ПОД СЕДЛОМ
Литература началась… с удара копытом. Сказано, что крылатый конь Пегас ударил копытом по склону горы Геликон? Сказано. Сказано, что на месте удара возник источник Иппокрена, дарующий вдохновение поэтам? Сказано. Значит, так оно и есть.
И это не случайно. «Древнеримские греки» абсолютно правы. Мифы никогда не врут. В молодости мы подозревали греков в наглой подмене, поскольку думали, что только красивая дама, топнувшая прелестной ножкой, может вызвать подлинное поэтическое вдохновение. Но с возрастом смирились с основной версией, ибо действительно нет зрелища более поэтичного, нежели скачущая лошадь.
Вот и для лермонтовского Казбича красавицы в сравнении с конём явно проигрывают. Вспомните, какую красноречивую песенку напевает на привале абрек:
«Золото купит четыре жены –
Конь вороной не имеет цены!»
Да и его приятель Азамат без лишних раздумий обменял на лошадь … родную сестрёнку.
Режиссёры давно приметили, что зрители могут часами любоваться скачущей лошадью. И бессовестно пользуются этим, перегружая фильмы долгими погонями. О скульпторах вообще умолчим. Просто постоим у клодтовских коней в немом восхищении перед грацией и стихией. И напомним, какой тонкий и несколько фривольный комплимент получил гениальный создатель от государя-императора: «Вы, Клодт, умеете делать коней не хуже жеребца!»
Поскольку литература началась с удара копытом, не удивительно, что произведений, посвящённых лошадям, написано великое множество. И навести «космос» в этом «хаосе» не представляется возможным (космос переводится как порядок).
Все классики мировой литературы побывали в конюшне. Как наши, так и ихние. И Толстой, и Чехов, и Куприн, и Лермонтов, и Пушкин, и Голсуорси, и Фолкнер. О Гомере или Шекспире с его «Полцарства за коня!» даже и неловко упоминать.
«Примешь ты смерть от коня своего» – пожалуй, исключительный случай в литературе, когда человек пострадал от гривастой животины. Хотя, если быть точным, вещий Олег принял кончину и не от коня вовсе. От змеи. Нечего шляться по черепам.
И эта отговорка «Боливар не вынесет двоих!» явно от лукавого. Лошадь наверняка вынесла бы двоих ковбоев из рассказа о, Генри. Просто-напросто один из них не захотел делиться добычей с товарищем. Пристрелил другана. И свой бессовестный поступок замаскировал, видите ли, заботой о лошади. Гуманист!
И злополучного троянского коня сколотили опять-таки люди, чтобы по наущению хитроумного Одиссея устроить резню в Илионе.
Шахматный Конь по правилам ходит непросто. За что его, прямодушного и стремительного воина, наделили петляющими ходами? Несправедливо! Скорее, лукавая царедворка Ферзь должна совершать подобные дипломатические экивоки, а Конь должен взять на себя ее быстрые рейды по доске.
Разве ж эти бессердечные и чёрствые люди, поглощённые только собой, смогут понять горе человека, потерявшего сына? Потому-то извозчик, герой чеховского рассказа, и доверяет свою исповедь… лошадке. Она-то поймёт безутешного отца и разделит его тоску.
Если верить Генриху фон Клейсту, классику немецкой литературы, крестьянское восстание в Германии под предводительством Михаэля Кольхааса произошло из-за пары вороных лошадей, нагло присвоенных помещиком-юнкером в уплату за то, что мимо его замка, видите ли, гоняли табуны на продажу.
У каждого богатыря есть в жизни только одна-единственная, предна значенна я ему судьбой, любимая… лошадь. Стоит себе в конюшне Бурушка- Косматушка, грязью зарастает, но никого к себе не подпускает. Ждёт, когда возвратится из княжеской темницы Илья Муромец и приласкает ее богатырской десницей. И ему тоже никого больше не надо, ведь былинный конь не просто транспортное средство, а верный друг-сподвижник, который на пару с седоком тоже истребляет в бою живую силу противника – с ног стряхивает и топчет по ходу движения.
Конь – это настоящая «пролетарская сила». Так назвал своего верного товарища незабвенный Степан Копёнкин, персонаж платоновского «Чевенгура». Былинный герой, всецело поглощённый идеей мировой революции, ставит своего верного товарища на третье место после Розы Люксембург и коммунизма. А Пролетарская Сила заслуживает большего. Она сама определяет движение Копёнкина по дорогам, выбирая пути по своему усмотрению. Потому-то бандит Грошиков никак не может угнаться за героем и встретиться с ним в поединке. Копёнкин непобедим. Подобно Дон Кихоту с его Россинантом он совершает подвиги во имя своей Розы-Дульсинеи, и движение его продолжается. Приложите ухо к земле – и вы услышите поступь подкованных копыт Пролетарской Силы где-то в горах Северной Кореи. Копёнкин по-прежнему в седле. Бок о бок с Ильёй Муромцем, Дон Кихотом и майнридовским Всадником-Без-Головы вершит Степан Копёнкин свой ратный труд во имя грядущего всемирного братства. И кони вполне соответствуют героическому облику этих вечных поборников Правды и Справедливости на земле.
