К 75-ЛЕТИЮ ТЮМЕНСКОЙ ОБЛАСТИ
РОДИЛСЯ В СИБИРИ – ПРИГОДИЛСЯ РОССИИ. ЭТО О ТАКИХ, КАК ЕФИМОВ
– Анатолий Петрович, в поэтическом сборнике «Комсомольская муза», посвященном 100-летию Тюменского комсомола, есть и ваши стихи. В одном из них – коротенькая исповедь сына ХХ века:
Нам жизнь не постлала ковровой дорожки,
А время дало только труд и борьбу.
Мы старты создали, укрыли подлодки
И в космос подняли мечту.
С помощью космодрома?
– Удача редкая: мне посчастливилось строить стартовую площадку на Байконуре.
– До полета Гагарина или после?
– В 1961 году я еще учился на четвертом курсе Челябинского политехнического института и готовил себя к совершенно иному поприщу – инженера-строителя элеваторов на целине.
– Это ваш личный выбор?
– Если под ним понимать индивидуальный, личностный ответ на вызов времени, то считайте вопрос риторическим. Чем знаменателен 1960 год? Вы помните? А я знаю: тогда на целине вырастили рекордный урожай зерновых. Богатство невиданное: речь шла о миллиардах тонн. И значительная его часть пропала.
– Из-за чего?
– Бездорожья и дефицита элеваторов. Чтобы исправить положение, правительство направило в технические вузы страны разнарядку: срочно сформировать из студентов-старшекурсников группы для переобучения элеваторостроению. Пришла она и в наш институт.
– И вас в приказном порядке собрали?
– Все было по-другому. На комсомольском собрании, посвященном этой повестке, мы, 15 человек, добровольно написали заявление в комитет комсомола нашего вуза с просьбой отправить нас в казахстанские степи после окончания института.
– Туда, где с 1953-го по 1956 годы комсомол Страны Советов поднимал целину?
– Высокие слова о верности традициям не звучали, зато дух коллективизма влиял на наши решения. Мы жили по другим, чем сегодня, законам. Главный из них: подчинение личных интересов потребностям, задачам нашего государства. Он же составлял и основу нашего миропонимания. Трудно нынче поверить, не правда ли?
– На целину вы не попали, хотя и подготовились к ней весьма прочно: две специальные практики в Москве и Целинограде, защита диплома «на отлично». Неужели судьба-проказница помешала?
– Вы разве забыли события 1962 года? С одной стороны, триумф Советского Союза, без преувеличения, мировой! Полет первого человека в космос. А с другой – реальная угроза войны. И не абы какой, а ядерной. Страну надлежало защищать, строить ракетные старты. Поэтому-то нас, выпускников, вместо целины направили в распоряжение Министерства обороны, в кадровый резерв, на 25 лет службы. Так я стал военным инженером-строителем.
– И свое боевое крещение прошли сразу же на Байконуре?
– Нет. Моя инженерная биография начиналась в Ярославской области. Мне предстояло в течение года возвести специальные сооружения для защиты Верхне- Волжского каскада от возможных авиаударов. Сознание важности и ответственности порученного дела настолько окрылило меня, что я потянулся к стихам. Своим.
– Даже в самых ранних, еще робких по технике, уверенно звучит тема патриотизма. Любовь к Родине у вас отмечена какой-то обостренностью: вы как будто боитесь потерять Отчизну. Откуда это у вас?
– От понимания возможной беды и от моего прошлого.
– Где его истоки?
– В поселке спецпереселенцев Шангинск, что в Вагайском районе. Тут мое детство пролетело, годы лихолетья минули. Сюда в 1930 году выслали на поселение 30 раскулаченных казацких семей из Ставропольского края. Среди них – мой дед, Белозерцев Александр Петрович, его жена, Мария Ивановна, моя бабушка, и их дочь, 14-летняя Евдокия, будущая моя мама.
– А за что так сурово наказали?
