо же это я… Забыла совсем! Что же делать-то?
Она выбежала из дома, бросилась к лесу и закричала сорвавшимся голосом:
– Лю-у-уба-а!.. Ду-у-уняшка-а!..
"А-а-а!" – передразнило эхо и покатилось, поскакало дальше, снова откликнулось уже за рекой и замерло, затаилось, словно играя в прятки...
Подбежал Иван, тяжело дыша, взглянул на жену, сложил ладони рупором и тоже крикнул:
– Лю-у-уба-а!.. Ма-а-аша-а!..
"А-а-а!" – ответило эхо из тёмной согры.
– Не услышат они... Господи! Да как же так-то? Господи, помоги ты им услышать! Нет, не услышат… За лес ушли... Чо делатъ, Ваня?
Иван бегом побежал обратно, вскочил на Карька и, лупя его концом повода, понёсся к согре.
– Ма-ашенька-а-а! – гаркнул он, остановил коня и прислушался.
И снова эхо, шаля и балуясь, повторило его голос и снова спряталось, примолкло где-то, лишь близко и одиноко, в сомлевшей от жары берёзовой вершине пела иволга.
– Иван! Ива-ан! – кричала Аграфена. – Зовут тебя!..
На дороге опять крутился всадник, теперь уже другой, незнакомый, в военной фуражке.
– Ты Смирнов будешь? – оскалив рот, спросил он. – Ты что, под трибунал захотел? Время скоко? Ехать надо!
– Да робятишки у меня… дети… по ягоды ушли, не могу дозваться. Старший сын на покосе, а младшие ушли…
Иван сглотнул слезы, спрыгнул с Карька, увидел у ворот сгорбленную тихую старушку в опрятном ситцевом платке, с иконой в руках.
– Лелька! – упал он перед ней на колени. – До… до свиданья…
– Бог с тобой! – промолвила крестная, поднимая над ним икону.
– Экое горе, брат ты мой! – сказал военный. – Как же идти на фронт, с родными детьми не простившись!
Иван взял из рук жены вещмешок, как в тумане увидел залитое слезами ее лицо, крестную и улыбнулся криво и болезненно:
– Ну что вы, лёлька, Груня! Да вернусь я! Ишо бы я не вернулся! К осени вернусь… Ты, Груня моя… ты робятишек береги! Ма…Машеньку береги…
Подводы уже отъезжали от конторы, выли бабы, кричали мужики, на задней телеге ехали с гармоникой, звенел радостным лаем, играл, скакал под ногами лошадей беломордый щенок, густая белесая пыль клубилась над дорогой.
Иван прыгнул на последнюю телегу, увидел, как бежит следом Аграфена, с тоской и отчаянием посмотрел на березовый лес, за которым где-то сейчас брали ягоды его дети, и крикнул сквозь лихой, бесшабашный перебор гармоники:
– Вернусь я, Груня-а-а!.. Верну- у-сь!..
Но не вернулся.
Алла КУЗНЕЦОВА
