СУБЪЕКТИВНО
Хотя Общий рынок ведет свое начало от общей политики на рынке угля и стали, стержнем всей структуры стала единая сельскохозяйственная политика (ЕСХП). Её, под напором Великобритании, пытались реформировать, однако ЕСХП так и осталась расточительной и дорогущей. Она поглощает около половины бюджета ЕС.
ЕСХП поднимает стоимость продуктов населения ЕС, повышая их издержки и сдерживая рост. Но поскольку экспорт сельхозпродуктов из ЕС дотируется, их цены во всем мире снижаются, что делает фермеров из бедных стран только беднее. Все поставлено с ног на голову. Вот и Великобритания из-за ЕСХП несла массу убытков. При расчете из стоимости продовольствия, приобретенного по более высоким ценам, вычитались выплаты британским фермерам, а затем прибавлялись потери реального дохода от сокращенного потребления продуктов. Эта сумма возрастает примерно до 1,5% ВВП, если учесть чистый взнос Великобритании в ЕС на покрытие дефицита и текущих расходов по ЕСХП.
Индустриальным странам нужна дешевая рабочая сила, аграрные страны должны обеспечить доход своим крестьянам. И те, и другие проигрывают от ЕСХП. Программа к тому же является орудием глобального протекционизма – она оттягивает 85% всех дотаций в мире на сельхозпродукцию. Неудивительно, что это вызывает глубокое возмущение. Другие страны, видя эту несправедливость, сами неохотно идут на компромиссы и решение споров к общей выгоде.
ЕС вовсе не единственный, кто субсидирует сельское хозяйство и занимается протекционизмом в торговле. Однако и в том, и в другом случае ЕС – самый злостный глобальный нарушитель. Стоимость подобной защиты обходится в 7% от ВВП всех стран ЕС, подпирая под 1 трлн долл. Да и мировой экономике ЕСХП обходится в десятки миллиардов долларов ежегодно. Причем две трети этой суммы европейцы теряют благодаря высоким ценам, неэффективности производства и экономическим перекосам. Остальное приходится на страны, не входящие в ЕС, поскольку они упускают возможность экспортировать свою сельхозпродукцию.
Стремление к протекционизму и множество торговых споров заложено в самой природе ЕС. Нежелание открыто торговать с внешним миром – это следствие того, что ЕС отрицает условия открытых рынков у себя. ЕС никогда не был заинтересован в свободной торговле, будучи своего рода таможенным союзом и отгораживаясь тарифами от остального мира. Да, за последнее время они резко снизились в результате заключения международных торговых договоров. Но концепция свободной глобальной торговли никогда не была и никогда не будет привлекательной для европейских стран. ЕС боролся и будет бороться с «неолиберализмом», т.е. с верой в свободные рынки, которые министры финансов Франции и Германии в свое время откровенно осудили. ЕС упорно подменяет существующую модель международной торговли и финансов на более управляемую, читай – бюрократическую. Несомненно европейцы со временем потерпят неудачу, а до того успеют создать массу проблем.
Свобода всегда лучше несвободы, пишет Тэтчер. Есть и в России один политик, который однажды публично огласил этот тезис, правда, без ссылки на первоисточник. Но этому тезису Тэтчер, в случае с ЕС, в 1992 г. последовали Норвегия, Исландия и Лихтенштейн. Они вышли из Единой ассоциации свободной торговли, в которой словечко «свободной» оказалось камуфляжем, и заключили с ЕС соглашение о создании экономической зоны (ЕЕА). С тех пор они ведут действительно свободную торговлю с ЕС, иными словами, получили право на свободное перемещение людей и капитала. Они пользуются беспрепятственным доступом к Европейскому единому рынку, но при этом остаются вне таможенного союза, единой сельскохозяйственной, финансовой и внешней политики, а также прочих юридическо- бюрократических европейских штучек.
Другой хомут у государств- членов ЕС – европейская валюта. Немцы, например, до сих пор уверены, что главным символом их послевоенных достижений была марка. Почти 75% населения были решительно против отмены национальной валюты. Однако никакого референдума так и не было, а марку принесли в жертву евро. Больше половины датчан и 77% швейцарцев высказались против вступления в ЕС, и хотя федеральное правительство давило на общество, оно не победило.
Высшие бюрократы ЕС ставили вопрос о единой валюте ребром. Так, Педро Солбес, еврокомиссар по экономическому и валютному союзу, в 2000 г. заявлял: «Неполное членство далее неприемлемо: член ЕС должен быть участником валютного союза». На упрямых датчан ультиматум не действовал, и в том же году 53% на референдуме высказалось против единой валюты. Но еврократия своего добилась.
Швейцарцы тоже прекрасно чувствовали себя без ЕС. У них было все – и процветание, и стабильность, и свобода. На референдуме в марте 2001 г. 77% высказалось против вступления в ЕС. Ни один из кантонов не проголосовал «за». Федеральное правительство тем не менее продолжало твердить о своем намерении присоединиться к ЕС в ближайшие 10 лет. Не добилось!
В этом нет ничего удивительного. Если к системе централизованного принятия решений добавить завесу секретности и отсутствие реального обсуждения целей и средств, вряд ли стоит ожидать чего-то иного, кроме взяточничества и некомпетентности. Ситуация не изменится, даже если подбирать безукоризненно честных людей с самыми прочными моральными устоями. Её не поправить ни технической, ни процедурной реформами.
