СУБЪЕКТИВНО
По части науки у меня две новости: хорошая и не очень. Тем более приятно, что хорошая связана с новым министром Мин- обрнауки Валерием Фальковым, который до недавнего времени был ректором Тюменского госуниверситета. С первой и начну.
Как сообщала DeutscheWelle, Конференция ректоров немецких вузов информировала о приказе Котюкова руководство всех учебных заведений Германии, опасаясь угрозы научным международным контактам и выражая чувство «тревоги и досады» в академической среде.
Сам Фальков позже уточнил: «Я не сказал, что я отменил приказ. Я сказал, что тот приказ отменён, это принципиально важный момент». Как бы то ни было, одним призраком 37-го года – так документ называли в академической среде – стало меньше. Однако никуда не делись проблемы, от которых избавиться одним махом не получится. Приведу пару сюжетов из новостей не очень хороших.
В начале февраля спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко возмутилась на встрече со статс- секретарями – заместителями министерств и ведомств: «По семеноводству просто катастрофа… Почему Министерство сельского хозяйства занимается этим без «энергетики»?». По словам Матвиенко, отечественное семеноводство было «полностью за- гублено» после 1990-х, зависимость от импорта стала критической, достигая по отдельным культурам 90%. «Я уже не говорю о кукурузе, о картофеле, о пшенице! Но когда я в одном из регионов посещала тепличное хозяйство, им не сказали, что петрушка, укроп и салат – это тоже импортные семена, вот это меня, правда, добило», – заявила Матвиенко. И добавила, что Минсельхоз должен «бить в набат» и «ходить в правительство», объединяя усилия с Министерством образования и науки, с Академией наук. Необходимо «разработать четкий амбициозный план по развитию отечественного семеноводства».
Вот другой сюжет. В 2015-м году, по данным "Мониторинга" РАНХ и ГС, 30% предприятий настроились сократить или полностью отказаться от закупки за рубежом машин, станков и технологических решений. Но к 2017-му оптимистов почти не осталось: 7%. По сырью ситуация не лучше: 5 лет назад о попытке перейти на отечественные аналоги говорили 22% опрошенных руководителей, а к 2017-му – только 8%. Причем острота нарастает: если в 2015-м 62% предприятий заявили, что Россия в принципе не производит нужную им продукцию, то в 2017-м их доля выросла до 69%.
По данным ФТС, за январь–ноябрь 2017-го импорт машин и оборудования подскочил на 28%, а их доля в общем объеме из дальнего зарубежья достигла 51%. Зависимость промышленности от импорта к 2018 г. выросла до 92-93%.
Ну а сегодня замещение импорта, провозглашенное после обострения отношений с Западом в 2014 г., на грани провала. В госкорпорации Ростех заявили, что доля зарубежного высокотехнологичного оборудования в закупках госкомпаний составляет 95%, и только 5% по самым оптимистичным оценкам приходится на отечественное. В Ростехе уточнили: наши производители отдают в 6-7 раз больше налогов в бюджет России, чем иностранные: кроме налога с прибыли, необходимо заплатить ряд других. А значит, по цене наши технологии не конкурентоспособны. В итоге, отметил вице-премьер Юрий Борисов, в 2019 г. 55 млрд рублей в рамках госзакупок ушли иностранным поставщикам.
– Основным препятствием для отказа от зарубежных закупок было и до сих пор остается отсутствие российских аналогов любого качества, – говорит заведующий лабораторией конъюнктурных опросов Института Гайдара Cергей Цухло.
Между тем от доли высоких технологий и скорости, с какой они замещают «железо» почти вековой давности, в нашей промышленности зависит исполнение нацпроектов, на что власть возлагает огромные надежды. За этим стоит ускорение роста производительности труда, а значит – экономики, и как следствие – увеличение зарплат. Это прямо связано с уменьшением бедности и, между прочим, ростом среднего класса, главной движущей силы общества, которая исчезает на глазах. Словом, за этими процессами – а я упомянул далеко не все – стоит та самая структурная перестройка и экономики, и социальной сферы, о чем не устают повторять все: начиная от главы Счетной палаты (СП) Кудрина и кончая даже зависимыми экспертами.
Мне могут возразить: мол, какая разница – наши высокие технологии замещают старье или импортные? Разница огромная! Дело в том, что пока мы сами не научимся массово выпускать эти технологии не только для себя, но и экспортировать их, экономика не слезет с сырьевой иглы.
А «ноги» растут из академической и прикладной науки. Об этом подробно говорится в исследовании СП, которое появилось на прошлой неделе. Галина Изотова, заместитель председателя СП, сообщила на коллегии, что сфера науки и высоких технологий должна стать одним из драйверов технологического прорыва и социально-экономического роста. Однако справиться с этой ролью она пока не может, поскольку уровень финансирования недостаточен. За этим и кроется системная неувязка нацпроектов, о чем Кудрин докладывал президенту Путину и с чем президент не согласился. Тем не менее факт остается фактом. От здоровья науки зависит исполнение 6-ти из 9-ти нацпроектов, но этот «коренник» в упряжке еле ноги волочит.
