И В ШУТКУ, И ВСЕРЬЕЗ
В одном селе жили муж с женой, Ваня и Аня. Муж её всё Нюркой называл. Была Аня высокая да статная, характером спокойная, вяловатая даже. Пришлось ей как-то в лесу один на один с медведем встретиться. Мохнатый малину ел, морду в её сторону поворачивал, ворчал недовольно. Другая на её месте бежать бы бросилась, а эта как косила траву, так и продолжала косить, только и буркнула мишке: «Зачем нужна мне твоя малина, когда у меня дома её полно! Послаще твоей будет!». Медведь и успокоился, будто понял.
А мужик у той женщины – полная ей противоположность: на целую голову ниже её, щупленький, маленький, – одним словом, недомерок. Зато энергии – хоть отбавляй: по земле не ходил, летал. Шоферил он на сельском автобусе. Гонял, будто шумахер какой. Считал автобус своим личным транспортом и перевозил на нём даже дрова из леса. Председатель, чтобы уличить Ивана в очередном проступке, на уазике догнать его не мог.
Дома тоже себя ущемлённым не чувствовал. Если что не по нему, разговор с женой короткий был. Вскакивал на лавку, что вдоль печи русской стояла, и командовал: «Нюрк, а ну, подойди сюда!» Нюра-то и подходила: руки фартучком прежде вытрет, когда по дому что-нибудь делает, платок поправит, голову вверх поднимет, а он свободной рукой кулак ей под глаз. Нюра и не качнётся даже, а Ваня уже с лавки соскочил и по делам своим побежал. И чем он только её взял, что замуж за него пошла и слушалась беспрекословно – вот этот самый вопрос мучил всех односельчан, и только ленивый об этом её не спросил. А сколько насмешек пришлось вынести…
В селе даже анекдоты ходили про их жизнь. Один уж очень обидным был про то, как муж постоянно придирался к жене. Что бы ни сварила ему на ужин, всё угодить не могла. Если приготовит пельмени его любимые, он вдруг картошки захочет. Картошки нет? Получай! Пожарит и картошку на следующий день, а он её не хочет, ему борща надо. Снова жену бьёт. И посоветовали ей добрые люди заранее приготовить всё, что муж на ужин обычно просит, да во всём его слушаться, что бы он ни сказал. Она и наготовила.
Приходит муж под вечер, садится за стол, жена ему уже борща несёт. Он его в сторону отодвигает:
– Не хочу борщ, хочу пельмени! – вот и пельмени на столе. – А мне картошки с селёдкой надо, – говорит мужик и с удивлением видит, что у жены готова и картошка с селёдкой. Понимая, что врасплох её в этот вечер не застанет и жена его небитой останется, он и командует:
– Ну-ка, лезь под кровать!
Жена под кровать залезла. Радуется. Подумаешь: под кровать! А муж ей:
– Лай!
– Тяв - тяв.
– Не так! Громче лай!
– Гав – гав!
– Ах, ты, собака такая! На своих лаешь? Так получай!
Наслушается Нюра таких-то анекдотов на работе, и так ей тошно станет, что домой идти не хочет. В соседях у неё жила старушка, понимающая женщина была, не раз успокаивала её, слёзы вытирала, предлагала выкинуть ту лавку из дома. Нюра только головой качала: «Нет-нет! Как можно?»
Однажды под Новый год соседка особо настойчивой оказалась. При встрече не предложила – перед фактом поставила:
– Скоро Святки начнутся, Ваньку твоего учить будем! Ко мне внучка-циркачка приезжает! Ты только не пугайся, но и не проболтайся! Хочу помочь тебе!
Вот и Святки на исходе. Ряженые давно прошли, дань собрали, никому дров не таскали, сетей не плели, калитки не завязывали.
А соседка всё это время за Ванькой наблюдала, повадки его изучала. Приметила, что мужик под самое утро, до петухов ещё, любит на улице покурить. Выйдет, на скамейке посидит, планы, видать, на день какие прикинет, на небе звёзды посчитает.
Под старый Новый год старушка многозначительно подмигнула Нюре: «Готовься». У той сердце в пятки ушло: «А ну как не получится? Что тогда?»
И вот под утро Иван, который не верил в чудеса, а уж тем более в наказание какое, вышел на утреннюю прогулку. Закурил, присел, как обычно, на скамейку, вдохнул дым, поднял глаза к небу, посчитать, все ли его звёзды на месте, да так с полными лёгкими и остался: ни вдохнуть, ни выдохнуть не может, только руками трясёт. На соседской крыше ведьма прогуливается. Вот она по самому острому верху, коньком называемому, дошла до трубы, заглянула в неё, поухала в глубину, метлой помахала, поприседала, огляделась и неожиданно Ваньку на скамейке заметила! Такого ужасного голоса, каким ведьма заговорила, Ванька отродясь не слыхивал. Одно понял: ведьма его по имени кличет. Как ветром сдуло мужика со скамейки.
Влетел в дом: папироска к нижней губе прилипла, бледный весь, ни дышать, ни слова сказать не может. Только кашляет да обеими руками в сторону соседского дома тычет. Того и гляди, на пол без чувств рухнет. Нюра уже наготове была. Скорее водой его сбрызнула, папироску выдернула, мужа напоила, сама попила. Сидит на полу, голову Ванину на коленях держит, уже и не рада, что согласие на всё это дала.
Только Ванька чуток оклемался, а в печной трубе страшный шум поднялся, будто метлой там кто шурудит. А потом и голос жуткий раздался! Тот самый голос, что Ванька на улице слышал, вдруг в трубе завыл:
– Ванька-а-а-а! Прекрати Нюру обижа-а-а-ать! Не то я тебя-я-а- а-а из-под земли-и-и-и достану- у-у-у-у-у!
И так несколько раз! Нюру, посвящённую в розыгрыш, и то страх до пяток самых продрал, а Иван чуть не при смерти лежит, едва дышит. Вдруг петух какой-то закукарекал, и смолкло всё. Ванька к иконе метнулся, на колени упал перед ней, бормотал - бормотал что-то, потом на ноги вскочил, перекрестился. Спать молча лёг.
Утром, как на работу пошёл, так и лавку с собой унёс. Больше он Нюру свою пальцем не тронул. Мало того, Аннушкой стал с тех пор её называть.
Нюра благодарна была соседке и внучке её, акробатке, но всё понять не могла, откуда петух такой громкоголосый взялся? В ответ бабушка с внучкой отшучивались: «Секрет фирмы!».
Марина СИЛИНА
