БЫЛЬ
Много лет минуло с той поры, когда судьба свела меня с удивительным человеком – Павлом Ивановичем Кругловым. Он жил в поселке Советский. А встретились мы в Тюмени, в железнодорожной больнице. Я лежал там с обострением радикулита, а Круглов – с застарелой, фронтовой, раной, открывшейся на правой ноге. Там-то и услышал я его рассказ… В Отечественную войну ходил Павел Иванович вольнонаёмным кочегаром на ледокольном пароходе «Сибиряк».
– В начале августа 1942 года, – рассказывал бывший фронтовик, – наш пароход с различным грузом для зимовщиков шел курсом на отдаленную полярную станцию к острову Домашний. Однажды ранним туманным утром в Карском море нас обнаружил фашистский крейсер «Адмирал Шеер». А у нас на борту всего оружия-то: 25-миллиметровая зенитка и две противотанковые 45-го калибра пушки. А это, сам понимаешь, для крейсера, что слону дробина. Приблизившись к нам меньше чем на пушечный выстрел, с вражеского корабля сигналят: немедленно остановиться и сдаваться в плен. На всё про всё – пять минут. За это короткое время радист «Сибиряка» успевает передать на Диксон тревожную шифровку-сигнал о появлении в Карском море немецкого пирата. Через считанные минуты разгорается неравный бой, ледокол охвачен пламенем. Чтобы не сдаваться врагу и не попасть в плен, наш капитан приказал морякам открыть кингстоны. И «Сибиряк» начал медленно погружаться в морскую пучину.
– На борту нашего парохода, – вспоминал Круглов, – находилось в ту пору около девяноста человек. Это члены экипажа, группа военных, просто пассажиры, следовавшие на зимовку. Несколько человек, спасавшихся на шлюпках, фрицы взяли в плен, в том числе и нашего капитана-эстонца по фамилии Кучерявискас.
Остальных – раненых, обож- женных, едва державшихся на плаву фашисты не стали даже расстреливать, оставили умирать в ледяной воде.
Но об этом ужасе я узнал немного позднее. В то время был занят, работая в кочегарке.
И вот, в котельную вбегает матрос и во всю глотку кричит: «Павлик, спасайся! Наш пароход тонет, быстро на палубу!».
Бегом поднимаюсь наверх. А там, мама родная! Уже все объято пожаром. Мечутся, кричат полуобожженные люди, бросаются за борт. Прыгаю и я. Хватаюсь за плавающий обломок пароходной шлюпки и изо всех сил стараюсь грести от тонущего судна, не чувствуя холодной воды.
– Есть такая поговорка, – продолжал рассказ Павел Иванович. – «Кому судьба предрекла быть повешенным, тот не утонет». Мне чудом удалось спастись, причём вместе с нашей судовой собачкой Милкой, любимицей всей команды, Это она позволила мне, окоченевшему, ухватиться за ее длинную шерсть, и с горем пополам доплыть до островка Белуха.
Жил я со своей собачкой- спасительницей на том островке, как Робинзон Крузо с Пятницей, но только в более суровых условиях. Питались мы в основном сырыми пшеничными отрубями из мешков, выловленных мной на побережье. Ещё дохлой морской рыбой, которой вдоль берега было предостаточно. Собирал я с побережья всё, что выбрасывали волны: куски парусов, пустые полуразрушенные ящики, доски и даже обломки домов. Я знал, что зима в северных широтах приходит раньше, чем где-либо, потому и старался поскорее устроить для нас двоих что-то наподобие жилища между огромных камней- валунов.
Нашу первую ночь, проведенную на безлюдном острове, спали мы с Милкой под парусиной, расстелив под себя разное тряпье, прижимаясь друг к другу. Собака согревала меня, а я – её. Не знаю, как чувствовала себя Милка, а я – как у Христа за пазухой.
На другой день погода мало- помалу успокоилась. На море – штиль. Светит солнце, хотя и довольно прохладно. Я бегаю взад-вперед, чтобы хоть немного согреться. А Милка-умница сидит и смотрит на мои побегушки. Ей и знать не дано, что у нас появилась проблема: как бы добыть огоньку, чтобы развести костерок. Ведь от яркого солнышка его не добудешь. И опять, скажу тебе, если уж кому везёт, то везет во многом. Во внутреннем кармане своей кочегарской робы нахожу бензиновую зажигалку цилиндрической формы, сухую, не подмоченную. Забыл, совсем забыл я о ней в суматохе.
«Ну вот, моя хорошая, – толкую я Милке, – теперь, даст Бог, будем живы, не замерзнем, не помрем!..».
Костерок я поддерживал целыми днями, благо топлива разного на острове навалом. У меня была надежда на то, что дым костра кто-нибудь заметит с моря и придёт к нам на помощь. Но проходил день за днем, а наш костер никто не замечал. Иногда над островом пролетали самолеты, однажды прошел совсем рядом тральщик, но опять мимо. Погода меж тем портилась: то дождь со снегом, то снег с дождем. Отруби заканчивались, да и дохлой рыбы у берегов больше не было. С северной стороны уже надвигались льды, а с ними опасность появления белых медведей, и самое страшное – голод.
– Скажите, Павел Иванович, не возникало ли у вас соблазна при такой голодухе съесть собаку? – задаю я ему глупый вопрос, о котором после пожалел.
– Да ты что! – возмутился Круглов‚ – никак рехнулся?! Если бы не моя Милка, не сидеть бы мне с тобой, лясы не точить. Мне тогда даже в голову не могла прийти этакая зверская мысль. Сам недоедал, последним делился с верной подругой моей...
Только на двадцатые сутки дымок костра случайно увидел с пролетающего гидроплана летчик Черевичных, который с трудом совершил посадку на неспокойное море у скалистого берега. Впоследствии в газете «Красная Звезда» полярный летчик Иван Иванович Черевичных поместил небольшую заметку: «Моряк с легендарного парохода», где значились такие слова: «Ступив на остров, мы видим, как по берегу, по камням ползком приближается к нам какое-то полуживое существо в лохмотьях. Следом за ним – огромная собака, похожая на волка. Когда я и мой второй пилот подошли поближе, исхудавший человек, видимо потерял сознание и завалился набок. Собака тут же подошла к нему и легла бок о бок с хозяином...».
– Вы, как я полагаю, Павел Иванович, были доставлены на гидроплане на материк, в госпиталь? Интересно, а что в дальнейшем стало с вашей верной Милкой? Она случайно не затерялась, не пропала без вести?
– Нет, не пропала, – ответил Круглов. – Её на первых порах приютил в своем летном полку Черевичных. А после войны, это узнал я по переписке с ним, привёз Милку в свою московскую квартиру.
Михаил ЛЕОНОВ