– Дед воспротивился: отдал не весь хлеб, как у него требовали, а лишь половину. Другую – оставил для семьи. За что и поплатился... Их привезли в Вагайский район зимой: мороз, кругом тайга. Какие там дома! Шалашей, и тех не было. Пришлось наскоро сколачивать жерди, накрывать ветками, чтобы схорониться от стужи и зверья. Его-то здесь водилось в избытке: раздолье для охотников. А что делать тут земледельцам с Северного Кавказа с их высокой агротехнической, ремесленной и православной культурой? Раскорчевывать тайгу, 5 соток в день – трудовая норма для всех, включая детей. Ее устанавливал комендант поселка, главный в нем. Не выполнишь – пеняй на себя. Либо побои при всем честном народе, либо такой паек харчей, от которого шаг до голода. Сломаться в тех условиях, превратившись в безропотное животное, не составляло труда. Да только казаки – народ дружный. Держались кучно, трудолюбием, рачительностью сумели одолеть первые беды переселенцев. Построили себе землянки. Помня родные края, на поднятой в тайге целине сеяли, помимо пшеницы, ржи, еще и родной лен, и коноплю на масло. Завели лошадей, без которых казак не казак. Обзавелись мало-помалу домашним хозяйством. Потихоньку стали рубить дома: благо, леса хватало. Жизнь налаживалась, старое лихо потихоньку забывалось. А новое не замедлило прийти: в 37-м арестовали моего деда вместе с другими самыми хозяйственными, самостоятельными в своих суждениях мужиками. Без права переписки. Что это такое, узнал значительно позже: статья расстрельная.
То, что не «выкосил» в поселке сталинский террор, «докосила» война. В 1942 году ушел на фронт мой отец, сельский фельдшер, Ефимов Петр Михайлович, погибший под Волховом в 1943-м. Не вернулась с войны большая половина мужчин. Кто остался в поселке? Дети да вдовы. На их плечи и свалилась вся тяжесть колхозной работы. В 13-16 лет за четыре месяца каникул (июнь-сентябрь) мы, мальчишки, вырабатывали годовую норму трудодней взрослого человека!
– Впору бы вам обидеться на судьбу-злодейку: деда отняла, отца забрала, никакого детства, вдобавок еще и «наградила» клеймом внука «врага народа». Социальная ущемленность – налицо, а вы ее словно и не замечали. Старались служить родине, защищая ее делом, словом, а позже – и памятью.
– А я никогда не путал Отчизну с властью. Убежден: мера наказания должна быть равной содеянному преступлению. А в ходе коллективизации, да и после нее, на поселении, она постоянно нарушалась.
– Как вам удалось в обстоятельствах, менее всего подходящих для самоопределения, по-снайперски точно выбрать «точку прицела» – профессию инженера-строителя?
– Мне помогли школьные учителя. Заметили способности: я много читал. Много рукодельничал. Много возился с техникой, любил ее. Да и возле плотников, рубивших дома, крутился, приглядывался: где какой венец, как он вяжется с другим – в «лапу» или по-другому. Правда, только в институте узнал, что инженер в переводе на русский язык означает: думающий, изобретающий.
– На практике это подтверждалось?
– Многократно. В городе Нея, что в пятистах километрах от Ярославля, мы заложили два дома для офицеров. А привязать их к местной канализации не смогли: она вышла из строя по причине изношенности. Для новой в городском бюджете не нашлось средств. Пришлось нам раскошелиться: внести ее в свою армейскую смету. К финансовым проблемам добавились и чисто технические: подводное бетонирование двух насосных станций, обслуживающих новую канализацию. Стандартным способом осуществить его невозможно. Нужен был новый, творческий подход. Решение задачи никак не давалось. И вот однажды за ужином пью чай со сгущенкой и смотрю: проходит она через воду, оседает на дно и не размывается. Меня тут и осенило: так же надо погружать в воду и бетон.
– Психологи называют такое творческое решение – «боковым мышлением».
– А я бы по-своему определил, попроще: это – подсказка из далекой области. Она нужна инженеру так же, как и поэту.
– Помог ли вам опыт военного инженера, обретенный в Архангельске, Ярославле, Вологодской и Ивановской областях, позже, на Байконуре?
