ЛИЧНОСТЬ
ТЮМЕНСКОМУ ПОЭТУ И КУЛЬТРАБОТНИКУ АНАТОЛИЮ МАРЛАСОВУ НЫНЧЕ ИСПОЛНИЛОСЬ БЫ 75
«Я БЫЛ РОЖДЁН В БОМБОУБЕЖИЩЕ…»
Иногда, будто стесняясь своего «несерьёзного» увлечения, он в шутку цитировал Михаила Светлова: «Каждый нормальный человек в юности писал стихи. Каждый нормальный бросил, а я вот до сих пор продолжаю». Ирония, видимо, выполняла спасительную функцию. Дескать, успокойтесь, недруги и критики: стихи – это лишь баловство, не более того. И действительно, большинство сограждан расценивали и расценивают стихотворчество солидного и уважаемого человека исключительно как чудачество. Однако были и остаются настоящие читатели, понимающие, что к чему. Они-то и приобретали в своё время сборники поэта в книжных магазинах. Как отмечал его друг и соратник по поэтическому цеху Александр Гришин, «судьба поэта во многом зависит от читателя – от его интереса, от его отзывчивости». Ведь человек пишущий всегда рассчитывает на чьё-то восприятие, и это не может быть ему безразлично. Правда, некоторые труженики пера иногда пользуются лукавой отговоркой: мол, пишу в стол. «А в стул не пробовали?» – шутил Марласов.
Знатоки поэтической кухни, литературные критики, отмечали в его стихах широту диапазона, честность мысли, открытость чувства: «Он силен в строках, опирающихся на внутреннюю биографию, на собственную судьбу… привлекательны его метания, сомнения, неуверенность в себе».
Нахожу в книжке поэта короткое стихотворение «Я был рожден в бомбоубежище»:
Я был рожден в бомбоубежище…
От взрывов выли кирпичи,
И мне встревоженная беженка
Орала шёпотом: «Кричи!».
И я, от взрывов ошалелый,
Как вспоминают, не молчал –
Впервые принявшись за дело,
Я даже смерть перекричал.
«Родился я в августе 1943 года, когда шли сильнейшие бои за Пятигорск, – рассказывал во время одной из наших бесед Анатолий Михайлович. – В местном роддоме рожениц, среди которых была и моя мама, перевели в больничный подвал – это давало больше шансов уцелеть. Так что драматический стихотворный эпизод вполне реальный, из жизни. А в основном стихи у меня иронические – сам над собой немножко издеваюсь, над собой и над некоторыми житейскими ситуациями. Даже в самых грустных из них стараюсь подметить какую-то смешинку. А ироничность идет от характера человека. В этом я похож на мать. Помню, однажды после выздоровления она шла из больницы домой, а соседка встречает ее и говорит: «Здорово, Маруся! Какая ты страшная стала, я тебя даже не узнала!». Мама ей в ответ: «А если не узнала, то какого хрена с незнакомым человеком здороваешься?». Я уже по прошествии времени кусал локти – надо было эти россыпи юмора, материнской мудрости житейской собирать, записывать».
«НА ДЕРЕВНЮ – ДЕДУШКЕ… СТАЛИНУ»
Будучи десятилетним мальчишкой, он не только стихами увлекся, но и впервые попробовал себя в эпистолярном жанре – как чеховский Ванька написал письмо… на деревню дедушке. Правда, деревня та была большая, Москвой называлась, а дедушкой был сам Сталин. «Любимый дедушка, Иосиф Виссарионович! – обращался он к вождю. – Отпусти моего папу из тюрьмы, он ведь совсем не виноват». А на конверте написал: «Москва. Сталину И.В.». Оказывается, его отца, участника двух войн, в том числе и Великой Отечественной, человека доброго, наивного и честного, как сейчас бы выразились, «подставили». В 1947 году он заведовал сельхозтехникой в одном из колхозов на Ставрополье. Как-то выделил кладовщице на один день грузовую машину-«полуторку» – женщине нужно было что-то перевезти. Хитроватой сельчанке, как выяснилось позже, транспорт понадобился для хищения зерна. Вот в благодарность она и завезла в дом Марласовых один из украденных мешков ячменя. «И это в голодный послевоенный год, – вспоминал Анатолий Михайлович. – Отец, ничего не подозревая, возвращался с работы, а дома его уже поджидали. Суд был недолгим – ему и его сообщнице дали по 15 лет лишения свободы. Мать моя, Мария- великомученица, осталась с двумя детьми: мне было четыре годика, сестре Любе – семь лет. А письмо было написано мной в январе 1953 года, незадолго до кончины генсека. Но я был уверен: послание попало к «вождю всех времен и народов». Потому что той же весной папа вернулся домой после нескольких лет отсидки. Я еще не осознавал, что тому причиной – бериевская амнистия 53-го года, после смерти Сталина. И радость моя была безмерной – я тогда свято поверил в силу искреннего слова…».