Вообще судьба науки в СССР и современной России уникальна. При социализме Академия наук не знала проблем с финансированием, однако считанные технологии на основе фундаментальных открытий добрались до предприятий. Да и тем требовалось 16 –20 лет, чтобы одолеть дистанцию от опытного образца до более-менее широкого изготовления и тем более – использования. Сработала уникальная методика «валового планирования» в экономике. Предприятиям и, соответственно, министерствам Госплан к достигнутым показателям минувшего года (пятилетки) плюсовал проценты, записанные в очередных решениях родной партии. Ну а предприятия (министерства) тщательно скрывали свой главный резерв: возможности новейших технологий, объявляя их «сырыми». Выложи они карты на стол – Госплан добавил бы заданий выше крыши! Так СССР прошляпил научно-техническую революцию 60-х годов, а фундаментальные открытия наших ученых в основном использовали за рубежами родины.
Ну а в нынешней России наука сидит на голодном пайке, и у неё элементарно нет денег трансформировать фундаментальные открытия в технологии. (Тем более строить на основе этих технологий предприятия или реконструировать действующие, но это уже другая тема.) Расклад такой. Внутренние расходы на науку чуть- чуть росли с 2000 г., достигнув в 2019-ом более 422 млрд руб. Это вчетверо меньше, чем идёт на содержание чиновников с органами власти и в 13 раз меньше, чем на армию и силовиков. Финансирование гражданской науки не увеличивается: с 1,1% ВВП Россия годами сидит на 34 месте. По Росстату, в 2018 г. на научные исследования и разработки (ИР) потратили чуть больше 1 трлн., на 8% (в действующих ценах) больше, чем в 2017 г. Но после резкого обрезания в конце прошлого века, по оценкам НИУ ВШЭ, до сих пор не достигнут уровень 1991 г.
Ведущие страны с конца 2000-х наращивают инвестиции в научные исследования как источник «прорывных» технологий, выделяя больше 3% ВВП. А наш нацпроект «Наука» увеличит расходы к 2024г. аж на 0,1%! Больше съест инфляция, так что реально ассигнования даже сократятся. Отсюда и результаты.
– В 2017 году, занимая 10-е место в мире по затратам на науку и лидируя по абсолютным масштабам занятости в этой сфере, – приводила данные исследования Изотова, – по результативности научной деятельности Россия на порядок отстает от стран-лидеров по количеству патентов: от США – почти в 16 раз, от Китая – в 38 раз. Еще печальнее тот факт, что по части зарегистрированных патентов Россия отстает в самой актуальной тематике: робототехнике, новых материалах, аддитивных технологиях, индустриальном интернете и т. д.
Между тем еще «в 1600–1850 гг. техника кое-что взяла от науки, а еще больше – от ученых, – пишет Джоэль Мокир в уникальной книге «Рычаг богатства: технологическая креативность и экономический прогресс». – После 1850 г. наука приобрела большое значение в качестве прислужницы техники». Мокир приводит показательный пример с телеграфом. Его возможности еще в 1810 г. продемонстрировал немец Земмеринг, но дальняя связь стала возможной лишь через десятилетия, после того, как ученые, в первую очередь Уильям Томсон (лорд Кельвин), разобрались в физике электрических импульсов. «В смысле тесного сотрудничества науки и техники телеграфная связь, несомненно, принадлежала к изобретениям второго поколения, в которых ведущую роль играла наука», – пишет Мокир. Специализация науки в узких областях знания, на стыках которых и рождались открытия, сделавшие НТР в середине прошлого века, чем дальше, тем настойчивее требуют плотной координации исследований. А вот с этим у нас в последнее время всё хуже и хуже.
О причинах еще поговорим, а пока вернусь к исследованию СП. Анализ структуры патентных заявок на изобретения показывает: в России 62,5% – от национальных заявителей и только 37,5% от иностранных. В США расклад иной: 48,4 и 51,6 % соответственно. При этом число «триадных» патентных семей, то есть заявок, поданных одновременно, в России по сравнению с ЕС, США и Японией тоже ничтожно. Одна причина связана с искусственной изоляцией нашей страны от мира, но есть и другая: российским физическим и юридическим лицам из-за безденежья и частично в силу особенностей их правового положения получать патенты за границей довольно обременительно.
Авторы исследования СП подчеркивают: еще одной особенностью в мире является рост частных инвестиций в ИР и сокращение государственных вливаний в НИОКР. Это связано с тем, что важнейшее условие успешности – ранний доступ к «прорывным» технологиям на этапе научной гипотезы или идеи, не доведённой до опытного образца. Понятно, что бизнес рискует, и рискует очень, вкладывая сюда деньги. Но в развитых странах риск – благородное дело, потому что «выстрелившая» одна из десяти идей с лихвой окупит все затраты и щедро вознаградит не только бизнесмена и изобретателя.
В России ситуация иная. Но об этом в следующий раз.
НА СНИМКЕ: что посеешь, то и пожнешь!
Игорь ОГНЕВ /фото из Интернета/