– Не во всем. Казахстан ведь – особый край. Здесь резкоконтинентальный климат. И, следовательно, постоянные перепады температур, которые влияют на «поведение» взлетной полосы, дающей трещины. Их-то все время приходилось латать. Кроме того, здесь возникли два непредвиденных обстоятельства. Первое: необходимость обеспечения Байконура водой. Старая скважина для этого не годилась: она заилилась, трубы сгнили. Пришлось искать воду в пустыне. Ее нашли… в 100 километрах от стартовой площадки. Стали тянуть водопровод через барханы, и нате вам – новый «сюрприз»: археологическая керамика, на которую все время натыкались строители. Участки, где она часто попадалась, приходилось обходить. А это усложняло и без того адовую работу при температуре, зашкаливающей за +40.
– И добавляло ответственности?
– Бесспорно. На Байконуре сошлись в одном пространстве три времени: древнее, прошлое, настоящее и будущее. Каждое предыдущее служило последующему, обогащая его, давая ему площадку для разбега. И моим долгом было сохранить их связь для потомков в том пространстве, организатором которого мне выпало быть.
– Анатолий Петрович, в чем, на ваш взгляд, отличие работ военного инженера- строителя от такого же труда на гражданке?
– Думаю, что все в той же повышенной ответственности. Истоки ее – исторические. Когда случилось землетрясение в Спитаке, я служил заместителем начальника Государственной строительной инспекции Государственной экспертизы и инспекции Министерства обороны СССР. Правительство, а возглавлял его в ту пору А. Косыгин, поставило перед нашим ведомством задачу – сде
лать обстоятельный анализ полного разрушения Спитака, уничтожения 4/5 построек в Ленинакане и гибели 25 тысяч человек. Со своими помощниками я пахал здесь почти три месяца, составив 27 томов подробнейших исследований.
– И какой же главный вывод следует из них? Что, кроме землетрясения в 10,5 балла, спровоцировало катастрофу такого масштаба?
– Человеческий фактор: недобросовестность, низкое качество строительства. Отчего гибли люди? Да оттого, что летели в тартарары лестничные клетки и опорные балки. На одной из наших оперативок, которые, по заведенному распорядку, проводились в 11 часов ночи, встает молоденький офицер и задает всем присутствующим вопрос: «Скажите, а как вели себя во время землетрясения объекты, построенные военными строителями?». Воцарилось молчание. Его нарушил Константин Михайлович Вертелов, полковник, Герой Социалистического Труда: «Можно, я отвечу? Мы проверили все здания, возведенные под началом офицеров еще со времен генерала Ермолова. Да, они пострадали, некоторые придется разобрать, но ни один человек, находившийся в них во время катастрофы, не погиб. Есть вопросы?». В ответ – тишина. Вот вам офицерская преемственность совести и чести, сохранившаяся даже под бурями исторических потрясений, вот вам высочайшая ответственность.
– Таящая в себе всегдашнее напряжение?
– А оно – обратная сторона чувства долга. Без него, по большому счету, нет стремительного роста: ни душевного, ни духовного.
– Каков у вас стаж воинской службы?
– 30 лет офицером на инженерных должностях. Демобилизовался в звании полковника с генеральской должности в 1992 году.
– Завершилась наконец-то кочевая жизнь по двадцати областям необъятной Родины?
– Прежде чем осесть в Чертаново, где мы и сейчас живем семьей, пришлось сменить 16 квартир.
– Наступила пора заслуженного, блаженного отдыха?
– Увы, новой трудовой вахты, продлившейся еще 25 лет.
– Пенсии не хватало?
– А чего скрывать: ее действительно недоставало – на моих плечах тогда «висело» девять человек семьи. Две мамы, моя и жены, дочь с мужем и детьми, сын. Кроме того, вынуждала и тревога.
– За кого?
– За сына. Денис только-только закончил Московский авиационный институт. Образование, столь престижное в советское время, в эпоху зарождающегося дикого капитализма оказалось невостребованным. Тысячи дипломированных инженеров по этой причине понижали свой социальный статус, уходя в частные фирмы водителями, а то и просто рабочими. Желал ли я такой «перспективы» своему сыну?
– Исходя из этого…
– Взял его к себе на стройку инженером и дал…
– Капитал для своего дела?
– Другое: удочку для ужения рыбы.
– А буквально?