«ПЕЧАТАТЬСЯ – НЕ ЗНАЧИТ БЫТЬ ПОЭТОМ…»
Эта вера, видимо, и вела его по жизни, давала силы и побуждала к творчеству. Марласов признавался: в какой-то момент количество написанного и неопубликованного начинало давить, тяготить, и возникала потребность разрешиться от бремени, разродиться, чтобы на освободившемся месте появлялись новые стихи. И он публиковал свои творения в периодической печати – в газетах, журналах. Кроме тюменских изданий это были журналы «Уральский следопыт», «Библиотекарь», «Сибирский тракт». Были дебюты и в коллективных сборниках «Времена, в которые верю», «Край олений», «Песни тундры». А когда появилась первая книжка «Белый посох», у него будто от сердца отлегло, словно новое дыхание получил.
Коль стихосложение есть баловство, то и нечего над строчками шибко корпеть, что-то вымучивать – знай себе, «лови» состояние души и пытайся как-то поточнее отобразить его на бумаге. Он так и делал. Иногда, правда, задавался вопросом: а зачем тебе это надо? Пытался определить для себя: он поэт настоящий или нет, и вообще, есть ли в стихотворчестве какой-то смысл. Ответа, как правило, не находил и… продолжал писать, стараясь, правда, не выносить на публику откровенно беспомощные творения. Известно, что даже у поэтов- классиков было немало словесного мусора – как в черновиках, так и в беловиках. Помните знаменитые строки: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…». Анатолий Михайлович по-своему интерпретировал смысл цитаты: «сор» тут немножко другой: кругом столько житейских мерзостей и грязи, а поэт тем не менее рождает стихи. Объясняется это просто – наличием таланта. Можно быть тщательным, старательным, грамотным, очень ответственным при работе со словом, можно оставаться замечательным человеком, но при всем при этом – быть обделенным божьей искрой.
Во все времена предпринимались попытки определить грань между графоманством и «профессиональной» поэзией. И вроде бы мудрить тут особенно нечего: банальные рифмы, надуманный сюжет, ложный пафос – вот всегдашние спутники словоблудия… Марласову, кстати, нередко приходилось заниматься подобным разбором – он руководит поэтическими семинарами, встречается с творческой молодежью и по определению должен был с ходу подсказывать начинающим главное отличие настоящей поэзии от стихоплетства. Вирши графомана он охарактеризовал как-то одной ёмкой строкой: «Стихи его, по сути – силос». А однажды иронично прошёлся по известному девизу пишущих – «ни дня без строчки»:
«Ни дня без строчки» –
Вот девиз поэта…
Ему бы руки
Оторвать за это.
А другое стихотворение-афоризм ещё четче отразило его творческую и мировоззренческую позицию:
Печататься – не значит быть поэтом.
Как часто забываеммы об этом!
Как часто среди шелухи
Мы ищем настоящиестихи.
А я считаю, что простой ручей
Гораздо поэтичнее речей…
Авторитетнейший российский литературный критик тогда высказался примерно в том же духе: «Настоящие стихи льются естественно, из них невозможно убрать или заменить ни одного слова. У обычных любителей можно спокойно переиначить любую строчку – это уже не поэзия».
Как известно, графомана не спасает даже количество выпущенных им книжек. Пусть и на слуху его имя. «Однажды, когда я работал на Ямале, – рассказывал Марласов, – к нам приехал один именитый стихотворец, манерный такой, любивший вещать в эдаком псевдонародном духе: мол, свой я в доску. Поехали мы с ним в мастерскую РЭБ флота, к рабочему классу, так сказать. Забрался он на железную бочку и картинно так стал зачитывать свои творения. На лицах работяг – ноль эмоций, отсутствующие какие-то лица. Им было невдомёк, что их гость выпустил аж 24 поэтические книжки. Даже поставленный голос декламатора ему не помог». Пришлось Анатолию Михайловичу спасать маститого собрата по перу. «К своему стыду, – обратился он к мужикам-ремонтникам, – я тоже пишу стихи. Послушайте!». Публика оживилась: и ты туда же – ну- ка, ну-ка, посмотрим! Обескураживающе простенькое стихотворение, как ни странно, заставило их слушать:
Пизанскую башню – да русским шабашникам,
Да русским умельцам- мастеровым!
Сказали б: «Пьяна итальянская башня –
Давайте мы ей похмелиться дадим».
И так далее, в том же духе. Глаза у рабочего класса загорелись, оживились».