Еще в наполеоновской идее объединения Европы одной из целей было создание «валютного единства по всей Европе». Но проект имел главным образом политический, а не экономический смысл. Право эмитировать валюту – фундаментальный атрибут суверенного государства, а вовсе не символический или технический вопрос. Недаром во все века фальшивомонетчики считались тягчайшими преступниками и карались жестко. Современные континентальные сторонники евро даже не пытались скрывать реальное положение вещей.
Не нужна единая европейская валюта и для привлечения инвестиций. В 1999 году Великобритания в этом смысле была самой привлекательной среди стран ЕС, доля прямых иностранных инвестиций выросла с 25 до 27%, что в два раза выше, чем у Франции, и в три раза – у Германии. Иностранцы вкладывают средства в Великобританию из-за того, что налоговое бремя на бизнес значительно ниже, чем в странах материковой Европы. Именно это имеют в виду французы, когда протестуют против так называемого «социального демпинга».
Единая валюта – самый серьезный отказ от суверенного права с момента создания ЕС. Без выпуска собственной валюты и управления ею (создание условий для свободного колебания курса) государство не может проводить ра- зумную экономическую политику.
Например, в сфере налогообложения и заимствования, которую она и ее электорат считают необходимой. Это делают за него наднациональные органы власти, исходя из наднациональных критериев. Возможности государства противостоять экономическим потрясениям или реагировать на экономические циклы при этом значительно сужаются. Искать выход из затруднительных ситуаций вынуждают исключительно в фискальной сфере. Наивно полагать, что налоговые и валютные власти могут долго оставаться политически разобщенными: ведь даже «независимые» национальные банки, которые устанавливают процентные ставки, в конечном итоге подотчетны политическим институтам, наделяющим их полномочиями.
Единая валюта – это еще не конец! На территории евро планируется и общий бухгалтерский баланс. Шаг в этом направлении сделан давно в качестве условия приема слаборазвитых стран в зону евро в «Пакте стабильности». Он устанавливает новые ограничения на заимствования и высокие штрафы для нарушителей правил. В сочетании со стремлением к гармонизации налого- обложения, вытекающим из искаженного представлении о «едином рынке», подталкивание стран к делегированию права руководству ЕС принимать фискальные решения неизбежно превратит страны-члены в некое подобие «местных органов власти». Вот и получится «Европа регионов».
Введение единой валюты, способной соперничать с долларом, стремление к общему бухгалтерскому балансу, разработка европейской конституции, в центре которой – выборное правительство, есть не что иное, как атрибуты одного из самых грандиозных проектов нашего времени. Его авторы прекрасно знают об этом. Однако от единой валюты они дошли до общего бюджета ЕС. Его главная задача – компенсация эффектов неравенства в ходе евроинтеграции. Дефицит госбюджета стран-членов установлен в 3% ВВП и размер госдолга в 60%. Однако Ж.-К. Юнкер, бывший глава еврогруппы, констатировал: “Европа не просто находится в кризисе, Европа в глубоком кризисе”.
Не только Тэтчер, но и премьер Тони Блэр жёстко раскритиковал единый бюджет, свыше 40% которого тратится на сельское хозяйство, дающее лишь 2% в общем ВВП ЕС. Блэр предупреждал об угрозе “грандиозного стратегического масштаба”, если продолжать “давать деньги коровам”.
Однако в разговорах евроэнтузиастов нет-нет да проскочит выражение «Соединенные Штаты Европы». Претензия на аналогию с США порочна. США опирались с самого начала на общий язык, культуру и ценности. Европа же не может похвастаться ни тем, ни другим, ни третьим. Достаточно сказать, что сегодня в ЕС существует 24 основных языка! Порочна претензия и потому, что США складывались в XVIII веке и трансформировались под воздействием событий, прежде всего связанных с гражданской войной. В отличие от этого, «Европа» – детище брюссельских бюрократов, которые лезут во все щели. Если в 1970-х годах законодательных актов ЕС насчитывалось 2 700, то в середине 1990-х уже более 11 400. Примечательно, что около половины всех актов так или иначе связано с единой сельскохозяйственной политикой, а её радикальной реформы до сих пор не предвидится.
По сути, ЕС, по мнению Маргарет Тэтчер, классическая утопия, монумент тщеславию интеллектуалов. Сегодня неясны лишь масштабы конечного урона. По этим же причинам она символична не только для европейских, но и для других стран. Скорее всего, движение к сверхгосударству не остановить. Случиться может всякое. Евро, курс которого сегодня нещадно мотает прилет двух «черных лебедей», может рухнуть под давлением внешних потрясений и разногласий. Маловероятно, но Франция или Германия – главная движущая сила процесса – под давлением электората вдруг откажется от замены демократических национальных институтов на бюрократические европейские. Абсолютной определенности не существует нигде, даже на территории евро. Неевропейским странам, и прежде всего Америке, остается лишь смягчить вред, который несет с собой новая Европа. А когда безумие пройдёт – а так и будет из-за отсутствия общего интереса – помочь собрать осколки.
У Великобритании, однако, был другой выбор, которым она и воспользовалась. Об этом в следующий раз.
Игорь ОГНЕВ /фото из Интернета/