– Дельный совет: поступай на экономический факультет, получай второе высшее образование.
– За ним – библейское правило: дороже сапфиров – премудрость, указующая человеку цель и средство ее достижения. Сын послушал вас?
– Он закончил институт экономики и аспирантуру.
– Гражданскому строительству вы отдали еще более двадцати лет. Какой объект этой поры вы считаете самым интересным?
– Пожалуй, Большой Кремлевский дворец, его реставрацию.
– Чем же он для вас так значителен и интересен?
– Прежде всего – историей его строительства. Начало ее – в ХV веке, когда возводилась знаменитая Грановитая палата, век спустя – Золотая Царицына палата, а через столетие – и Теремный дворец. Свой современный вид дворец получил лишь в 1838-1849 годах. Именно тогда по проекту архитектора К.А. Тона построили новую часть дворца с фасадом на Москву-реку. Тут-то я со своей командой и трудился. Особо памятен Георгиевский зал. Он получил свое название в честь ордена Георгия Победоносца, учрежденного в 1769 году. По величественной красоте, по мастерству отделки, по прославлению побед русской армии ему нет равных. На мраморных досках, вмонтированных в стены, высечены и позолочены названия полков, флотских экипажей, батарей, награжденных орденом Георгия Победоносца. Тут же начертаны имена Георгиевских кавалеров. Среди них – великие русские полководцы и флотоводцы А.В. Суворов, Ф.Ф. Ушаков, М.И. Кутузов, П.С. Нахимов и другие. В 1945 году здесь проходил прием участников Парада Победы над гитлеровской Германией. А в 1961 году, в апреле, отмечался беспримерный в истории человеческий подвиг – полет первого в мире космонавта Ю.А. Гагарина.
– Преемственность памяти в Георгиевском зале – словно в зеркале истории.
– А преемственность мастерства – в его паркете. Что он представляет собой? Исполинский узорчатый ковер. Рисунок к нему сделал сам академик Ф.Р. Солнцев, он же подобрал для его исполнения 20 пород драгоценного дерева. Время не пощадило даже такую красоту.
– Только время?
– Совершенно забыл сказать: кроме него, нанесли ему урон еще и удары женских каблучков- гвоздиков, по-вашему, шпилек. Поэтому и приходится его подновлять, реставрировать. И не просто так, а соответствуя уровню мастерства первых паркетчиков первой половины ХIХ века. Ведь в своем деле они – герои труда. Под стать георгиевским.
– Что заставило вас взяться за написание истории Шангинска, исчезнувшего с лица земли в 1975 году?
– Долг памяти. История минувшего века по идеологическим причинам умалчивала «хождение по мукам» спецпереселенцев. В итоге – образовался информационный провал. Вот эту-то пустоту я и попытался заполнить.
– В ваших воспоминаниях, написанных в жанре рассказов, подкупает документальность и особенность вашей памяти: она воспроизводит движение времени, а значит, и движение истории, двояким образом. Во-первых, через последовательную смену предметов материальной культуры, начиная от сельскохозяйственной техники и кончая историей изобретения чернил в поселке. В одной капельке слововыводящей жидкости – два мира: мир природы и мир цивилизации. А между ними – дети и подростки спецпереселенцев. Полуголые, кое-как одетые, но ради знаний научившиеся выделывать чернила из чаги, свекольного и морковного сока, древесного угля, а позже – уже из химии: порошковых красителей для окраски тканей и холста.
А во-вторых, бег времени запечатлен в развитии человеческих отношений, сохранивших, однако, постоянные, вечные величины: доброту, взаимопомощь, отзывчивость. Страницы воспоминаний, посвященные сапожнику дяде Пете Медведеву, конюху Якову Миллеру и поселковому Кулибину Якову Родикову, трогают своей душевной теплотой и признательностью.
– В памяти, вы знаете, скрыта мощь и благодарность. Я не забыл: они отчасти заменили мне, да и моим сверстникам, отцов, не вернувшихся с войны, обучили всему необходимому в деревенском обиходе. И как лапти плести. И как лошадей в ночном пасти. И как стальными конями- комбайнами и тракторами управлять без боязни.