«Я никак не мог понять, что значило то, что меня называли собственностью человека, – размышляет толстовский Холстомер, пегий мерин, искалеченный людьми. – Слова: моя лошадь, относимые ко мне, живой лошади, казались мне так же странны, как слова: моя земля, мой воздух, моя вода…Мы стоим в лестнице живых существ выше, чем люди».
Такой вот неутешительный вывод делает от лица лошади граф Толстой, которого всю жизнь терзала мысль о несправедливом распределении материальных благ в обществе.
Граф имел право говорить от морды (?), нет, пожалуй, от лица лошади. И не только талант позволил вжиться ему в образ Холстомера. По воспоминаниям Тургенева, в юности без малого с десяток лет провёл Толстой в седле и прекрасно разбирался в лошадях.
Купринский персонаж, жеребец Изумруд, становится жертвой человеческой подлости, идущей к цели по головам других. Быть отравленным – участь королей и чемпионов. И резвая лошадка не исключение. Хотя на ипподромах редко прибегают к ядам. Проще вставить иголку в мышцу, чтобы лошадь захромала. А после бегов незаметно иголку вытащить. Потому-то накануне заездов к лошадям никого не подпускают. Да что говорить о бегах и скачках, если даже в театрах балерины подсыпали толчёное стекло в пуанты соперниц. Люди всюду вносят грязь в чистый азарт состязаний.
Не случайно Свифт подарил лошадям целую страну, населённую идеальными гривастыми созданиями, до которых мелким человечишкам, как до Луны пешком. Гуигнгмы умнее, благороднее и поэтичнее людей. Это несколько противоречит свойствам дружбы, возникающей между существами, близкими по качествам натуры. Простим декану его излишнюю желчность. Или признаем, что наши друзья обладают теми же слабостями, что и мы, грешные.
Мы тоже покорно тащим свою лямку по жизни и тоже мечтаем о воле. «Я б тавро зубами выгрыз!..» – спел Александр Розенбаум, вживаясь в образ коня.
Мы тоже стремимся обогнать соперников в карьерной беготне. И кто-то падает замертво у финишной ленты.
Один из авторов этой рубрики с детства был связан с лошадьми. Его пламенное желание написать благодарственный гимн в адрес гривастых созданий можно объяснить только тем, что он повидал, как не щадят на ипподромных бегах и скачках лошадей в погоне за наградами. Или просто-напросто всегда воспринимал своих питомцев как партнёров и друзей, предать которых не представляется возможным.
А если это предательство свершилось, оно останется навеки пятном на совести людей. Помните стихотворение Бориса Слуцкого «Лошади в океане»? Не нашлось места в лодках напоровшегося на мину парохода для коняг. «Плыл по океану рыжий остров». Потрясающий реквием по преданным людьми существам.
Есть на одном из московских бульваров памятник Михаилу Шолохову. И даже не столько ему, сколько коням, захваченным водоворотом то ли Гражданской войны, то ли тихого Дона, то ли бескрайнего океана. Вода из фонтана стекает по наклонной плите, из которой выступают лошадиные морды. И кажется, еще чуть-чуть, и поглотит бездушная стихия задыхающихся коней. И верится, что выдюжат, выплывут они, несмотря ни на что. И закончится всё не так, как в стихах Слуцкого. Удивительно емкий, многозначный этот символ не оставляет равнодушным, заставляет каждого задуматься о жизни и ее непостижимых разуму законах, далёких от высшей справедливости.
«Вот и всё. И всё-таки мне жаль их, рыжих, не увидевших земли», – завершает поэт трагическое повествование. Единственное, что режет наш слух в этом пронзительном стихотворении, так это «всё-таки». Почему «всё- таки»? Для связки слов? Вряд ли. Не тот автор Слуцкий, чтобы ставить слова для заполнения ритмических пустот. Видимо, на фоне спасённых людей потеря табуна не столь уж значительна. Но «всё-таки» их жаль. Тем обиднее и несправедливее звучит это «всё- таки» по отношению к тем, кто испокон веков не щадил для человечества живота своего.
Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. И кто же ты? Ты – лошадь! А иначе как объяснить такое пристальное внимание со стороны писателей к подкованным на все четыре копыта существам, прирученным когда-то с прагматичной целью – возить тяжести и людей. Со временем лошадь вочеловечилась до такой степени, что взаимопонимание стало почти 100-процентным. Лошадь в литературе практически равна человеку в поступках и переживаниях. Не безропотным, забитым рабом предстаёт она в лучших произведениях, а верным другом, жертвующим без колебаний своей жизнью ради человека.
Литература началась с удара копытом. И пока не прекратит своего существования, лошадь всегда будет служить источником вдохновения для настоящих и будущих художников слова. И не только слова. А вот о прочих «иппических» жанрах поговорим позже.
Леонид ТКАЧУК,
Илья КОВЕНСКИЙ