СТИХИ – ТА ЖЕ ИГРА
Конечно, байка о том, что поэзия – для него лишь невинное баловство, была рассчитана на непосвящённых. По большому счёту, здесь, как и в любом другом виде творчества, в основе лежит труд. Чтобы мысли и чувства пишущего доходили до сердца и сознания других, он трудится над словом, шлифует его, доводит до совершенства. Собственно, в этом труде и состоит упоение творчеством: великое счастье найти то единственное слово и вставить его в ткань стиха так, чтобы его уже не пошевелили, не поколебали, не выкинули.
Как пример филигранной работы в поэзии можно привести стихотворение «Церквушка». Строчки у Марласова родились в древнем Суздале, где истинные мастеровые реставрировали шедевры деревянного зодчества и попутно посвятили поэта в таинство своего ремесла.
«Книги – моя стихия и старая любовь», – с пафосом говорил Анатолий Марласов при своём назначении директором областной научной библиотеки имени Д. Менделеева в начале девяностых. И со свойственной ему самоиронией добавлял: под любовью к книгам, мол, подразумеваю главным образом те издания, на обложках которых красуется моя фамилия – как автора стихов.
СПРАВКА:
Марласов Анатолий Михайлович. Родился в 1943 году в Пятигорске. Окончил Московский институт культуры по специальности «Библиограф». Начиная с 1969 года, заведовал районными отделами культуры Тазовского и Нижневартовска, окружным – на Ямале, городским – в Ханты-Мансийске. С 1993 года по 2003-й был директором Тюменской областной научной библиотеки имени Д. Менделеева. Возглавлял общественную организацию «Наследие Сибири», сферой деятельности которой было сохранение культурного, исторического, архитектурного и духовного наследия региона. Был обладателем звания «Заслуженный работник культуры России».
Автор нескольких поэтических сборников («Белый посох», «Раздумья», «Пред светлым именем твоим…» и других). Состоял в Союзе российских писателей. Стихи писал с 10 лет, первую свою поэтическую подборку опубликовал в 16-летнем возрасте в газете «Невинномысский рабочий».
Ах, церквушка, вот уж чудо!
Только время тратить зря.
Но церквушка эта, люди,
Без единого гвоздя!
Тот, кто строил раньше церковь,
На все руки был мастак –
Архитектор, плотник ценный
И монтажник как-никак.
В сфере поэзии и прозы кажется все просто: взял ручку, лист бумаги и начал писать – и никакого тебе постижения секретов ремесла, никакой профессиональной подготовки не надо. Конечно, это самообман. Нередко он говорил молодым коллегам: «Стихи – та же игра. Мы же в обычной жизни не говорим стихами. Потому что у каждой игры в стихосложении есть свои правила, и их надо знать. Причем форма должна соответствовать содержанию, быть в гармонии друг с другом, а творческий выбор – иметь свое четкое объяснение и оправдание». Некоторым напоминал известную формулу: «Если можешь не писать – не пиши». А чаще советовал:
Прислушайся к себе – и говори…
И в речи этой всё переплетется:
И жалобы уставшего колодца,
И солнечные всполохи зари.
И в этой речи всё переплетётся,
И будет речь похожа на ручей,
Колодец – на прекрасную мечеть,
Мечеть – на отражение в колодце.
ПОЭТИЧЕСКОЕ ОЗОРСТВО И ФИЛОСОФИЯ
Что до озорства, то оно проходит лейтмотивом и в симпатичном его стихотворении про сказочного персонажа Емелю:
Его соседи звали дураком
За вид безукоризненно беспечный.
А он молчком, от всех людей тайком
Не год один копался в русской печке.
И докопался – выехал на ней.
И по деревне медленно проехал.
Вот так Емеля! Вот так дуралей!
Что ж не смеётесь! Или не до смеха?
Машины нас уносят в облака,
И это часть Емелиного плана,
Простого, извиняюсь, дурака –
Космических полетов ветерана.
Озорство почти всегда соседствует с находчивостью. Наш герой однажды оригинально использовал известную фразу Евгения Евтушенко: «Поэт в России – больше, чем поэт». Дело в том, что у него не было квартиры. А тут как раз отмечали 50-летний юбилей тогдашнего мэра Тюмени Степана Киричука, куда соответственно был приглашён и директор областной библиотеки Анатолий Марласов. Вручая подарок главе города, он в шутку (не корысти ради) прочитал такие стихи:
Поэт в России больше, чем поэт
В другой стране, нуждается в квартире…
Квартиру дали. Возможно, тогда помогла мальчишеская бесшабашность автора в сочетании с его романтико-философским взглядом на мир. Или просто дерзновенное поэтическое слово, произнесённое к месту.
НА СНИМКЕ: поэт Анатолий Марласов.
Тодор ВОИНСКИЙ /фото автора/