– Анатолий Петрович, сегодня проблема преемственности оказалась одной из животрепещущих. Мы видим это на примере движения «Бессмертный полк», которое всего за несколько лет изменило патриотическое сознание миллионов людей.
– Для меня лично «Бессмертный полк» – образец активной преемственности. Преемственности – в действии. Вот почему, помимо воспоминаний, в своей передаче житейского и духовного опыта моей малой родины, использую и другие формы общения.
– Какие?
– Встречи с земляками, показ им документальных короткометражных фильмов, рассказывающих о судьбе поселка и его людях, праздники Памяти у Поклонного Креста, установленного в 2013 году на месте исчезнувшего поселка. И, конечно же, открытые уроки, которые я уже в пятый раз провожу в Ушаковской средней школе, на которые приходят, как говорится, и стар и млад.
– О чем чаще всего вас на них спрашивают?
– Как я жил после войны, как учился, кто был для меня идеалом в жизни.
– И кто же?
– Мама – Евдокия Александровна.
– В интервью многого не расскажешь, и все же вспомните, как она вела себя в чрезвычайных ситуациях.
– Решительно, достойно, смело и находчиво. Вот два случая из ее жизни. Первый: вскоре после ареста деда вызывает ее, двадцатидвухлетнюю, комендант поселка и фактически принуждает доносить на якобы «неблагонадежных» соседей. Мама наотрез отказывается.
– Ей это аукнулось?
– По полной: председатель колхоза Азаров в течение нескольких лет не давал ей лошадей для перевозки сена, всячески унижал, травмировал.
– А второй случай?
– Зима 1942 года. Мой отец, поселковый фельдшер, уходит на фронт. В здравпункте остается одна санитарка, моя мама. К ней привели молодую роженицу лет 19-ти. Ее надо срочно везти на телеге в соседнее Ушаково, что в десяти километрах от Шангинска. Мама запрягла лошадей и направилась в Ушаково. На полдороге разыгрался буран и… родовые схватки. Ехать дальше невозможно: все переметено. Как быть? Инструментов под рукой – никаких. И тогда мама – невиданное дело! – зубами «режет» пуповину роженицы, спасая и ее, и ребенка.
– А что удивляет более всего современных детей в ваших беседах с ними?
– Образ жизни моей семьи. Им трудно поверить, что в одной квартире в течение нескольких десятилетий жили в мире и согласии четыре поколения: две мамы, моя и жены, мы с женой, дети, 2 внука и 3 внучки.
– Так ведь с точки зрения русской традиции – это идеальная среда для преемственности, как для дворянского, купеческого, так и крестьянского сословий. Вспомним век XIX. Его вторую половину. Чего стоят только две многодетные семьи писателя Сергея Тимофеевича Аксакова и историка Сергея Михайловича Соловьева. В них история рода не дробилась отдельно на историю дедов, отцов, детей, а представляла собой единое целое. Младшие впитывали в себя опыт старших, вскармливая им свой ум и сердце. И уже на основе впитанных традиций и ценностей строили себя, свою судьбу, отношения с другими людьми и миром. Поэтому-то разве удивительно, что из восьмерых детей Сергея Михайловича Соловьева, профессора Московского университета, автора 29 томов «Истории России», четверо стали гордостью Отечества. Напомню, философ и поэт Владимир Сергеевич, историк Михаил Сергеевич, известный автор исторических романов Всеволод Сергеевич, поэт и писательница для детей Поликсена Сергеевна (получившая имя в честь матери).
– Вы, Люба, заглянули в XIX век. Далекий? Я бы не сказал: из него же тянется нить памяти в мой, двадцатый век, а далее – в ХХI. На примере своего сына Дениса вижу: преемственность в семье – действительно лучшая взлетная площадка для роста человека, личности. Усвоив мой опыт, он набрался своего, став генеральным директором крупного завода. В предисловии к альбому, посвященному 75-летию этого предприятия, он написал, по-моему, важные слова: «Великое прошлое завода – трамплин для его Великого будущего». Что к этому еще можно добавить?
– Всего одно слово: Отечества. То есть взлетная площадка для будущего Родины.
Беседу вела Любовь ЧЕКАЛОВА
