РАССКАЗ
Женщина средних лет, сельская жительница, обремененная трудами и заботами, она была не шибко избалована жизнью и к определенному сроку превратилась из молодящейся особы в почтенную матрону – как ни грустно было ей это осознавать. Когда-то, в ранней молодости, ее звали не то Марией, не то Стефанией, а может, Надеждой. Теперь за ней прочно закрепилось не то имя, не то деревенское прозвище – Петровица. «Петровица!», – звали сверстницы и мужики, ее погодки. «Баба Петровица!», – окликали те, кто по возрасту и воспитанию не позволял себе дерзость посчитать её своей ровней.
Как ее звали в девичестве, мало кто знал или помнил. Да и зачем? Петровица – благоприобретенное имя собственное девушки после того, как она вступает в брак с молодым человеком по имени Петыр. Согласно стародавней болгарской традиции сие не считается сколь-либо унизительным для женщины. Ибо гласит библейское изречение: да убоится жена мужа своего! «Да убоится» в этом случае заходило запредельно далеко – до такой степени, что молодуха должна расстаться с собственным «я» в угоду господину своему, суженому. И чтобы традицию не нарушить. А все-таки несправедливо всё – как ни крути. Осуждать это бессмысленно – можно лишь порассуждать.
«Безымянная» Петровица жила по соседству. В какой-то момент осталась без мужа – он не то помер, не то уехал давно и далеко, бросив семью. Однако мужнее имя, как клеймо, припечаталось к его бывшей жене – вдовице- разведенке-брошенке. Да она и сама давно со всем свыклась. Свыклась так, что обратись к ней по имени – тому, настоящему, девическому, может статься и не отзовется, не вспомнит. Сама вырастила двух дочерей, затем нянчилась с их детьми. Обычное дело.
Только всё чаще её дом люди стали с опаской обходить по противоположной стороне улицы. Из конца в конец села гуляла молва: мол, колдунья она, эта Петровица, ведьма, дескать, ездила тайком к самой Ванге, в Петрич, и много чему у той научилась. И сторонились ее, и боялись, и любопытство разбирало. А на особо экзальтированных накатывало неконтролируемое озлобление. Некоторые страждущие обращались к ней за помощью – они-то и говорили на всех углах, что вовсе она не злая, а, наоборот, добрая целительница-знахарка, потому что избавила их от неизвестной медицине «болести»…
Калитка у ее дома почему-то всегда была открыта настежь – заходи, кто хочет. А во дворе незваного гостя не подстерегала злобная псина – ее отродясь там не было. Любопытство, однако, страха не знает и не слушает молву. Как-то, проходя мимо, я увидел, как баба Петровица бросала пригоршни пшена своим разномастным курочкам, петушкам да подросшим с весны ярочкам. Чистый, ухоженный двор, благообразная хозяйка в цветастом платке, аккуратно повязанном на голове.
– Заходи, мил человек, что стоишь? – заметила она мой заинтересованный взгляд.
– Добрый день, баба Петровица! – отозвался я на приглашение почтенной соседки. – Сколько у тебя красивых птиц?!
Войдя во двор, я поразился необыкновенной тишине, мгновенно окутавшей меня и словно отделившей моё существо от улицы, от всего окружающего мира.
– Как у тебя спокойно, баба Петровица! – удивился я. – Это потому что во дворе нет собаки?
Юношеский наив или отражение реальности, данной человеку в ощущениях?
– Ты, отрок, про спокойствие верно заметил, – сказала баба Петровица. – А про собаку просто так сказал, по незнанию. Ибо никакой божьей твари не дано нарушить вселенского безмолвия – пусть та же собака будет трижды свирепа в своем лае и в стремлении охранить жилище от нечаянных пришельцев. Непрошеный гость сюда и так не войдет, потому что дом и его обитателей оберегает нечто свыше.
– Может, люди просто тебя боятся? – мою непосредственность можно было сравнить с дерзостью или бестактностью. Простодушному юноше сии высокие материи были неведомы, и в отличие от благовоспитанных взрослых мне дозволялось и прощалось всё или почти всё. В святой своей уверенности мой вопрос представлялся мне честным «на все сто» и уж никак не глупым.
Понимала это и нечаянная моя собеседница.
– Люди не меня боятся, а своих неблаговидных деяний и поступков, о которых мне известно всё, – коротко и ясно объяснила она суть вещей. Мне даже в какое-то мгновение показалось, что разговаривает ведунья не со мной, малолетним и неразумным, а с вполне себе взрослым человеком. Казалось, эта с виду обычная сельская женщина перенесла меня «взрослыми» рассуждениями в мое будущее. Она точно знала, что соседскому мальчику вполне по силам понять ее прописные истины.
– А я вот тебя не боюсь! – смело заявил я хозяйке дома.
– А чего тебе меня бояться? – согласилась она. – Ты пока еще ангел Божий, и грехов у тебя ни на грош. Но жизнь будет испытывать тебя не раз и не два. Ты совершишь немало глупостей и ошибок – ты будешь честен в своих заблуждениях, и за это тебе многое простится. Через много-много лет ты вспомнишь нашу встречу и расскажешь об этом людям. И то будет чистая правда… Только скоро, совсем скоро ты можешь увидеть… ангелов небесных. Береги, парень, свою юную жизнь!
Смятение вдруг охватило меня и передалось прорицательнице. Она побледнела, прикрыла рот рукой и как-то сдавленно произнесла:
– А-а, не слушай меня, старую, то всё бабские сказки! Забудь всё, что я тебе говорила. Иди с миром. Всё у тебя будет хорошо.
…Через несколько дней над селом и окрестными лугами пронесся небывалый летний ливень с громом и молниями. Будто библейские хляби небесные разверзлись и излили свои воды на всё живое. Кое-где прорвало пруды и прудики, и бурные потоки превратили мелкие ручейки в полноводные реки. Когда прошла гроза и выглянуло солнце, самые отчаянные из парней уже смело бросались в водоворот и всем видом своим показывали, что им всё нипочём. От берега до берега было всего-то ничего – каких-то пятнадцать-двадцать метров, но поток был уж больно крут. А они вышагивали туда-сюда, будто там совсем неглубоко – воробью по колено. Выходили из воды, громко фыркая, прыгали на одной ноге и выхлёстывали из ушей затекшую туда воду, а затем отлеживались на песке под выглянувшим после дождя солнцем.
Вслед за сверстниками вошел в воду и я. Странно, но через пару мгновений из поля моего зрения исчезло всё. Надо мной сомкнулись бурлящие потоки, подо мной исчезло дно… Оттолк- нуться было не от чего. Инстинктивно перебирая руками и ногами, на краткий миг я все-таки выныривал, но так и не успевал ни воздуху хлебнуть, ни крикнуть «Тону-у!!!». Лишь порцию за порцией заглатывал воду. «Мне не всплыть, не вздохнуть, не крикнуть!!!», – билась в висок проклятая мысль. Продолжая обреченно барахтаться, я мучительно осознавал: сил всё меньше и меньше, и нет спасения. Мною почти овладело отчаяние. Вдруг чьи-то сильные руки резко выбросили меня на берег. Спасителя своего я так и не увидел. Рвотный рефлекс делал свое дело – я только успевал хватануть воздух в паузах между выхлестывающей из меня воды. Наконец, вот он, полноценный вдох! Вот она, жизнь! То ли началась заново, то ли продолжилась.
Придя домой, старался поскорее забыть неприятность – будто всё произошло вовсе не со мной, а с кем-то другим. Насмешек от сверстников в мой адрес не было. Наоборот, они говорили мне: «Да ничего страшного. Пойдем – научим тебя держаться на воде». И научили. А еще показали, как плавать «по-собачьи». Теперь мне было ничего не страшно. Горе миновало. Да и какое оно, горе, когда тебе двенадцать лет и вся жизнь впереди!
Однажды, когда в доме, кроме меня, никого не было, в дверях нашей летней кухни показалась баба Петровица. Она как-то тихо прошла мимо дремавшего от зноя пса Джульбарса – из породы немецких овчарок.
– Ну что, юноша бледный, так дело не пойдет, – с порога укорила меня гостья. – Страх в тебе. Не надо себя обманывать, изгонять его надо!
От неожиданности я не успел что-либо возразить. Только удивился про себя: «Откуда она узнала?! Молва донесла? А-а, какая молва? Ведунья и так всё знает. Ведь предупреждала же меня…».
Целительница сразу приступила к делу: стала вполголоса произносить свой таинственный заговор, производя над моей головой пассы – то резкие, то плавные. Из ее бормотания можно было разобрать лишь некоторые слова, адресованные кому-то, только ей известному, а речь казалась бессвязной, напоминающей бред. Впадая в транс, она лишь изредка возвращалась в реальность, кратко фокусируя потусторонний взгляд на мне. Подростковый нигилизм, внутреннее отрицание «бабских сказок» вкупе с пережитым мною стрессом постепенно таяли, уступая в душе моей место нарастающей уверенности, что всё плохое теперь позади и всё будет хорошо. Бабушка тем временем достала принесенное ею яйцо – от одной из тех самых разноцветных курочек в ее дворе, затем разбила его и вылила содержимое в стакан, продолжая свой полушёпот-монолог, обращенный теперь к стеклянной ёмкости. Там внутри вполне очевидно что-то происходило – у меня на глазах желток и белок вступали в какую-то бурную реакцию, превращаясь в некую темную массу, наконец, выпали в осадок.
– Всё, жизнь вернулась к тебе – Божий дар. И храни тебя Господь! – баба Петровица мельком взглянула на икону, что была в положенном углу в летней кухне, и молча перекрестила меня.
…Уехав из тех мест уже взрослым человеком, я нет-нет да и вспоминал мою добрую фею из детства. Слышал, многим она помогла – душу ль исцелила, хворь ли отвела. А потом ее не стало. Отвезли ее на сельский погост под мерный перестук лошадиных копыт и тягучий скрип тележного колеса. Место ее нахождения давно затерялось во вселенской тишине. И лишь краткий отголосок памяти о ней нарушит житейский покой и всколыхнет душу.
Тодор ВОИНСКИЙ /фоторепродукция автора/